Он ёрзает на стуле и оборачивается на Ямамото: тот тоже что-то пишет в тетради. Хаято скрепя сердце проводит линию заново, но вместо сплошной рисует пунктирную. Не было ещё никаких решений, нечего пока говорить. Таск заблокирован, пока они с Шоичи не проведут эксперимент с цветком.
Внутренне согласившись, что делать с двумя пунктами из пяти, он приступает ко второй колонке и идёт по порядку списка.
«Как продолжить тренировки».
Хаято потирает пальцем лоб. Это было важно. Работа, учёба, битвы и неприятности будут всегда, но тренировки забрасывать нельзя, потому что от этого зависит его жизнь. Если бы он нашёл способ, как заменить подавители, не пользуясь пламенем, и сделал это средство доступным каждому… Это повлияло бы абсолютно на всё.
И как бонус он бы стал миллиардером — сам над собой подшучивает он. Куча учёных бьётся над решением этой проблемы веками. Хаято хватает нескромности думать, что он может их всех обскакать, но не стоит рассчитывать на быстрые результаты, которые в краткосрочной перспективе повлияют на его ответ из первой колонки.
Он переводит взгляд по вертикали: по строкам о тренировках и к вопросу о Хибари. Тот предложил — предложил ли — провести тренировку без серёжек и колец. Это был бы хороший левел-ап: не защищаться, а наоборот — поставить Хибари на колени, пока тот не под влиянием таблеток.
Хаято с сомнением грызёт кончик карандаша: кажется, сначала ему придётся стать гениальным миллиардером. На коленях они уже стояли, но оба, и тогда уже начиналась течка, поэтому он не стал бы засчитывать тот случай в свою пользу.
Даже если можно доминировать над Хибари как над альфой, это невыполнимо с первого раза, и ему понадобятся книги из особняка. Придётся позвонить Бьянки и попросить привезти их. Хаято обводит идею с книгами кружочком — принято.
Дальше: «Что высказать Хибари»
Что делать с Хибари в принципе?
Хаято прикладывает руку к горлу, которое непривычно сдавливает наглухо застегнутая рубашка. Нервно расстегнув верхние пуговицы, он неуверенно бросает взгляд на лист дневника.
Однозначно надо отдать ему одежду, в которой Хаято сейчас сидит. А потом… Если по-честному, можно ничего не делать и трактовать все поступки так, как Хаято удобно. Хибари — семья, и со временем Кёя сам к этому начинает привыкать, пусть и в своей манере. Вполне нормальное объяснение и выход из ситуации. Но Хаято не считал, что видеть его в роли папочки на полставки — удобный вариант. Как-никак, они взрослые люди.
За спиной Хана встаёт из-за парты и идёт к доске.
— Исторические, философские и культурные предпосылки развития зарубежной литературы конца девятнадцатого века, — объявляет она тему своего доклада. В её руках распечатанные листы, но она смотрит на аудиторию и пересказывает своими словами.
На безымянном пальце левой руки нет никакого кольца, но у Хаято язык не повернётся назвать её несерьёзной.
Он опускает расфокусированный взгляд на дневник. И правда, выстраивание отношений требует осознанного решения, и ему дали время осмотреться и прийти в себя.
Хаято кажется, будто он опять сидит на кушетке в медпункте Шамала и с подступающим отчаяньем слушает его низкий хриплый голос. Может, он будет сомневаться в своём выборе всегда.
В груди знакомо жжёт из-за неприятной и болезненной темы. Жаль, нельзя избегать её вечно: он чувствует, как с каждым днём растёт нервозность, которая и так жила в нём с рождения. Сейчас она крепнет и вцепляется зубами в сердце, когда приходится насильно отталкивать от себя Ямамото, запирать двери на все замки, прятаться в клубах дыма и тройных слоях кремов. Он брал освобождение у Шамала, перестал играть в футбол и баскетбол на уроках физкультуры из-за смешанного состава команд — нельзя было много и долго потеть рядом с другими. Никаких объятий, к которым он начал привыкать после того, как его взяли в семью. Никаких ночёвок на стянутых вплотную друг к другу татами, никакого пляжа и возни в песке и воде в одних плавках.
