– Ты играешь? Отлично. Садись за фортепиано, девочка, и откройся для музыки.

Бетти села и поставила пальцы на белые клавиши. И от этих клавиш, от знакомого ощущения под руками мужество вернулось к ней, и в голове, сначала робко, потом смелее, зазвучала музыка. Это был Шопен[18] – песня из одного альбома, подаренного Джеффри. И как же хорошо, что Бетти сидела к миссис Грюнфельд спиной: это помогало даже больше, чем закрытые глаза. Наконец она опустила руки на колени и запела.

Хорошо, что она выбрала Шопена[19]. Восхитительная мелодия вела сама, даже не надо было ни о чём думать и ничего бояться, но тут песня вдруг кончилась и опять всё стало очень странно: неужели она, Бетти Пендервик, только что пела в музыкальном классе перед учительницей, которую впервые в жизни увидела сегодня утром? Бетти обернулась, понятия не имея, чего ждать дальше.

У миссис Грюнфельд глаза были по-прежнему закрыты.

– Это была тональность «соль»? Попробуй «до».

Нет, надо всё-таки постараться ей объяснить.

– Но… – начала Бетти.

– И чуть медленнее. Larghetto[20].

И Бетти запела «Я всегда гонюсь за радугой» ещё раз, larghetto и в тональности «до», – и в середине песни поняла, что в этой тональности петь ей гораздо удобнее, а larghetto даёт время прочувствовать каждый переход шопеновской мелодии. «Ого», – сказала Бетти про себя. Раньше ей и в голову не приходило думать о таких вещах.

На этот раз, когда, закончив, Бетти обернулась, глаза у миссис Грюнфельд были открыты, а лицо было очень, очень довольное.

– Спасибо, Бетти, – сказала она. – Я не ошиблась сегодня утром. У тебя редкой красоты голос. Настоящее чудо.

– У меня?!

– Тебе что, это не нравится?

Бетти это ни нравилось, ни не нравилось. Она знала, что музыка для неё – это фортепиано. Так было всегда.

– Просто я никогда об этом не думала.

– А в семье у тебя поют?

– Нет. – Бетти решила не объяснять, что вообще-то поют, но только вместо пения получается блеяние унылых овец. – Миссис Грюнфельд, а вы уверены? В смысле, про мой голос.

– Совершенно уверена.

Бетти поёрзала на фортепианной скамье, пытаясь уложить всё это в голове. Она, конечно, и сама чувствовала, что в последнее время её голос сделался каким-то тягучим – будто раньше он был сироп, а теперь стал мёд. Но она не обращала внимания – думала, так и должно быть: она же растёт.

– Раз это новость для тебя, – сказала миссис Грюнфельд, – значит, вокалу ты не училась.

– В смысле… не брала уроки?

– Да, уроки. Так вот, когда и если ты решишь брать уроки, пожалуйста, выбери себе преподавателя, который не будет учить тебя белтингу – знаешь этот жуткий приём, которому теперь модно всех обучать? Художественный ор. Он звучит со всех телеэкранов, и люди начинают думать, что так и надо петь.

Миссис Грюнфельд протянула руки вперёд и запела сразу громко и с вибрацией в голосе – которая, вероятно, должна была придавать пению выразительности, но вместо этого придавала глупости.

– Да, правда… по телевизору так и поют, – сказала Бетти немного удивлённо.

– Это очень вредно для голоса, особенно детского.

– Я не буду художественно орать, честное слово, – пообещала Бетти, хотя и подумала, что странно обещать не делать того, что ей и так в голову не пришло бы делать. – Не буду даже пробовать в ближайшие много лет. А может, вообще никогда.

– Отлично. – Миссис Грюнфельд с довольным видом кивнула. – Если у тебя появятся какие-нибудь вопросы о пении, заглядывай ко мне. Договорились? Я бываю по вторникам и пятницам.

– Спасибо, миссис Грюнфельд.

– А тебе спасибо за то, что спела – для меня это нечаянная радость. Как встретить орхидею на ромашковой лужайке.

Бетти вышла из музыкального класса как зачарованная. Орхидея на ромашковой лужайке… папа будет в восторге, когда услышит!

