— Погоди, надо ещё твою бабу и сына к кроватям привязать, а не то они так, спутанные, выбраться могут.

Клинтон привязал к кроватям сначала Чижова, потом Наталью Константиновну.

— А если мне с сердцем плохо станет или отцу Николаю? — спросила простодушная матушка.

— Ну, тогда исповедуйтесь друг другу и — в рай, — засмеялся Ельцин. — Нам же надо подальше отъехать отсюда, а то ж вы сейчас своего молодого в ближайший пункт, где есть телефон, отправите.

— Логично, — сказал Василий Васильевич. Глядя на спокойствие отца Николая, он тоже стал чувствовать, что ничего на свете не боится. Никаких издевательств, зверств, пыток.

— Какие-нибудь ещё пожелания есть? — спросил Ельцин.

— Воды дайте напиться, а то ж до утра теперь не пить, — сказал отец Николай.

— Билл, дай им попить, — повелел Ельцин. Давно уж было ясно, что он в этой банде из двух человек главный, а не так, как у настоящих Клинтона и Ельцина.

Резиновый президент Америки обошёл всех троих с матушкиной огромной чашкой, напоил.

— Вот ещё, — сказал отец Николай, напившись. — Скучно нам будет. Не в службу, а в дружбу, включите магнитофон. Вон он там, на подоконнике.

— Магнитофон! — фыркнул Клинтон. — Магнитофон мы и сами прихватить с собой можем.

Чижов давно заметил, что он шарит взглядом по избе, явно не желая ограничиваться одним лишь так называемым «Чёрным Дионисием».

— Я те прихвачу, американская морда! — осадил его наш всенародный.

— Да ладно тебе! — возмутился неудовлетворённый Билл. — Тут ещё столько барахла натырить можно. Что мы, одну только эту копчёную деревяшку?

— Дурень ты, Билл! Одна эта копчёная деревяшка стоит в сто раз дороже, чем мы с тобой оба вместе взятые. Иди включи людям магнитофон. Там с реверсом, батя?

— С реверсом, с реверсом, не беспокойтесь, всю ночь играть будет, только не громко сделайте, — сказал отец Николай.

Клинтон включил магнитофон, из которого тихо потекла музыка «Мечты» из «Детского альбома» Шумана.

— Похоронное что-то, — сказал Клинтон.

— Шуман, — сказал более развитой Ельцин. — Не знал, что попы классической музыкой увлекаются. А джаз есть?

— Нету, — ответил отец Николай. — Идите с Богом, кудеяры, а не то кто-нибудь ещё заявится. Зачем вам и нам лишние переживания? Свет только включите маленький, а большой выключите.

Ельцин сам исполнил просьбу, погасил люстру, зажёг настольную лампу. Ещё свеча на столе горела в маленьком подсвечнике.

— А мне валидолу под язык подложите, если можно, — попросила Наталья Константиновна. Они и это выполнили. Наконец собрались уходить.

— Там подсвечники ещё золотые есть, — прогудел Клинтон.

— Да не золотые они, родимец! — воскликнул батюшка.

— Понял? — цокнул языком Ельцин. — Пошли, Билли.

— И последнее, — окликнул их отец Николай.

— Чего ещё? — спросил недовольный Клинтон.

— Как молиться-то за вас? Имена назовите свои, — попросил священник, и у Чижова мурашки по спине пробежали.

— Его — Билл, меня — Боря, — гоготнул Ельцин.

— А под масками? — серьёзно спросил отец Николай.

— Апостол Пётр и апостол Павел, — поставил окончательную точку в душеспасительной беседе Ельцин. Но когда он решительно шагнул к двери, Клинтон вдруг наклонился к батюшке и тихо промычал:

— Я Виктор, воще-то. — И только после этого поспешил за главарём этой небольшой банды грабителей.

— Эх, дураки, дураки, — вздохнул отец Николай, когда за окнами послышалось хлопанье автомобильных дверей, зажужжал мотор. — Как не боятся душу свою этак губить! Безмозглые! Жалко их.

— Себя пожалей, — тихо, посасывая валидол, заметила матушка.

— Нет, их жалко, кудеяров, — продолжал батюшка. — Может быть, не безнадёжные ещё. Вот ведь просьбы мои исполняли... А постепенно один страшный грех за другим засосут их.

— Жалей, жалей их, — продолжала тихо ворчать Наталья Константиновна. — Лоб тебе вона как раскровянили. И вот я ещё что замечаю: собаки поначалу очень лаяли, а потом умолкли, и теперь не слыхать. Не иначе как они потравили их, изверги.

