– Прибыл по вашему приказанию, – доложил я, представ пред ясными очами флагарта.

– Заходи, присаживайся, – ответил мой непосредственный начальник по специальности, пыхтя беломориной и дружелюбно поглядывая на меня прищуренными от струйки табачного дыма глазами. Так же дружелюбно, не повышая голоса, в течение всего лишь пятнадцати минут, он рассказал мне всю мою родословную, проанализировал весь мой генетический набор, по результатам которого я с удивлением узнал о своём близком родстве с африканскими бабуинами (флагарт недавно вернулся из похода в Анголу), а также многими другими представителями тамошней фауны. После чего, высказывания о моих умственных способностях («Вы тупой, как три жопы бегемотов, обтянутые парусиной! В вас интеллекта на полведра шаровой краски! Вашим педагогам надо было дать Ленинскую премию, за то, что они смогли довести вас до выпускного вечера в школе рабочей молодёжи!») можно уже было считать тонкими комплиментами. Наморщив ум, я так и не вспомнил, за какие грехи так долго утруждал себя генетическим анализом мой любимый флагарт, а посему потупил взгляд, соединил руки на причинном месте и стал ковырять ковер флагартовской каюты ножкой, периодически вставляя в лившийся на меня монолог свои соображения: «Виноват! … Хотел, как лучше… Хотел доложить, а вас не было… Буду работать над собой… Больше не повторится… Впредь обещаю не допускать… Исправлюсь!»

«И с этими людьми я должен бороться с американским империализмом!» – иссяк, наконец-то, родник артиллерийской мысли.

Ларчик просто открывался – через два дня надо было сдавать отчёт по ракетной стрельбе, а я, издеваясь над старым (33 года), заслуженным и всё в этом мире повидавшем флагартом, на проверку ничего принести не соизволил. Выпив с уставшим и как-то вдруг сдувшимся начальником стакан чая, я пообещал никогда, никогда впредь более не допускать таких ужасных, просто сверхужасных поступков, ночами не спать и отчёты готовить ещё до проведения стрельб и причём всё только на «отлично», я летящей походкой – «фигня какая, а я волновался!» – отправился к себе на корабль.

Проходя по ленивой сходне, я задрал голову, зачарованный потрясающим видом антенных решёток «Ангары», смотревшихся как тончайшее белое кружево на чёрном небе полярной ночи с искрами мерцающих звёзд, когда вдруг ботинок скользнул на налипшем на дерево снеге и я полетел вниз, между высокими бортами «Громкого» и «Резвого», оглашая окрестности длинными сложносочинёнными матерными предложениями. В полёте мне привиделась улыбающаяся морда толстой белой полярной лисицы мужского рода.

Полёт был недолгим – инстинкт самосохранения развернул моё матерившееся тело в воздухе, и моя пятая точка вступила в контакт с тем самым пневмокранцем. Кранец оказался той ещё падлой – резина на морозе стала твёрже асфальта (свидетельством чему был потом огромный синяк на обоих полушариях нижнего бюста), однако сыграть роль батута у него получилось – и я, отброшенный кранцем, описал небольшую дугу с последующим пробиванием льда и погружением в приветливые воды Кольского залива.

Здесь буду нещадно обкрадывать классиков, так как недостаток таланта не позволяет описать всё дальнейшее с достаточной степенью выразительности.

Звенящая тишина морозного вечера взорвалась бурными, продолжительными аплодисментами. Это сорвались с надстроек и мачт кораблей, с верхушек причальных фонарей и с близлежащих сопок и яростно захлопали крыльями сотни бакланов. Они испуганно, с лёгким французским прононсом, орали простуженными глотками, унося прочь свои тушки с запрятанными в перьях лапами-ластами.

«Бразды пушистые взрывая»[3], «бежали робкие…»[4] росомахи. Они в ужасе бросили свои насиженные помойки и мчались, мчались, мчались, боясь оглянуться назад.

