Дома я понял, почему. Оказалось, она успела позвонить маме и…

– Ты что с этой девчонкой сделал, Лера? – хмурясь и бледнея от гнева и испуга, спросила мама, едва я переступил порог квартиры. Она выскочила в прихожую, не обращая внимания, что на кухне пьяный Витька невнятным голосом пел «Мороз-мороз» вперемешку с «Белыми розами», от чего последние становились не такими отвратительными, а бедный «Мороз» явно страдал.

– Сделал? Что?! – удивился я, думая, что, может быть я, когда подхватил её со стула как-то неловко или грубо коснулся её? Или потом, когда переносил из ванной, где она упала на пол, потому что мне пришлось непросто – поднять человека без сознания, лежащего на полу, да ещё с такими длинными конечностями, не так-то просто.

– Ты скажи, что? Где Таня? И почему её мать думает, что ты что-то с ней сделал?

– Таня в больнице, но я… ничего плохого не делал, – растерянно проговорил я.

– Тогда почему она в больнице? Что вообще у вас происходит?! Зачем ты связался с этой девчонкой? Что тебе, Альбины мало?

– Да что ты говоришь, мам! Что значит, «связался»? какое-то слово… липкое… – скривился я от отвращения, проходя в комнату, но даже за закрытой дверью были слышны Витькины вопли. Он вообще песни никогда не пел, напивается молча и всё…

Мама прошла за мной в комнату, продолжая строго смотреть на меня.

– Что между вами, Лера?

– Мам, сегодня только говорили что, мы дружим.

– «Дружим»… Тогда почему она беременная? – от последнего слова мама дрогнула всем своим небольшим полным телом.

– Я не имею к этому отношения, – вздохнул я, стягивая свитер, в комнате у нас душно.

Я не хотел, чтобы мама знала, чтобы она стала что-то думать и вообще рассуждать на эту тему, обсуждать и тем более осуждать Таню. И ещё, как ни парадоксально и как ни глупо, но я жалел, что я не имею к этому отношения. Глупость какая-то напала, наверное, из-за того, что меня назвали её мужем в больнице.

– Не имеешь отношения?! – воскликнула мама, вообще-то она была впервые в таком возбуждении, в таком возмущении мной, до сих пор я её только радовал, а сейчас ей казалось, она не знает и не понимает меня. – Как бы ни так! Рассказывай… вот и таскался к ней поэтому… и из Москвы с учёбы уехал. Она тебя сбила… Какая же девчонка бесстыжая… вот дрянь… Учти, Лера, если ты из-за неё профессию не получишь, если ты… Что… жениться тогда надо, ей шестнадцать, Лер, посадят за такое, она же несовершеннолетняя. Ты слышишь, что ли?!

– Мам, да это ты меня не слышишь! – я открыл форточку пошире. – Какая женитьба, о чём ты говоришь?! Я женюсь на Альбине, причём тут Таня?

Мама обомлела, бессильно опускаясь на стул у нашего большого стола, за которым мы обедали, я делал уроки когда-то.

– То есть как это?.. То есть ты… спишь с одной, а женишься на другой… Это у вас, мужчин, нормально так, да? – в оцепенении от ужаса перед чудовищем, каким ей вдруг представился я, проговорила мама. – А я и смотрю… исхудал даже… Ах, Лерка… как же это ты? Как же так можно? И как девчонка теперь? Даже если такая, что стала с тобой, стервецом до свадьбы… стала с тобой… но разве не жалко? Соплячка совсем… А?

– Жалко мам, – сказал я, садясь на свою кровать. – Очень мне жалко Таню, поэтому я с ней дружу, от хулиганов уличных защищаю и сегодня в больницу отвёз, потому что ей стало плохо. Но я никогда на неё не смотрел как на свою невесту. И тем более не касался. Я не имею отношения к Таниной беременности никакого. Что и как, и кто, меня не касается. Я дружу с ней, а не с ним. Она вообще… ни в чём не виновата. Понимаешь? Он взрослее был, ну и… в общем, Таня не виновата. Думаю, он… её изнасиловал. Вот так. Она не говорит, но…

Я не хотел говорить, что отец Таниного ребёнка – это Бадмаев, которого теперь знает весь город как страшного убийцу, я не хотел, чтобы имя Тани вообще связывали с ним. Но я почти уверен, что не было у них отношений вроде романа, она сама сказала, что не знает его… Но это не отменяло того, что она с ним… Я заставлял себя не думать об этом, не представлять, и мне удавалось до сегодняшнего дня. А теперь мама устроила мне такой допрос, что невольно пришлось…

– Изнасиловал, ну, конечно, рассказывай… Знаешь, как говорят: «сучка не захочет…»

– Мама! – воскликнул я в ужасе. – Как ты можешь?!

