— Отец не даст меня убить, — с легким сомнением произнесла Марья. Она была неласкова с ним, а уязвить гордость старика просто. — Нет, он упрашивал меня вернуться! Он знает: если я выйду за Ивана, Ярославль станет сильнее. Я их трофей.
Ее отец всегда мечтал о силе. Она была лишь одним из его мечей. Способом добыть славу, возвыситься по сравнению с соседями…
— Марью Моревну они повезут в Китеж, чтобы выдать за княжича, — объяснил Вольга. — А Кощея — чтобы показать победу. Они ловят нас и сажают в клетки, как диких зверей! Как медведей на ярмарке! Княжич Иван молод, ему нужно свершение, что прославит его в народе. Он захочет показать всем плененного Кощея.
— А если княжич решит показать всем отрубленную голову моего мужа? — вспыхнула Марья, перебивая чьи-то робкие голоса, готовые возразить распалившемуся Вольге. — Твоего отца убили и превратили в трофей, Вольга, Змеев сын! — безжалостно напомнила Марья. — Я не позволю!..
Она сознавала: никто в Ярославле не позволил бы ей так голосить, вскакивать, спорить с уважаемым мужчиной. Но обитатели Лихолесья затаили дыхание, наблюдая за ними с любопытством. Здесь тоже любили сплетни. Но Вольга необычно мягко глянул на нее:
— Я понимаю, моя королевна, — пытаясь успокоить, обратился он. — Но нас всех вырежут. Мы не сможем договориться с Ордой, чтобы они дали нам воинов, а иначе нас не хватит. Китеж собрал вокруг себя самые сильные дружины, пока мы выживали! Нам остается хитрость — и ничего больше…
Не стыдясь своего порыва, Марья выдержала взгляд Вольги. Она не ожидала от него, свободного человека, любителя выпить и поохотиться за девками, такой мудрости, зазвучавшей в мерных, но тяжелых словах. Она тоже знала ответственность за Лихолесье, за каждого, кто прибился к ним в надежде, что царь Кощей Бессмертный спасет их… Они не были теми, за кого полагается сражаться честному воину: пили человечью кровь, задирали их скот, крали их детей… Марья знала, что случается ночами, когда она безмятежно спит, как всякий человек. Но они приняли ее такой, какой она была, и она была должна всему Лихолесью, ее дикому убежищу. Она наслаждалась жизнью в нем несколько славных лет — пришла пора выйти на его защиту.
— Он не убьет меня, — произнес Кощей, решив нечто. — Нет, не сможет. Ворожба Чернобога не позволит ему. Ты, Вольга, можешь пронзить мое сердце, но я останусь стоять, как был. Вот почему они потащат меня к Китежу — там сила Белобога больше всего, там у него будет шанс… Так же, как их ведуны ни на что не способны за границей Смородины, в вотчине Чернобога, и я буду беспомощен. Но мне хватит простого ножа, чтобы закончить все.
Среди собравшихся прошел шепот: они уважали силу своего царя. И многие видели, как его раны затягиваются и стираются, в несколько ударов сердца превращаясь в старые шрамы, а то и изглаживаясь. Ведуны кивнули: перебороть власть Чернобога можно было лишь в Китеже, на его намоленной, искрящейся от светлого чародейства земле. И все-таки слова Кощея о том, что он будет лишен силы, внушили им страх.
— Вы оба окажетесь в Китеже, в сердце нашего врага, — поддержал Вольга, ликуя, что побратим на его стороне. Марье казалось, Кощей решил все еще в ее покоях. — И тогда вы должны убить Ивана и его отца, если он не отдаст душу своему богу прежде, — решительно произнес Вольга. — Мы будем рядом, сумеем собрать силы, чтобы напасть на Китеж в назначенный час…
— Но что станет с Лихолесьем? — обеспокоился трусоватый купец. — Они сожгут лес… Едва увезут царя Кощея, мы будем как на ладони.
— Нет, если мы убедим их, что в нем таится темная орда, — убеждал Вольга. — Ударим в спину всеми силами, напугаем, что отобьем Кощея. Они будут вынуждены отступить хотя бы на время. Тогда мы уйдем вглубь и станем надеяться, что Хозяин Леса поможет нам. Мы продержимся…
Марья прикрыла глаза. Сила, таящаяся в лесу, пугала ее, и она не знала, стоит ли на нее полагаться, когда цена ошибки столь высока. Но по лицам собравшихся она видела: они готовы рискнуть. Чтобы дать им шанс что-то изменить, переиграть… Лихолесье устало бояться и прятаться, они, как и Марья, любили волю, но загнали себя в закуток одного леса, боясь смерти. Несколько лет, с прошлого разгрома, они точили когти и клыки, мечтая вонзить их в китежских воинов… И лишь самых робких из них пугала война.