Чаек, росомах и другую живность гнал прочь от губы Алыш, от Ваенги жуткий, продирающий до костей вой, заставляющий их лететь, мчаться без оглядки в белое безмолвие тундры, лишь бы не слышать это леденящее, сковывающее мысли чудовищное нечто – прочь, прочь-прочь-прочь…

Так орал между бортами сторожевиков командир БЧ-2 скр «Резвый» старший лейтенант Трофимов, едва вынырнув на поверхность пробитой им самим же полыньи. Неконтролируемый вопль рождался непонятно где внутри обалдевшего организма, исходил из сердца, лёгких и прочей требухи, а также из глубины души орущего. Выпущенных децибелов хватило, чтобы забегали по мостику проходящего всего в двух милях от 8-го причала буксира капитан и механик, вглядываясь в туманную мглу – что за супертанкер подаёт туманные сигналы ревуном? Этот рёв не слышали только на «Громком» и «Резвом» с наглухо задраенными в целях сохранения тепла дверьми и иллюминаторами внешнего контура. Не слышал его и матрос Атамбаев, о чём расскажу далее.

В тропических лесах Америки встречается замечательная ящерица – василиск. Она знаменита тем, что может бежать по воде, аки посуху. Так быстро работает задними лапами! Её ещё ящерицей Христа называют. Вот и я с такой же скоростью молотил ногами, что в воду уже практически не погружался. Все василиски Америки обзавидовались бы! Но так долго, как они, я бежать по воде не мог и через минуты две иссяк – закончился порох в пороховницах и ягоды в ягодицах, закончился могучий крик (или вой), и я медленно вернулся в воды губы Алыш. Лёд вокруг полыньи был тонкий, забраться на него было невозможно, а посему я ледокольным способом стал прокладывать себе курс к чернеющему в полутора метрах от меня пневмокранцу. На торце кранца висело стальное кольцо, за которое крепился канат, уходящий к кнехту на верхней палубе. Но все силы были отданы соревнованию с василисками – поэтому всё, на что меня хватило, это проломать себе фарватер до стального кольца, уцепиться за него кистями рук, обтянутыми щегольскими тонюсенькими лайковыми перчатками, и повиснуть на нём, свернувшись в позу эмбриона и тихо поскуливая.

Надо признать, что вахта на кораблях 10 бригады противолодочных кораблей была отработана очень достойно. Даже в 45-ти градусный мороз вахтенный сигнальщик «Резвого» матрос Атамбаев мирно спал на сигнальном мостике, завернувшись в канадку и напялив капюшон на шапку-ушанку с намертво завязанными под подбородком ушами (в смысле – ушами шапки). Прислонившись к шкафу с ячейками связанных в колбаски флагов Международного свода сигналов, он видел сладкий сон про то, как играет со своим любимым алабаем. Алабай во сне Атамбаева вдруг начал почему-то скулить тоненьким голосом, что вызвало у Реджеба изумление и моральный дискомфорт.

Он открыл глаза и задал себе вопрос «Что за фигня?», но скулёж не прекратился и не давал вновь погрузиться в сладостные мечты. Сигнальщик осторожно выглянул за борт и его узкие раскосые глаза на время превратились в пучеглазые и чуть не выпали из орбит – кто это, однако, решил купаться? Но в затуманенное тёплым сном сознание начали пробиваться насмерть вбитые в учебном отряде алгоритмы действий при обнаружении человека за бортом. Дернув за витой шнур, он вытащил заботливо согретый за пазухой микрофон «Каштана» (корабельной громкоговорящей связи), щёлкнул тумблером и заорал: «Рубка дэжурный – сигналщик матрос Атамбаев, правый борт 90 дыстанция (тут он запнулся, подумал и продолжил) адын метр – Человек за бортом!», после чего приступил к выполнению других впитавшихся в кровь и в лимфу мероприятий по спасению человека за бортом. Забыв о том, что стоит полярная ночь, что корабль стоит пришвартованный намертво к причалу, он кинулся вытаскивать негнущимися пальцами обледенелую колбаску-свёрток флага «Червь» из ячейки шкафчика, скользя валенками, прокатился к сигнальным фалам, замкнул клёванты фалов и флага, поднял свёрток до места и дёрнул за фал – свёрток раскрылся, и над кораблём гордо повисла скомканная тряпка флага «Червь», что по Своду сигналов означало: «Человек за бортом!»