— Именно исландский им, видите ли, подавай! — возмущался он, распаляя себя, чтобы не уснуть.

Только на Автозаводском мосту он спохватился, что зачем-то едет прямо в лапы к Ч-кистам. Интересно было бы послушать рассуждения Святослава Зиновьевича о ЧК или о Чикаго. Но не теперь. Он снова, свернув на Тульскую, проехал мимо метро, где светящиеся часы показывали второй час ночи. Хорошо, что он здесь спохватился, а не когда подъехал к дому, в котором располагалась черковь сознания Ч! Было бы неудивительно при таком состоянии сознания Ч. Всё и так уже казалось ему сном. Поднимаясь вверх к центру города по Люсиновской, Сергей Михайлович подумал, что теперь надо благополучно миновать вторую ловушку — дом на набережной, где их с Серёжей ждёт Евдокия.

Теперь Тетерин точно знал, что Евдокия осталась навсегда в его прошлом. Вряд ли она никому не говорила, где он назначил ей встречу. Скорее всего, там, в доме на набережной или около него, ждёт засада. Да её бы и не отпустили просто так. Жаль, что Святослав Зиновьевич остался жив... Хотя, может быть, в его черепе что-нибудь исправится после травмы? Может, он утратит свои нечеловеческие способности и займётся каким-нибудь хорошим общественно полезным делом, перестанет моро-Чить людям головы?

Хотелось в это верить, хотя верилось с трудом.

— О Господи! — вздохнул Сергей Михайлович.

От спящего мальчика по всей «мыльнице» разливался медовый сон. Так и тянуло прикорнуть рядом с ним и провалиться в его сны, такие хорошие, детские сны.

Дом на набережной ему тоже удалось благополучно миновать. Теперь бы доехать до Тимирязевки, где должен был ждать их Серёжин отец, Борис Белокуров. Отчество главного редактора «Бестии» вылетело из головы Сергея Михайловича, хотя, судя по возрасту сына, самому Белокурову не должно быть много лет. Впрочем, кто их знает, этих богемных, у них часто старики рожают, и под шестьдесят, и за шестьдесят.

Вырвавшись из пределов Садового кольца и проезжая мимо Новослободской, Тетерин встряхнулся, вновь поймав себя на том, что чуть не уснул. Тут его душу ошпарило кипятком. А улица-то? Какую улицу назвал ему Белокуров? Номер дома и квартиры почему-то подшились, а улица вылетела из головы. Вертелась какая-то Нострадамусовская. Многострадальная? Настрадальная?

— Тьфу ты, ч-ч-ч... — ругнулся Сергей Михайлович. — Ах ты, Тетерин, Тетерин!

Вспомнилось, как Евдокия бросила ему из телефонной трубки: «Татарин ты, а не Тетерин».

— Нет, именно Тетерин, — проклинал себя Сергей Михайлович за то, что он уже проезжал мимо Савёловского вокзала, а названия улицы так до сих пор и не вспомнил. Ещё вместо этого вспомнилось, как она сказала: «Ты — покойник». Ну это уж из совсем дешёвой урлы! Так могли говорить только клиенты-питекантропы, посещающие Сергея Михайловича, чтобы продемонстрировать ему достоинства своих черепушек.

— Тетеря! Тетеря! — клял себя. — Ну как же называется-то улица... Ч-ч-ч-орт!

Тут у него мелькнуло в мыслях, что первая программа телевидения называет ОРТ. Подставь впереди Ч — и что получится? Привет вам, Святослав Зиновьевич!

Тетерин стал упражняться в Ч, подставлять проклятую букву ко всем словам, начинающимся с гласных. Артек — чертек, Иртеньев — Чертеньев, ортопед — чортопед, ортоцентр — чортоцентр, ортогональ — чортогональ, ортогенез — чортогенез, остеохондроз — чостеохондроз, эстафета — частофета... Нет, это уже из другой оперы — чоперы. Постой-постой! Эстафета! Ну да! Белокуров, называя адрес, ещё добавил, что улица эта, Нострадамусовская, расположена позади кинотеатра «Эстафета».

— Слава Тебе, Господи! — выдохнул Сергей Михайлович и перекрестился, что случалось с ним раз пятнадцать за всю жизнь.

Он затормозил в самом начале Дмитровского шоссе. Протёр ладонями лицо, извлёк из бардачка атлас Москвы, полистал, в разделе «Кинотеатры и киноконцертные залы» нашёл: «Эстафета». Тимирязевская улица, 17… …50. На пятидесятой странице его ждал всё-таки Нострадамус. Такая улица была. Прямо за кинотеатром «Эстафета» — Астрадамская.

