Я начинаю думать, что мы действительно можем выкарабкаться и что интрижка Энди – из разряда пресловутых «конфузов». В конце концов, большинство браков в тот или иной момент сталкиваются с кризисом, и я читала, что порой они даже становется крепче.
Словом, диспозиция такая: мы – обычная пара средних лет, коротающая вечер пятницы, и мне это представляется правильным. А на призывы Пенни к тому, чтобы он «сматывал удочки», мне плевать. Это мой брак и мое решение, и мне невыносима мысль о том, чтобы все это полетело в тартарары.
Воскресенье, 24 марта
Месяц спустя после обещанного, но Спенсер все-таки собрался нас навестить. Теперь, когда худший момент кризиса под названием «Эстелл», похоже, миновал, его приезд – большая радость. Он наполняет дом своим громким раскатистым смехом и невероятными историями о концертах, на которых работал, и мне это ужасно нравится. Он приехал с Милли, своей девушкой – исключительно деятельной особой, которая способна раскопать в благотворительном магазинчике потрепанное атласное покрывало ядовито-зеленого цвета и сшить из него потрясающую юбку.
У нее точеные черты лица и грива светло-каштановых курчавых волос. Иззи потрясена до глубины души – несмотря на то, что мы уже неоднократно встречались с ней, – ходит за Милли хвостом и трещит без умолку. Вот мы впятером сидим в залитой солнцем кухне, и кажется невероятным, что чуть больше месяца назад я читала в саду те ужасные эсэмэски.
Как обычно, Спенсер не удосужился предупредить нас о том, что едет в Глазго – просто позвонил с автозаправки сказать, что уже в пути и будет где-то через час, и ни словом не обмолвился о том, что Милли с ним. Еды почти не было, и я запаниковала: я люблю устраивать к его приезду настоящий пир.
– Приготовь омлет, – сказал он.
Именно этим я сейчас занимаюсь (тем более что он его обожает).
– Как поживает экструзионный бизнес? – весело интересуется он, когда я приношу огромную миску домашних золотистых чипсов и мы садимся за стол.
– Процветает, – с улыбкой отвечаю я.
Спенсер пристально смотрит на меня. Его голубые глаза ярко блестят за стеклами очков в темной оправе, и сейчас мне начинает казаться: а вдруг он понял, что с момента нашей последней встречи что-то произошло.
– Тебе нужно вернуться в театр, мама, – говорит он, – и делать то, что тебе нравится. А там ты только теряешь время.
– Да, правильно, – соглашается Милли. Она работает в стиле перформанс, пробует себя в разных жанрах – в танце, устном творчестве, в поэзии – и регулярно принимает участие в Эдинбургском фестивале искусств. Ее целеустремленность и уверенность в себе – в двадцать-то лет – меня просто потрясают.
– Кто сказал, что мне не нравится то, что я делаю? – с улыбкой говорю я, понимая всю бессмысленность рассуждений о том, что в моем возрасте стабильный рабочий график куда ценнее того, что Спенсер называет погоней за мечтой. И когда он только происходит – этот крен в сторону разумного жизненного пути?
– Я могу показать Милли свой гардероб? – спрашивает Иззи, как только обед подходит к концу. Она обожает наряжаться.
– Ну конечно, – говорю я, а у самой сердце трепещет от радости, когда они вместе убегают.
Спенсер берет из миски еще чипсов.
– Все было замечательно, мама. Ты делаешь лучшие омлеты в мире.
– Это верно, – подает голос Энди. – Я все время говорю ей об этом.
– Сколько похвалы, – замечаю я, когда мы принимаемся убирать со стола, – она того и гляди ударит мне в голову.
– Даже по прошествии стольких лет, – с усмешкой обращается Энди к сыну, – она не хочет рассказать мне свой секрет.
– Если скажу, тебя придется убить, – говорю я.
Он хохочет и обнимает меня рукой за талию, а я замечаю на лице у Спенсера выражение облегчения, точно он думает: «Ну, значит, у них все в порядке».
Иззи прибегает на кухню в ярком наряде, который девочки придумали вместе: желтый топ, красные брючки, боа из ядовито-зеленых перьев и максимальное количество безделушек, которое может нацепить на себя семилетняя девочка.