Она ощущала, что все решено, что ее беспокойство ничего не изменит. Странно: Марья не боялась за Кощея, когда он сражался, поскольку оберегала его сила, которую никто понять был не способен. Но плен — кто знает, как с ним обойдутся? Какие пытки придумают? И как это напомнит ему заточение у ордынцев, вернет в прошлое и сломает?.. Переживая за его душу, Марья вся извелась и прослушала часть разговоров, но быстро поняла: волхв настаивает, что сейчас самое подходящее время для исполнения задуманного.
Взгляд ее остановился на Вольге. Он тоже знал! Сердце Марьи заныло от такой жестокости. Знал и предлагал Кощею сдаться — он, помнящий о том, каким нашел обессиленного юнца после пожара в ордынском стойбище… Но золотистые глаза Вольги сияли знакомо, уверенно, грозно. Он знал о необходимых жертвах — как и сам Кощей.
***
О том, что явилась Ядвига, Марья узнала сразу же. Новость пронеслась по терему, передаваемая слугами, и осела на остром язычке Любавы. Ведьма осторожно приблизилась к Марье, наклонилась к уху…
Она помнила о молчаливой ягинишне на военном совете. Все воительницы были немногословны, так что никто не удивлялся ее бесстрастности: она не сказала ни слова, пока другие спорили, как далеко стоит отступить. Со слов той же Любавы Марья знала: Ядвига как-то может следить за ними глазами своих воительниц. Они были странными, рядом с ними Марью неизменно брала оторопь, как и в первый раз, когда она увидела ягинишну. Они все казались ей неживыми. Принадлежащими к неясной другой стороне. И в темных глазах ягинишен она всегда видела Ядвигу — какой-то отблеск, словно болотный огонек в ночи…
Кощей отправился поговорить с ней — куда-то на границу леса, как он обмолвился, чтобы она, в случае чего, знала, где его отыскать. Поначалу Марья чувствовала незнакомую ей ревность: Кощей, когда бы Ядвига ни появилась, находил время для нее — даже если они беседовали с Марьей, он тотчас отрывался и спешил к своей старой знакомой, хотя и выглядел рассерженным. Но со временем Марья поняла, что он видит в этой женщине кого-то вроде матери. Единожды Кощей обмолвился, что его родная мать умерла от лихорадки, а отец скоро нашел другую жену, и Марья почувствовала, что в этом таится какая-то глухая обида…
Она была около конюшен: зашла проверить Сивку, начавшего прихрамывать после боя у Смородины. Конь выглядел усталым и печальным, уныло посмотрел на припасенный ею кусочек сахара, но взял его с ладони мягкими губами. Сивку, подарок мужа, она любила и лелеяла, и его хромота стала всерьез волновать ее. Марья в смятении покинула конюшни, кивнув слугам, и решила подыскать какое-нибудь другое занятие. Она задумала выйти в посад, надеясь застать что-то любопытное, что развеяло бы ее скуку. Любава неотступно следовала за ней…
Не успела Марья выйти за крепостную стену, как заметила приближающуюся к ней женщину. Ядвига. Она насторожилась, подняла голову к небу, подсчитывая, сколько времени прошло с тех пор, как Кощей отправился к ней. Ядвига хмурилась, между бровей залегла складка — видно, ей не удалось побороть упрямство Кощея.
Ее свободно впустили за ворота, волкодлаки уважительно склонили головы и замели хвостами, как дворовые псы. Марья попыталась уйти, но Ядвига вмиг оказалась рядом — быстрее, чем обычный человек. Они стояли в тени крепостной стены, в укромном углу, и Марья с досадой поняла, что загнала себя в ловушку.
— Я хотела бы говорить с тобой, — сказала Ядвига.
Марья ей никогда не доверяла, а в последнее время привыкла видеть вокруг недобрые силы, угрожающие ей или ее мужу. Ярость вскипала скоро. На ее поясе до сих пор висел меч, нелепый на простом женском платье; но Марья отказывалась расставаться с оружием даже в стенах Кощеева терема. С насмешкой Ядвига проследила за ее рукой, метнувшейся к клинку, и Марья замерла.
