— Исчез, — вздохнул Чижов, сокрушаясь о своём сегодняшнем двуногом транспорте.

После признания в причастности к убийству американского президента Полупятов покинул церковь и, по сведениям старушки Прасковьи, отправился семимильными шагами либо в Погорелки, либо в «Девчата».

— Ну и что он теперь, по-твоему, делает?

— Пьёт, должно быть. Что ж ещё?

— Конечно, пьёт, — кивнул батюшка. — И пьёт, и греховодит как-нибудь. Мне деревенские из Погорелок грозились уже, что башку ему проломят. Да ещё наверняка оправдает себя: «Ах, я плохой? Ну так буду ещё хуже!» Завтра в полдень явится весь осиневший. На похмелку клянчить будет. Нет, не видать мне света с этим Кудеяром. А если и видать, то нескоро. И не мне.

— Я, батюшка, тоже в промежутке между Рождеством и заговеньем пил много, — вздохнул Чижов.

— Ну, в этом ты мне уже прошлый раз каялся, — осадил его отец Николай. — Да и тебе за всю жизнь не видать такого пьянства, какого он за одну только сегодняшнюю ночь напьёт.

— Где ж он денег возьмёт? — удивился Чижов.

— Да пообещает чего-нибудь, возьмёт авансом и надерётся. Его побаиваются, не отказывают в авансах. Уголовник. Правда, не стану грешить на него — всё, что наобещает, потом, по трезвой, сделает. На это не жалуются. Душа-то у него есть.

— Иначе б он и не приехал к вам жить, — пожал плечами Чижов.

— Сердцем чую, он хороший парень, — вздохнул священник. — И его действительно привело некое Божье наущение. Но бес не хочет с ним расставаться. Вот и мука бедному. Жаль его. Надо бороться за бедолагу. Я в него верю.

— Вы ж только что говорили, батюшка, что не видать вам с ним света, — улыбнулся Василий Васильевич.

— Ой... — ещё тяжелее вздохнул отец Николай и вместо ответа заговорил о другом: — А вот в Москве есть один священник. Он сейчас большой популярностью пользуется, особенно среди молодёжи. Вот это пятно так пятно! Происхождением он из золотой молодёжи, папаша его высокие чины имел при советской власти, а сын с юности бражничать взялся. И однажды, в пьяном мареве, сбросил с балкона свою любовницу, за то что она ему изменила. Та — насмерть. Суд, его — в тюрьму. Папаша и так и сяк, не получается его из неволи выцарапать. Тут пришёл Ельцин, новая власть, мутная водица. Этот молодчик вдруг стал твердить, что ему является Богородица, что он раскаивается и после тюрьмы пойдёт по христианскому пути. А до этого всё пытался доказать, что не вполне в своём уме. Теперь его выпускают, радуются на него, в пример преступникам ставят, и вот, гляньте-ка, уже второй год как сей субъект хиротонисан и служит священником в храме на Новозаветной улице. Маленькая там церковка. И вот он уже — властитель умов. До чего доходит! Придёт, скажем, к нему девица, вся расфуфыренная, на голове помпон — и на колени перед ним, ручки вот так, по-католически сложит: «Хочу креститься у вас, отец Валерьян». Он посмотрит на неё этак и говорит: «Встань, дочь моя, ты уже крещена Господом, ибо много пострадала!» И велит выписать ей удостоверение, что такая-то и такая-то приняла Таинство святого крещения.

— Ничего себе! — возмутился Василий Васильевич. — Первый раз про такое слышу.

— Да, — кивнул священник. — А старушка подойдёт к нему с вопросом: когда, мол, батюшка, будете воду освящать? А он ей: «Как только, так сразу». Старух очень не любит, клеймит их беспощадно. Старухи, конечно, не подарок нам, священникам. Бестолковые они в основном Но нельзя же им предпочитать тех, с помпонами. Старуха, может быть, греха порой за собой не чует и на исповеди талдычит: «Безгрешная я, батюшка, никому зла не желала и не делала». Ругаешь их, бывает. Но всё же пользу они стараются приносить, помогают — помыть, постирать, то, се, другое, третье. А кто храмы моет? Они, старухи, прихожанки. С помпонами храмы не моют.

— Неужто терпят такого Валерьяна отцы Церкви?