– Значит, Милли можно помогать тебе с выбором одежды, а маме нельзя? – подтруниваю я над ней, одновременно фотографируя ее на телефон.
– Да, потому что Милли разбирается в моде, – хихикает она.
– Пенни тоже разбирается, но ты и ей не разрешаешь выбирать наряды.
Иззи лукаво усмехается.
– Пенни сказала плохое слово на букву «х», – объявляет она, а Спенсер делает вид, что глубоко шокирован.
– Да ты что? Это возмутительно! А из-за чего?
– Из-за чего, мама? – Иззи смотрит на меня. – Она не хотела посыпать суп сыром?
– Боже мой, Иззи, это было несколько недель назад…
Разумеется, дети никогда не забывают, когда взрослые делают что-то неправильное. Они складывают это на полочку, снабдив соответствующей ссылкой, а потом достают оттуда с неописуемым восторгом.
– А что, разве в суп кладут сыр? – размышляет Спенсер, когда я рассказываю ему эту историю.
– Разумеется! – восклицаю я с притворным негодованием. – Сыр в томатном супе обязателен.
– Это ретрорецепт, – добавляет Энди, – но все именно так. Стоит попробовать, Спенсер. Только брать нужно дешевый чеддер…
– Спасибо за подсказку, папа, – он усмехается и поворачивается ко мне: – Как поживает дражайшая Пенни?
– У нее все отлично.
– Все еще встречается с музыкантом на лодке?
Он имеет в виду Хэмиша, у которого бархатные пиджаки, галстуки, грива седых волос и особая манера «подавать голос» (то есть он всегда говорит так, точно выступает перед публикой).
– По его словам, он композитор, – с улыбкой говорю я, – да, встречается, но насколько это серьезно, я не знаю…
– Он ведь гораздо моложе ее? – спрашивает Энди.
Меня удивляет, что он в курсе. До истории с Эстелл мои подруги никогда его не интересовали.
– Да, думаю, ему немногим за шестьдесят.
– Совсем старенький, – выдает Иззи.
– Все относительно, – важно замечает Спенсер, похлопывая ее по руке, а потом поворачивается ко мне: – Передавай ей от меня привет.
Спенсер с Милли собираются уезжать, а я стараюсь скрыть свое разочарование из-за того, что они не остаются на ночь. Но концерт в Эдинбурге – это чертовски заманчиво, и они, со всеми распрощавшись и расцеловавшись, отчаливают.
– Славно посидели, да? – говорю я.
– Да, – кивает Энди, который вдруг как-то сдувается.
– Жаль, что они пробыли так мало.
– Мне тоже.
Он вытирает стол и оглядывает кухню, точно раздумывая, что еще надо сделать. Иззи скрывается в своей комнате.
– Но здорово, что у него своя полноценная жизнь, – замечаю я. – Я им горжусь, а ты?
Энди откашливается.
– Да, конечно, я тоже.
Его голос звучит как-то странно, точно ему особенно жаль, что Спенсер уехал, но я не могу понять почему. Да, визит был коротким, но это обычное дело. Мы привыкли к тому, что он объявляется, ставит всех на уши и исчезает, прежде чем мы успеваем понять, что он приезжал.
Энди загружает посудомоечную машину, а я иду наверх сделать ванну для Иззи и поболтать с ней, пока она будет плескаться в мыльных пузырях. Потом у нас по плану чтение – парочка глав из «Твитов», над которыми она всегда хохочет, затем я подтыкаю ей одеяло и целую на ночь.
– Ты была рада повидаться со Спенсером и Милли? – спрашиваю я.
– Да, – радостно улыбается она. – Мне нравится Милли.
– Мне тоже, – я улыбаюсь и пожимаю ее ладошку. – Она замечательная.
– Спенсер любит ее, да?
Внутри меня что-то сжимается.
– Да, конечно. Это видно, разве нет?
– Ага, – кивает она и замолкает. – Они поженятся?
– О, моя дорогая, я не знаю. Поживем – увидим. Но пока они еще слишком молоды для этого.
Я встаю и убираю с ее бледного веснушчатого личика прядь волос.
– Жаль, что у меня нет сестры, – добавляет она.
– Ты имеешь в виду как Милли? Старшей сестры?
Она кивает.
– Но у тебя, солнышко, есть Спенсер. Так что тебе повезло.