– Поставь стул вот сюда, Валер, – сказала она, подойдя к большому старинному шкафу из темного дерева с резьбой и даже какими-то вензелями на дверце. – Ну вот, я сейчас заберусь, а ты просто рядом стой, если начну качаться, ты уж поймай, ладно?

– Может, лучше я достану, – спросил я.

– Ну ты что, Лётчик, как ты поймёшь, что именно надо достать?

Таня бодро встала на венский стул, не разувалась, потому что вообще не носила тапок, ходила в носках. Я бы держал сразу, чтобы наверняка, но она не просила держать, она просила страховать, а я стану её хватать за ноги и зад?

Она открыла дверцы наверху, и потянулась, встав на цыпочки. Высоко, действительно, даже с её ростом, а он едва ли меньше моего, и то приходится вот так тянуться, кто такой высоченный шкаф сделал?..

– Так… – проговорила Таня, перебирая между аккуратными стопками своими удивительно длинными пальцами. – Валер, я тебе сейчас дам одну стопку, ты её на стол положи.

– А ты?

– Ты пока отвернёшься, обещаю не двигаться.

И Таня опустилась на пятки и подала мне стопку дорогого сатинового белья, накрахмаленного, и пахнущего утюгом. Я знаю, что такое бельё стоит дорого. Мы с Альбиной ходили в магазины в Москве, где она выбирала. Что хотела бы на свадьбу. И вот на Ленинском проспекте был такой большой магазин. Где продавались ткани и такое вот постельное бельё, но Альбина повертела в руках свёрток, и отдала продавщице со словами:

– Красиво, конечно, но чересчур дорого.

А продавщица ответила:

– Дорого, но прослужит долго. И не выцветет от стирки.

Альбина только отмахнулась, как всегда уверенная, что знает лучше. От этой уверенности мне всегда казалось, что я под защитой, хотя, кажется, это я должен был её защищать.

– Во дворце, что ли, на таком спать… Бязь есть или перкаль? – спросила Альбина, и мы ещё долго разглядывали свёртки с бельём, а я мучился от жары в тёплой куртке и шарфе в хорошо натопленном магазине…

Я положил на стол бельё, какое никогда не купила бы рачительная Альбина, и поспешил повернуться, а Таня только этого и ждала, чтобы развернуться и снова опасно подняться на мысочки. Вообще-то со стула свалиться нехорошо и не будь она беременная, можно и сломаться и убиться даже…

Только я подумал, она качнулась, роняя крахмальную стопку мне на голову, а я ухватил её поперёк тела, удержав над стулом в последний момент. И оказалась она в моих руках такая маленькая и хрупкая, как я совсем не ожидал, потому что она была высокая, хотя и тонкая, а теперь я держал её всю, ощущая и вполне отчётливо и длинные бёдра с натянувшимися, как струны мышцами, и кругленький, твёрдый как мячик живот, и хорошенькие упругие ягодицы. Таня, охнув, оперлась о мои плечи руками, склонившись к моей голове, отчего я почувствовал прикосновение её мягких волос к моему лицу.

Я, стараясь не толкать и не дёргать, посадил её на диван и заглянул в лицо, отведя распущенные волосы:

– Ну ты… как? Как ты, нормально?

Таня кивнула, прикрытые ресницы кажутся очень длинными, она, выдыхая, провела ладонью по побледневшему лицу.

– Ты у врача-то была? На учёт встала? Когда кровь сдавала? Что молчишь-то, Тань? Это не шутка, наблюдаться надо.

– На учёт? – Таня посмотрела на меня, откинув голову на спинку дивана. – Меня что, в Детской комнате милиции поставят на учёт?

– Ну, Тань! Что ты ерунду-то говоришь! В консультацию надо, к акушерам. Чтобы наблюдали, всё ли хорошо с тобой и ребёнком. УЗИ там и прочее. Ну ты ладно, дикая ещё, а мама твоя должна же знать.

– Мама… ну да. Да. Она говорила, что надо. Но она, по-моему, боится, что если я вот так на учёт и всё прочее, то всё станет реальностью, а так, вроде пока… ничего и нет…

Я вздохнул, собирая разбросанное бельё с пола, с кухни потянулся запах рыбного супа.

– Ох! Суп-то… Лётчик, закипел, небось! – Таня колыхнулась было встать, но я опередил её.

