Вот почему я и написала для тебя эту, уже вторую, книгу – „Книгу воспоминаний“, – не для будущих потомков, а для тебя, моя Лиззи. Чтобы ты вспомнила, как все у нас с тобою было – до того, как пошло наперекосяк и стало рушиться. О тех счастливых днях, что мы делили с тобой, когда ты была маленькой. О тех маленьких наставлениях, что я тебе тогда давала, и о твоей любви к земле. О тех вещах, что навеки останутся твоим кровным наследием. А потому я очень прошу тебя прочитать оставшиеся страницы. Только делай это неторопливо – как я учила тебя, когда ты была совсем юной и жаждала узнать все в одночасье. Впитывай в себя слова этой книги понемногу, по чуть-чуть, придерживая их у сердца. А потом, когда будешь готова, снова к ней вернись. Поверь мне, милая моя девочка: ты почувствуешь сама, когда наступит время для этого.

А…»

Лиззи просыпалась медленно, точно поднимаясь с бездонной глубины. Она лежала полностью одетой под слегка обтрепанным лоскутным покрывалом, которое она, должно быть, ночью натянула на себя во сне. Вечером она даже не потрудилась переодеться, а уж тем более – пойти искать постельное белье. Просто свернулась поудобнее на голом матрасе с книгой Альтеи в руках и принялась читать.

«Книга воспоминаний».

Даже теперь, после своей кончины, Альтея продолжала нести ей родовое учение, напоминая Лиззи, кем она является и от кого произошла. Однако один фрагмент книги неожиданно поразил ее настолько, что Лиззи вернулась к нему и перечитала еще несколько раз.

«Я в юности такой сильной не была. Я попала в уже имевшуюся передо мною колею и двинулась тем путем, что уже для меня проложили. Я была слишком неуверенна и боязлива, чтобы сойти с этой дороги, чтобы найти свой способ быть одновременно и тем, кем я хочу, и такой, какой меня ожидают видеть. У меня не было твоей духовной силы – хотя тогда мне очень этого не хватало».

Чувствовался ли в этих словах оттенок сожаления? Тихая грусть по чему-то, давно утраченному или оставшемуся нереализованным? Трудно было представить, чтобы Альтея желала чего-то большего, нежели то, что имела. Она как будто всегда была четко на своем месте, всегда жила любовью к собственному делу и к широко раскинувшимся, цветущим полям «Фермы Лунных Дев». И все же слова «попала в уже имевшуюся передо мною колею» как будто намекали на некое разочарование. А еще упоминалась «горечь в сердце» – хотя это, наверное, было несколько проще объяснить. Если оказаться заклейменным в убийстве и потерять все, что тебе так дорого, не причина для «горечи в сердце», то ничего иного Лиззи и предположить не могла.

Книга лежала на тумбочке у кровати. Лиззи опустила ладонь на крышку переплета, томясь любопытством: что же еще поведает ей Альтея? Искушение продолжить чтение было ночью почти неодолимым, однако бабушка призвала ее «впитывать в себя слова этой книги понемногу, по чуть-чуть, придерживая их у сердца». А поскольку это была последняя просьба Альтеи, то Лиззи считала должным отнестись к ней с уважением.

Она прошла к двери и выглянула в коридор. Эвви не было видно и слышно, однако на боковом столике Лиззи нашла аккуратно сложенные зеленые вельветовые брюки и белую хлопковую блузу, а рядом на полу – пару своих стареньких ботинок на шнурках. Проведя пальцами по обшарпанной обувке, Лиззи улыбнулась, неожиданно для себя обрадовавшись, что их видит – словно старых друзей, которые вроде остались где-то позади, но все же не совсем были забыты. Трудно было не признать, с каким удовольствием она избавится на несколько дней от каблуков и от дресс-кода.

Наскоро приняв душ, Лиззи спустилась на первый этаж. Эвви сидела в кухне за столом, проглядывая утренний выпуск «The Chronicle» сквозь простенькие очки для чтения в ярко-синей оправе. Когда Лиззи вошла в кухню, Эвви пригнула уголок газеты, быстро окинув взглядом ее облачение.

– Уже лучше, – бесстрастно отметила она. – Прямо будто здешняя.

– Спасибо. Здесь – чисто случайно – кофе не найдется?

– Нет, только чай, – ответила Эвви. – А в духовке для тебя – тарелка с яичницей.