Некоторое время в избе слышались только «Мечты» Шумана. Когда Чижов в прошлом году точно так же приезжал на Пасху, он привёз отцу Николаю в подарок магнитофон и множество записей. Батюшке нравилась красивая классическая музыка. И марши он тоже уважал. На играющей теперь кассете было разнотравье из самых известных и любимых мелодий. Шумана сменила «Павана по усопшей инфанте» Равеля, и отец Николай мрачно пошутил:

— И впрямь молчат собаки. Видать, усопли инфанты наши. Остапа Бендера мне особенно жаль будет, умный был пёс.

— А мне — Ночку, — вздохнула Наталья Константиновна и заплакала.

— О чём? — повернул к ней голову батюшка. — О собаках? Эй!

— Да не о собаках, а как они вас били, окаянные! — плакала матушка. Сейчас ей можно было всё простить, все выходки её строптивого и вздорного нрава.

— Не убили же! Не плачь, Наташенька, не плачь, любезная, — стал утешать её священник. — Собачек жалко. Новых заведём. Башки наши заживут, лучше прежнего засияют. Себя-то не накручивай, а то и впрямь плохо с сердцем сделается.

— И... икону тоже жал... жалко, — всхлипывала матушка.

— О-о-о! Икону тоже не жалей, — отвечал отец Николай. — Мне она не по душе была, эта икона. И впрямь чёрное что-то в ней, не светлое. Я её поначалу в храме пристроил из уважения к Андрею Андреевичу, всё-таки подарок ценный, так она, слышишь, Вася?..

— Слышу, батюшка.

— Она упала, да ещё две иконы свалила и свечку сбила. Я тогда в избе её пристроил. Она и в избе упала ни с того ни с сего. Читал я, что Дионисий одно время поддался речам еретиков и что-то там не то стал делать. А вместе с ним и ученики его. Покуда их Иосиф Волоцкий уму-разуму не научил, не возвратил к канонам Видать, ученик Дионисия, тот Никифор Конец, в период еретических заблуждений и написал сию икону. Из неё что-то нехорошее проистекает. Прости, Господи, ежели я не прав!

— Должно быть, правы, батюшка, — отозвался Чижов. — Судя по всему, именно этого еретического периода иконы особенную ценность у торговцев представляют. Да и вообще, пятнадцатый-шестнадцатый век! За такую икону и впрямь Клинтон и Ельцин наши большой куш отхватят, если смогут сбыть. А то ведь, не ровен час, их убьют за чёрного Дионисия.

— И убьют, дураков, — согласился отец Николай. — Я и говорю, жалко кудеяров глупых. А второй-то всё же назвал себя. Надо будет помолиться о заблудшем рабе Божием Викторе.

— Вася, большое тебе спасибо за музыку, — вдруг весело сказала Наталья Константиновна. — Мне вот эта особенно нравится. — «Павану» сменил «Лунный свет» Дебюсси. — Я под неё всегда хорошо засыпаю. А ещё под «Лунную сонату» Бетховена.

— Я потому и попросил включить магнитофон, — сказал отец Николай, — что нам теперь в нашем положении лучше всего заснуть.

— Послушай, отец Николай, — спустя какое-то время, когда Дебюсси сменил «Лебедь» Сен-Санса, сказала Наталья Константиновна голосом человека, совершившего важное открытие. — А ведь это он их навёл.

— Кто, Наташа? — спросил отец Николай, тоном показывая, что уже начинал засыпать.

— Да кто ещё! Наш кудеяр, как ты выражаешься, Полупятов.

— Да ну, что ты! Какие у тебя основания?

— А такие. Он нарочно сбежал под вечер. Это раз. Он знал, что кроме Васи сейчас у нас никого народу нет. Это два. И потом, помнишь, как этот, в маске Ельцина, сказал тебе: «батя»? Точно так же и уголовник наш выражается. Это три. Да и вообще, я всегда подозревала, что он неспроста к нам приехал. Гада на груди пригрели. Попомните мои слова.

— Окстись, Наташенька, а если он ни в чём не виноват? Нельзя заранее возводить напраслину.

— Вот если не виноват, я при всех покаюсь и перед тобой, и перед ним.

— Утро вечера мудренее. Лучше постарайся сейчас уснуть.

— Да рк я стала засыпать, а меня осенило. Я аж подпрыгнула.

— Плохо, знать, они тебя привязали, коли ты ещё и прыгать способна, — засмеялся отец Николай. — А я бы сейчас рюмку водки или коньяку с наслаждением выпил бы. Никак ты там не в силах отвязаться, Натальюшка?