– Сидит уж, я выключу…

Через несколько минут мы всё же ели перегретый и оттого ставший мутным суп. А ещё через час Тане стало плохо, её неожиданно затошнило и вырвало, едва добежала до ванной. И там же и упала. Я подскочил, но она была в обмороке. Похлопал по щекам, она медленно очнулась и будто нехотя открыла глаза и посмотрела на меня сквозь ресницы, подняв брови:

– Ва-алера… Валерочка-ах… Живот… болит… Валера… Валера… – она опять закатила глаза, содрогаясь снова в рвотных позывах и её снова вырвало, уже на пол.

– Сейчас-сейчас, – заторопился я, холодея. – Щас, Танюша… ты потерпи! Я в «скорую» позвоню…Ты только…

…Это последние слова, что я запомнила перед тем, как провалилась в какую-то душную темноту. А потом очнулась уже на какой-то жёсткой и холодной поверхности, было уже не так больно, но голова кружилась очень сильно.

– Очнулась? Хорошо… Ты не проваливайся, держись, – сказал чей-то голос, постепенно из мути проступило незнакомое, но приятное лицо. – Муж волновался, со «скорой» приехал, сидит там теперь в приёмном. Так что ты, давай, держись ради него. И ради ребёнка.

Муж? Испугалась я, подумав о Марате, но сразу поняла, что фельдшерица имела в виду Валеру, и мне сразу стало спокойнее. Вообще стало хорошо, не буду им говорить, что он не муж.

– Документов, правда, твоих со страху не нашёл. Олейник ты, правильно? Татьяна Андреевна?

Я кивнула.

– Полежи немного. Щас доктор осмотрит, на УЗИ потом поедем…

Доктор пришла скоро, пока я ждала, разглядывала больничный потолок в переплетении труб. Пришла доктор, небольшого ростика, строгая сосредоточенная, но с тёплыми маленькими руками, осмотрела небольно.

– Ну не знаю, Наташ… – сказала она медсестре. – Раскрытия, вроде нет, тонус, конечно… Ладно, повезли на УЗИ, посмотрим, что… Тогда яснее будет, что делаем, живой плод или нет.

Мне стало так страшно от этого деловитого разговора, я замерла, заставляя себя не думать ни о слабости, ни о боли, которая и правда сильно уменьшилась. А на УЗИ водили по животу, который сразу стал казаться таким большим, каким, вроде и не был дома, водили холодным и твёрдым датчиком, от которого опять стало больнее.

– Плод живой, мальчик… Так двадцать две-двадцать три недели… Так всё в норме, отслойки нет. Измерять сейчас не будем, после, планово пройдёт. Кровь взяли? Бледная больно, анемия, небось…

Меня отвезли куда-то, в интенсивную, наверное, потому что рядом что-то пикало, и кровати были необычные с решётками по бокам, хотя я заметила это только к утру. Мне наладили капельницу, и вскоре непреодолимо потянуло в сон, всё стало так спокойно и хорошо…

…Я сидел в коридоре в приёмном, ожидая, что мне скажет сердобольная фельдшерица, что прониклась к нам с Таней симпатией, считая юными супругами, я никого разубеждать не стал, какая сейчас разница… Вот будет с Таней всё нормально, скажем, что мы только друзья.

Я прождал, наверное, часа два, не меньше, я мучился, боясь выйти покурить, чтобы не пропустить её, пока та самая фельдшерица всё же спустилась вниз.

– Спит, – сообщила она радостно. – Мальчик у вас будет… Теперь всё нормально, но… У неё сильная анемия, гемоглобин 75, это очень мало. Поэтому, полежит пока. Утром посмотрят, решат. А пока домой идите. Да, документы принесите утром, не забудьте.

Я вышел на улицу. Здесь мороз был всё тот же, что и днём, когда мы ходили в усадьбу, всё так же пахнет и посверкивает в свете фонарей искрами на сугробах. День ещё даже не кончился, а сколько всего произошло. Я держал Таню в своих руках сегодня, это было так удивительно и странно, потому что я ещё ни разу не прикасался к ней, а тут… И потом в больницу посчитали, что я муж… Но главное не это всё, всё это глупости, просто вихрь непонятных чувств и обрывков мыслей, а важное было другое, вот эти слова: «мальчик у вас будет». Как Таня сказала, всё становится реальным, когда вот так говорит кто-то со стороны. До сих пор я не представлял, что у Тани и, правда, ребёнок…

Но теперь самое важное – это Таниной маме всё сказать, напугается, наверное. Она уже была напугана, когда я пришёл. Лариса Валентиновна была бледна и растеряна, и вид у неё был такой, будто она готова была вот-вот броситься искать Таню. Я сказал, что Таня в больнице и тут же успокоил, как успокоили меня, повторив всё, что сказали мне. И только по дороге домой я понял, что Лариса Валентиновна не сказала ни слова, только смотрела на меня молча и подозрительно.