— Поговаривают, что хотят его лишить сана. А что толку? Вон, бесоподобного Глеба Якунина лишили сана, а он пуще прежнего не унимается. Так и этот. Ему только в радость будет, чтоб его выгнали из нашей Православной Церкви. Он тогда с чистой совестью, точнее, с грязной, свою собственную церковь обоснует. Да, говорят, обосновал уже какое-то братство Сердца Христова. И сколько ещё таких объявится на Руси в обозримом будущем? Легион. Нехорошо и поминать про них в канун такого праздника, да ещё в Страстную Пятницу, когда лукавый так и шастает поблизости. Давай, Вася, ещё чайку взогреем. Погас закат, и чай остыл. Можно стишок такими словами начать.

— Пишете стихи, батюшка? Признайтесь. Ну, кроме тех, что про матушку Наталью.

— Нет, кроме тех не пишу. Шуточно только, понарошку. А если всерьёз, то это пусть иеромонах Роман. Его хватает на всех нас.

Чижов в очередной раз подумал о том, до чего же ему здесь хорошо. Но тотчас вспомнил ещё несколько своих грехов, про которые не успел рассказать отцу Николаю.

— Я всё мечтаю в Италию съездить, — почему-то сказал священник. — В Бари, к мощам святителя Николая Мирликийского, моего небесного покровителя. Однажды побывал там и теперь снова тянет туда. И в Иерусалим, конечно.

Наталья Константиновна сняла вскипевший чайник, села за стол, налила себе первой, стала громко пить из огромной чашки.

— Кажется, получше мне, — сказала, улыбаясь. — Садитесь, попейте ещё разок, да и спать пора бы. Перед завтрашней всенощной много спать надо.

— Наговориться никогда не успеваем, матушка, вот что, — возразил отец Николай. — Ты-то, когда сестра приезжает, днями с ней не можешь набеседоваться.

— А мужчины должны быть молчаливые, — в свою очередь возразила матушка Наталья. — Отец Николай! Рясу-то опять чем-то угваздал. Как маленький ребёнок, ей-богу! Я, Вася, только вам и могу на отца Николая пожаловаться, потому что вы нам как бы свой. Сыновьям на него нельзя жаловаться, сыновья его должны почитать, а больше некому. Хоть вы послушайте, какой отец Николай плохой. Нисколько не бережёт одеяния, вечно испачкается в чём-то. Оно, конечно, не городские условия, но, говорят, в Германии везде, даже в самой захудалой деревеньке, чистота соблюдается.

— Ну что ж мы, Наташ, о Германии сейчас говорить будем? — жалобно взмолился отец Николай. — Иной раз ты себя проявляешь как умная женщина, а иной раз — прямо как перпендикулярное кино!

— Только оскорбления и услышишь от тебя, — тихо проскулила Наталья Константиновна.

— Ух! — уже ласковым гневом пыхнул отец Николай и топнул под столом ногою. — А что, Василий Васильевич, не надумали ли вы ещё совершить обряд венчания? Ведь сколько лет испытуете терпение Божие?!

— Надо было с женой приехать да после Пасхи и обвенчаться у нас, — проворчала разобиженная матушка.

— Занята раба Божия Елизавета, работает завтра, — вздохнул Василий Васильевич.

— В воскресенье бы приехала.

— Боится одна ехать. Времена неспокойные.

— Времена плохие, — согласился священник — Но вот сколько я здесь живу и сколько народу ко мне переездило, а ни с кем ничего плохого в дороге не случилось.

— Не хвастайся, отче, — осадила мужа Наталья Константиновна. — Такой хвастун стал, не приведи Бог. Нахвастаешь беды! В Библии, может быть, вы, Вася, не читали про это, сказано, что была такая Ниобия, которая всё хвасталась, что у неё десять сыновей, а у Бога Отца только один Сын. И Бог Отец покарал её за хвастовство. Огненным огнём всех её сыновей спалил до смерти.

— Наталия! — прорыдал отец Николай, заливаясь багряной краской. — Ну какая Ниобия в Библии! Где ты такую Библию видела?

— А разве не в Библии? — искренне удивилась матушка.

— Да нет же! Ты свои рассказы мне рассказывай, когда никого нет в гостях. А то я когда-нибудь помру от стыда.

— Что он меня корит, Васенька? — воззвала к Чижову пристыженная Наталья Константиновна. — Скажи, разве нет в Библии про Ниобию?

— Нету, матушка, — улыбнулся Чижов как можно ласковее. — Это из древнегреческой мифологии сюжет.

— А как же Гамлет сказал: «Шла в слезах, как Ниобия»? — задала совсем уж сложный вопрос матушка.