— Да, верно! Куда уж мне судить грешников. Господь узнает своих!⁶ — резко кивнула Кариэль, чувствуя абсолютную беспомощность.
Нираэль не видела битву при Безье — первое сражение в мире людей, которое Кариэль изведала, убившее в ней частицу чего-то важного. Потому Нираэль согласно улыбнулась, радостно, облегченно, страшно напоминая Кариэль ее учителя, пенявшего ей за недостаточное прилежание; подобная улыбка крайне редко появлялась на его суровом, точно высеченном из камня лице. Нираэль тоже иногда напоминала ей изящную статую, такую настоящую, истинную красоту — Кариэль видела подобные, сотворенные лучшими мастерами. В иное время ей хотелось верить, что за холодным камнем бьется горячее живое сердце.
Коротко выдохнув, Кариэль одна пошла обратно к воротам. Больше всего она мечтала выспаться и отмокнуть в ванной, а не беседовать с Нираэль о людях, которых та никогда не понимала — потому и закрылась в кабинете. Последний раз она была в их мире, когда римляне резали первых христиан, забившихся в норы, но с тех пор почти ничего не изменилось.
Эту беседу они повторяли не впервые, а Кариэль все кричала каждый раз, преисполненная ужасом. В Раю время не двигалось.
***
На балконе гулял ветер и ерошил ей волосы. Ночь надвигалась — город Архангелов остывал после ясного солнечного дня, на улицах мелькали и молодые пары, безмятежные, взмывающие в небо и играющие в догонялки, точно дети, и семьи, выскользнувшие на прогулку, когда спал жар. Играла музыка, звучал смех. Рассматривать живой, дышащий город всегда было увлекательно, и Кариэль завороженно наблюдала, теряясь во времени.
Нираэль снимала несколько просторных комнат в центре города на последнем этаже дома — из окна можно было видеть широкий проспект, совсем пустой, потому что все здесь предпочитали лететь, а не плестись пешком, и театр напротив. Когда Кариэль отправлялась в мир людей, его едва строили, прощальный взгляд она кинула на скелет, будто бы принадлежащий древнему чудовищу, на леса, на порхающих рабочих, а теперь театр нависал над улицей. Оттуда доносились громкие звуки музыки и высокий голос солистки, красивый, божественный…
Она пела про Сотворение — про что еще пристало рассказывать? Рай застыл целиком, завяз в трясине наигранного благоденствия, ничуть не похожего на мучительно вспыхивающий мир людей. Потому Кариэль и любила Рай за дни спокойствия, и ненавидела за приглаженную картинку. Здесь ничего не происходило. Полная безмятежность. Но невозможно ровно стоять на месте, когда земля под тобой трясется, точно в припадке, когда вспыхивает пламенем и погибает.
На мгновение Кариэль была так рада, что театр открылся.
— Они не мешают тебе спать? — спросила она, встряхнув головой. — Такие пронзительные звуки. Я в мире людей спала в ужасных местах, но здесь начинаю волноваться…
— Ты живешь на окраине, там всегда гуляют студенты, а сейчас у них закончился год, — улыбнулась Нираэль, подойдя ближе и положив руку ей на плечо. — Не тебе меня укорять. Останься на ночь…
Они стояли на балконе, отделенные от остального мира чем-то невидимым, но осознанным обеими. Последняя ночь в Раю — может, Кариэль не придется сюда возвращаться и заставать город мертвым и неподвижным.
— Что есть любовь? — спросила она. Когда-то они с Нираэль любили играть в загадки, перекидываясь вопросами, над которыми веками бились человеческие философы.
Ей сотню раз рассказывали про любовь ко всему сущему, к каждой твари Божьей, твердили упорно. О любви всепокрывающей, всеверящей, всенадеящейся и… Она вечно забывала последнее слово, когда бездушно чеканила этот урок.⁷
— Спокойствие души, — подумав, сказала Нираэль. Уместила столько в два слова — и в них Кариэль могла бы уместить дом, Рай, весь ее первозданный Эдем, который человечество смогло перерасти, а уж у нее получится едва ли.
— Тогда мы любим по-разному. Это пламень…
— Адский? — немного брезгливо предположила Нираэль. — Прелюбодеяние…
— Арестуйте меня и сожгите, как сейчас жгут людей внизу. За преступления куда меньшие.