Ещё через пять минут он прибыл по месту назначения, подъехал к дому, найденному в атласе, и тотчас к «мыльнице» подбежал взволнованный мужчина в плаще, заглянул в лобовое стекло, увидел спящего мальчика, распахнул дверцу и выдохнул:

— Здравствуйте, я — Белокуров.

Глава одиннадцатая

НОЧНОЙ ПЕРЕПОЛОХ В СТРАНЕ ЖАВОРОНКОВ

— А как называется этот обряд?

— Похищение невесты.

— Похищ...

— Нет, вы не думайте, невеста сама

мечтает, чтобы её украли.

— Ах, ну хоро...

— Родители тоже согласны. Можно

пойти в загс, но до этого, по обычаю,

невесту нужно украсть.

— Украсть?

— Угу.

— Ч-чёрт! Красивый обычай. Красивый

обычай. Ну, а моя-то какая роль ?

В сей ночной час, в отличие от Белокурова и Тетерина, которые вовсю бодрствовали, отец-основатель жавороньего княжества всепоглощающе предавался сну. Ему снилось, что он плывёт на «Титанике» и смотрит в иллюминатор на огромных белоспинных альбатросов диомедеа, они красиво парят в небе, и Ревякин зачем-то начинает объяснять своей невесте Марине, что в средней полосе России эти птицы не водятся, ибо последних из них большевики расстреляли в двадцать седьмом году, а которых не расстреляли, тех выдворили из страны в Тихий океан. Вдруг один из альбатросов грозно пикирует, ударяется клювом об иллюминатор, пробивает стекло, и в каюту, вопреки законам логики, валит мощный поток воды. «Титаник» начинает тонуть. Вода очень холодная, и Ревякин в ужасе мечется.

Он проснулся от холода. Постель была влажная — он почему-то очень сильно пропотел. А в окно рвался ледяной ветер апрельской ночи. Отец-основатель решил сходить в туалет, спустил ноги на пол, позёвывая и удивляясь столь неожиданно смелой и новой версии гибели «Титаника», как вдруг под ногой почувствовал стеклянный хруст.

— Что такое... — пробормотал он и тут только в темноте разглядел, что пол усеян осколками, а окно комнаты вдребезги разбито, оттого и такой ветер гуляет по дому.

— Хорошо хоть не порезался, — вздохнул Владимир Георгиевич, поджал ноги, дотянулся до выключателя и зажёг на стене бра. Стало быть, иллюминатор и впрямь разбили, только не альбатросы, а какие-то хулиганы. На полу Ревякин обнаружил камень, завёрнутый в большой лист бумаги. Развернув, он обнаружил послание и стал читать, понемногу начиная волноваться.

«Птички Божии! Настал наш час. Вы беззаботно предполагали, что если перелетели сюда, на берега Волчицы, то мы вас здесь не клюнем? Вы ошиблись. Горе вам! Волчица — жена волка, а волк — символ Ичкерии. Объявляем вам ультиматум. Вы должны как можно быстрее покинуть эти края и возвратиться туда, где вы жили раньше. Это место будет наше. Священная бездна принадлежит нам и только нам. Это наш колодец. А чтобы вы поняли, что мы не шутим, мы будем каждую ночь уворовывать у вас по одной девушке. Сегодня мы начнём с твоей невесты, мерзкий птичник Ревякин. Можешь её больше не искать. Она у нас и будет принесена в жертву священной ночи. Это объявляем тебе мы, ночные чёрные ангелы — Упырь, Нетопырь, Ушан, Шестокрыл, Сипуха, Сова, Филин, Сыч, Неясыть, Ночной Ястреб, Вурдалак и всё наше страшное воинство ночи. Убирайтесь! Горе вам!»

— Шутники, едришь твою двадцать! — усмехнулся Ревякин, но в душе у него заскребло. Что-то подсказывало отцу-основателю, что это не шутка, хотя и выглядело послание весьма литературно.

Оставалось лишь пройти в соседнюю комнату, где спала Марина, и удостовериться, там она или нет её. Но если она там и он вдруг разбудит её, она может подумать, что он захотел лечь с ней, а у Владимира Георгиевича не было никакого желания сейчас ложиться с ней, ибо он всё ещё чувствовал себя не отдохнувшим.