У Лиззи не хватило духу ей объяснять, что обычно она вообще не завтракает. Или что не может как следует работать без утреннего кофе. А потому она вытащила из духовки тарелку, с ужасом поглядев на целую гору яичницы и жареной картошки. Столько еды она и за день-то обычно не съедала – не то что на завтрак!

Эвви, подняв брови, изучающе поглядела на нее:

– Что, не ешь яйца?

– Нет, ем. Просто я чаще всего вообще не завтракаю. А тут – прямо огроменный завтрак.

– Хм-м… – Эвви вновь оценивающе смерила ее с головы до пят. – Если хочешь знать мое мнение, немного мяса тебе на костях не повредит. Там, в Нью-Йорке, вас что, совсем не кормят?

Лиззи пропустила ее замечание без ответа, предпочтя сменить тему разговора.

– Расскажите мне о себе, Эвви, – попросила она, садясь со своей тарелкой за стол. – Как вы познакомились с бабушкой и как получилось, что вы перебрались сюда жить?

Эвви сняла очки с кончика носа и положила их на стол.

– Это пчелы.

– Пчелы? – с недоумением переспросила Лиззи.

– Выгляни в окно.

Вытянув шею, Лиззи поглядела в окошко, выходящее на задний двор. Не сразу, но через пару-тройку секунд она наконец различила слева от старой бабушкиной теплицы три одинаковых вертикальных ящика, выкрашенных в пастельные тона. «Пасека», – вспомнила она их общее название.

– Так вы разводите пчел?

– Не развожу. Лишь ухаживаю. А еще делаю ювелирные украшения. Большей частью браслеты.

Лиззи кивнула, пытаясь представить, что подразумевает под собой ухаживание за пчелами. Но тут вдруг поняла, что Эвви, по сути, и не ответила на ее вопрос.

– А как вообще связаны пчелы с моей бабушкой?

Эвви резко встала из-за стола, пересекла кухню и поставила на плиту чайник.

– Это моя сестра, – сказала она, доставая из шкафчика чашки. – Не помню сейчас уже, зачем, но несколько лет назад ей случилось здесь оказаться, и она заглянула в лавку твоей бабушки. Когда она вернулась домой, то ни о чем другом и говорить не могла: какие удивительные вещи делает Альтея, как у нее тут все диковинно – и какая сама она необыкновенная. А потому я написала ей письмо, предлагая поставлять часть моего меда в ее магазинчик. И она согласилась. После этого мы еще много переписывались. – Эвви помолчала, ностальгически улыбаясь. – Эта женщина знала толк в письмах.

Лиззи тоже улыбнулась:

– Да, что верно, то верно.

Эвви потянулась за чайником, едва он начал свистеть. Закончив заваривать чай, она принесла на стол две кружки и вытащила из кармана фартука маленькую баночку с медом.

– Мед с «Фермы Лунных Дев», – с гордостью сообщила Эвви. – Можно сказать, прямо с пасеки.

Лиззи приняла в руки баночку, покрутила в ней ложкой и, намотав полную, положила себе в кружку. Эвви между тем села обратно на свой стул.

– Итак, вы рассказывали, как оказались здесь, на ферме, – напомнила ей Лиззи.

– Два года назад она пригласила меня в гости. – Эвви ненадолго умолкла, пожимая плечами и накладывая себе в кружку изрядную порцию меда. – Назад я так и не вернулась.

– Назад – это куда?

– В Батон-Руж.

– Но акцент у вас как будто не чисто южный. Явно еще что-то примешивается.

– Kréyol la lwizyàn[3], – выразительно проговорила Эвви, подняв лицо над ободком своей кружки. – Креольский акцент. Народ моей мамы пришел из Вест-Индии.

– И у вас там осталась семья? В смысле, в Батон-Руж?

Эвви помотала головой.

– Больше уже нет. Сестра второй раз вышла замуж и переехала аж в Техас. А потом у меня умер муж. Мне там оставаться после этого не было особых причин. – Ее лицо на миг омрачилось, и Эвви отвернулась. – Вот так я здесь и оказалась со своими пчелами и бусинами. Коротаю остаток жизни. Ну, а ты? Ты почему здесь? В чем настоящая причина? Вчера вечером ты сказала, что приехала забрать кое-какие личные вещи бабушки. Но я подозреваю, дело не только в этом.