Она оскалила зубы, как непокорный брехливый пес, кусающий хозяйскую руку. Вспыхнула так просто, как сухой хворост, над которым высекли крохотную искру — ее не отпускало до сих пор.
— Не злись, Кариэль, — вздохнула Нираэль. — Возможно, мы нередко ошибаемся, а мир людей жесток, но я не хочу прощаться вот так.
И она осталась. Рухнула в забытье, позволила горячности взять верх — может, ей нужно было отвлечься от высоких мыслей на плотское. От Нираэль по-прежнему пахло шафраном, сладким, терпким; она была жива и жадна, избавляясь от сдержанности, скидывая ее вместе с одеждами…
После, уже ранним утром, Кариэль долго стояла у высокого настенного зеркала в золоченой раме, в которое могла разглядеть изящно раскинувшуюся на постели Нираэль и кусочек лепнины над ней. Поправляя мундир в последний раз, Кариэль устало приложилась лбом к стеклу, выдохнула, оставляя на нем мутную отметину. Непокорные темные волосы никак не желали складываться в приличную косу: непременно находились прядки, которые норовили выскочить, нарушить идеальное плетение. Распутав все, Кариэль начала заново, гневно запуская пальцы в густую копну и в муке кривясь. Позади слышался насмешливый перезвон — смеялась Нираэль, жмуря желтоватые кошачьи глаза. Кариэль годами мечтала отсечь волосы решительным взмахом клинка, но рука не поднималась…
— Позволь мне помочь, — предложила Нираэль, плавно поднимаясь с кровати. Тонкое одеяло соскользнуло с ее плеча на пол, она ступала изящно и плавно, как будто вода перетекала. Зачарованно наблюдая за ней, Кариэль ненадолго замолкла, подбирая слова, а Нираэль подвела ее к окну, чтобы было больше света.
— Это прощание? — спросила она. — Ты никогда не заплетала мне волосы.
— Ты отправляешься на передовую, Кариэль, в составе штрафного батальона.
Читалось по взгляду Нираэль: «Оттуда не возвращаются».
Прощаться было рано. Кариэль знала, что убить ее люди не могли, потому-то она бросалась грудью на клинки со всей отвагой, на которую была способна; но возможность умереть в битве с демонами заставляла ее колебаться. Она слышала тысячи историй про гибель на войне — родители Нираэль умерли так же.
— Это неплохая практика для службы в Сотне, — сказала Кариэль, храбрясь. — Вот увидишь, ничего страшного, я была в тысячах битв.
— Ты преувеличиваешь. Это демоны, а мы снова перешли в наступление спустя столько лет… — Голос Нираэль незаметно задрожал, и она чуть сжала волосы, неаккуратно дернула, но Кариэль и не подумала жаловаться, она замерла, как спугнутая дичь.
— Твои родители ведь погибли на передовой?.. — несмело спросила Кариэль.
Нираэль не ответила; она была задумчива и молчалива.
— Здесь совсем другие звезды, — произнесла Кариэль, задирая голову и рассматривая крохотные проблески на насыщенной синеве светлеющего неба. На востоке вспыхивал закат, должный стереть их, смыть мощной приливной волной. — Не те, что я видела в мире людей. Я совсем от них отвыкла. А знаешь, — неожиданно и озорно улыбнулась она, шепнула, точно детский секрет, — мать всегда говорила, что в день, когда я родилась, пылала звезда…
— Какая звезда? — спросила Нираэль из вежливости, внимательно обшаривая глазами небосклон. Ленивая, уставшая и очень беспокойная, она слушала вполуха.
— Не знаю. Ярко-алая, прямо по центру неба, словно указующая путь. — Кариэль беззаботно пожала плечами. — Мать всегда верила, что это счастливый знак, но им с отцом она ничего хорошего не принесла. Может, мне повезет…
— Солдатские суеверия.
Кариэль рассмеялась. Кивнула — ей стало немножечко легче на душе.
Комментарий к I
Первая сцена происходит в декорациях, отсылающих к фреске Леонардо да Винчи «Тайная вечеря». Самое явное — это стол, за которым сидят «с той, другой, стороны, точно за баррикадой», однако вы можете обратить внимание и на другие детали интерьера и не только. На фреске момент, когда Иисус заявляет, что один из присутствующих апостолов его предаст.