– Потому что я знаю таких… прошмандовок. Будет шляться с одним, с другим, а потом такой дурак как ты и женится, грешки её прикрывать. А она всю жизнь так и будет шляться, ты учти! Тебе нужна такая жена? Молчишь… Ты ж влюбился в неё! А раз влюбился, то и женишься. На то они и рассчитывают, такие хитрые сучки! Находят порядочных и морочат всю жизнь! Я понимаю, конечно, она красивая и… семья такая, необычная. Платон этот, да и родители… что, небось, обволакивают…

Я покачал головой. Это же надо, сколько всего может прийти в голову двум взрослым женщинам, глядя на наши с Таней отношения, одна Бог знает, что в голову себе взяла, и вторую настроила.

– Мам, ни в кого я не влюблён. Таня вообще… не в моём вкусе, да и… ну что я, совсем? Я люблю Альбину и не думал ни о ком другом.

– Посмотрим… – мама покачала головой, уверенная в своей правоте.

– Мам, не будем мы ни на что смотреть. Таня – мой друг, и останется другом, она мне тоже много в чём помогла. И вообще… Давай считать что этого «чудесного» разговора не было?

– Друг… с чего это ты с девчонками стал дружить? Сказочник… Ладно, – мама встала, расправила скатерть, хотя она и так была идеальна. – Ужинать будем.

– Я не хочу есть.

– Что ещё выдумал? Голодом себя морить? Или Таня считает, что ты толстый?

– Тане всё равно, толстый я или нет, это Альбина так считает, всё время упрекает этим, но при этом кормит, как на убой своими котлетами.

– Вот-вот… Тане всё равно…

Вдруг на кухне дурное Витькино пение стихло, и он… кажется, завыл? А через мгновение, вероятно, упал, потому что послушался звук упавшего тела, что-то ещё повалилось, табуретки…

Мы с мамой переглянулись и бросились на кухню. Так и есть, Витька лежал на полу, скрючившись, и протяжно стонал, прижимая руку к подмышке, ударился или… инфаркт? Господи, что же это такое…

«Скорая» приехала сюда довольно быстро, и, удивительно или нет, но та же, что забирала Таню. Они посмотрели на меня удивлённо, не сразу, но узнавая. А уходя за носилками, на которых несли бедолагу Витьку, суровый фельдшер обернулся на меня:

– Ты прям на дежурстве сегодня, парень… Приходи работать, если что.

Утром я сразу сходил в больницу к Тане, но меня не пустили, сказали, ещё обхода не было, нечего шастать.

– После одиннадцати приходите.

Я позвонил её маме, но она не ответила, в обед меня опять не пустили, а вечером я уже к Ларисе Валентиновне зашёл, несмотря на её явное предубеждение. Я застал её только около десяти вечера, когда пришёл уже в третий раз, в больницу после шести уже не пускали и в мою душу начала закрадываться тревога.

Лариса Валентиновна открыла мне, но не пустила дальше прихожей.

– Таню отправили в область. Сильное кровотечение… – сказала она, буравя меня небольшими строгими серыми глазами, похожими на металлические свёрла. – Она… в реанимации. Всё очень серьёзно.

Я онемел на какое-то время, думая, что когда я оставил её в больнице вчера всё было хорошо.

– А… а ре-ебёнок? – проговорил я, наконец.

Лариса Валентиновна покачала головой в том смысле, что уже всё… А потом подняла голову и, буравя ещё сильнее, будто скорость в её дрели увеличилась в несколько раз, спросила:

– А вы… почему интересуетесь, Валерий? Это… всё же… ваш? То есть вы… отец… э-э… были?

Я покачал головой. Увы, как сказала как-то Таня, можем помечтать, но нет…

Я узнал, что с Таней беда, через две недели после того замечательного разговора с мамой. Кира мне сообщила об этом перед уроками, в последний учебный день перед Новым годом.

– Володь, слышал уже, нет?