– Что там было? – спросил Бен. – Я слышал, кто-то вопил.

– Миссис Грюнфельд показывала мне художественный ор.

– Это зачем?

– Долго объяснять. – Тем более что Бетти и не собиралась пока что ничего Бену объяснять. Правильнее будет сначала объяснить всё папе с Иантой. – Забудь. И дай мне слово, что никому ничего не скажешь – ни дома, ни Рафаэлю, никому.

– Ладно. – Бен очень сомневался, что Рафаэлю или кому-то другому будет интересно слушать про вопли учительницы в музыкальном классе.

– Нет. Поклянись честью семьи Пендервик.

– Да пожалуйста! Клянусь честью семьи Пендервик. А ты за это дотащишь до дома мою Миннесоту?

По дороге домой Бетти, прячась под Миннесотой, представляла папино лицо – да и все остальные лица, – когда она будет петь дома для всей семьи: сколько будет изумления и гордости! Да, и начать с «Я всегда гонюсь за радугой» будет очень правильно. А дальше можно спеть что-нибудь из «Битлз», папа очень любит «Битлз».

Но тут Бетти вспомнила о Розалинде. Нет, надо обязательно дождаться приезда Рози! Вот только сможет ли она, Бетти, хранить эту прекрасную тайну так долго – двадцать три дня? И… да, если она сможет выдержать целых двадцать три дня, то уж как-нибудь потерпит и ещё один! И споёт сразу всем Пендервикам в день своего рождения. Это будет её совершенно особенный, необыкновенный деньрожденный подарок самой себе.

Внезапно Бетти вместе с Миннесотой встала как вкопанная прямо посреди тротуара.

– Завтра приезжает Джеффри.

– Я знаю, – ответил Бен. – Скай сказала, он привезёт мне футболку «Селтикс»[21]. «Селтиксы» только что разгромили «Никсов»[22]. Рафаэль говорит, в Шотландии тоже есть команда «Селтикс», но они там играют в европейский футбол. И он говорит, что эти два «Селтикса» когда-нибудь обязательно встретятся и сыграют между собой, только не в баскетбол и не в футбол, а во что-нибудь такое, во что ни те, ни те играть не умеют, – в хоккей, например. А может, в крикет.

Бетти перестала слушать с того момента, когда Бен начал цитировать Рафаэля, и вернулась к своим планам. Джеффри приезжает на субботу и воскресенье – как же вовремя! Он поможет ей подготовить программу её сольного концерта. Они и раньше готовили с Джеффри концерты, правда маленькие, первый раз – давным-давно, когда ей было пять и она ещё только училась играть на пианино. Но это будет совсем, совсем другое! Большой Концерт к Одиннадцатилетию. А Кейко посоветует ей подходящий концертный наряд – что-нибудь строгое и торжественное, но изысканное и эффектное.

– Это будет чудесно, – сказала она.

– Я знаю. – Бен немного удивился, что сестру так заинтересовала предстоящая встреча «Селтиксов» с «Селтиксами», но в общем был доволен. – Особенно если они выберут хоккей.

Под окнами дома Пендервиков, вдоль боковой стены, тянулся длинный ряд кустов гортензии. Сейчас, весной, это были просто пучки серых голых прутьев, на концах которых болтались редкие ссохшиеся не облетевшие за зиму соцветия. По правде говоря, Бену было всё равно, что перед ним, серые пучки – или буйство красок, в какое они всегда превращались к середине лета, когда кусты сгибались под тяжестью разноцветных помпонов величиной с грейпфрут, всех оттенков розового, голубого и лилового. Ему-то нужны были не гортензии, а пространство между кустами и домом, узкий длинный закрытый со всех сторон коридор – прошлым летом Бен объявил его своей личной территорией. Здесь он держал камни, недостаточно интересные для того, чтобы хранить их в доме, и здесь же они с Рафаэлем строили из этих камней дороги и мосты и возводили сооружения неопределённого назначения, которые в зависимости от обстоятельств могли использоваться либо как военные объекты, либо как враждебные армии пришельцев.