По-хорошему, должно быть так, но Хаято нарушает эти правила, когда пересиливает страх снова стать изгоем. А потом корит и корит себя за слабость и несдержанность.
Он осознает: ему нужен альфа, чтобы не кидаться на стены в запечатанной комнате базы, которую он уже про себя прозвал карцером. Но зачем эта головная боль Кёе — Хаято не знал, но не понять намёк, что тот не возражает, было сложно.
Хаято ведёт карандашом под словом «мир» в тетрадке, подчёркивая его несколькими жирными линиями.
Только это не его Хибари. В доме того самого не было для него комнаты. Они не ходили на каток только вдвоём, и Кёя не подавал Хаято руку, когда они выходили на лёд. Поэтому единственное, что Хаято может сделать сейчас — самому стать тем самым Гокудерой-говнюком, который неподобающе себя ведёт в другом мире. Он может поэкспериментировать и с тренировками, и со всем остальным, а потом свалить в свою реальность — а он точно свалит, найдёт способ.
Тело было не его, и пусть Хибари ему хоть все кости переломает после такого финта ушами. В конце концов, Кёя сам на это почти подписался.
Хаято вздыхает. Хладнокровно и расчётливо — только не получится у него так поступить со здешним Хибари, если перед Десятым стыдно всегда одинаково, какой бы версией он ни был, и с Ямамото он постоянно забывается. Вчерашняя прогулка была довольно красноречивым доказательством.
И маленьким неприятным открытием тоже. Такеши не разбирался самостоятельно, как его тело работает без таблеток. Он не искал информацию, не экспериментировал, не пробовал ничего, не предписанного его врачом. Поэтому Хаято ставит себе галочку по возвращению в свой мир как минимум поговорить с ним точно так же, как вчера. А лучше полноценно натаскать в теории и толкнуть в сторону практики. Ямамото тоже стоит постепенно слезать с таблеток, пусть попробует хотя бы на каникулах пить их как Хибари — через день.
Хаято не понимает, почему Реборн отказался возиться с Такеши. Это было нечестно: чёрт его знает, что будет, если антидот изобретут без участия Хаято. Ямамото точно будет неготов. Вопреки здравому смыслу — вряд ли жертвой будет Ямамото, а не его окружающие — Хаято хотелось защитить и его тоже. Он просто должен.
Только сейчас руки связаны.
Он разберётся, но со своими альфами, поэтому Хаято пишет «вернуться к этому в своём мире» и переходит к последнему пункту из списка тревожных мыслей.
Эссе за пропуски. Бунтарь внутри него подначивает забить и подставить своего двойника хотя бы на одном фронте. Пусть потом разгребает завалы. Но на худой конец, если перемещение с цветком не выгорит, Хаято застрянет тут надолго и сам себе окажет медвежью услугу.
Хаято закрывает дневник для G-записей и с тоской берёт обычные чистые листочки для эссе. Пусть сегодня будет день правильных — и чертовски раздражающих — взвешенных решений.
***
В кабинете дисциплинарного комитета уютная тишина, нарушаемая редкими возгласами со стадиона. Из приоткрытого окна долетает шелест листьев, и Хибари думает, неплохо бы его закрыть: оттуда веет утренней прохладой. Аудитория выходит на северную сторону и прогреется во второй половине дня, когда солнце перекатится на видимый сквозь подрагивающие шторы клочок неба.
Хибари вытянулся на коротком узком диване, позволив тяжёлым векам сомкнуться. В голове лениво проплывали полупрозрачные облачка мыслей, обрывки фраз размывались и терялись в обволакивающей разум тягучей дремоте. Она то подступала ближе, обнимая и лаская, то чутко отступала назад, потревоженная особо звонким вскриком со спортивной площадки.
Забыв о тяжести тела, Кёя превращается в слух и внутренним взором охватывает небольшую комнату: ощупывает стены и белоснежную поверхность потолка. Сонно скользит по дереву стола, по закрытой на замок двери. Не находит ни одной живой души.
Одна где-то маячит, тревожа сознание, робко затихает и вспыхивает вновь. Еле заметно манит, как тёплый огонёк, к которому хочется протянуть озябшие пальцы, и исчезает под порывом ветра, чтобы взметнуться ввысь вновь.
