Не уходит, я чувствую его руку на своих волосах. Невесомо проводит по ним ладонью, я ее ловлю и подкладываю себе под щеку.

Это наяву он неприступный, ледяной Тимур Талеров, а здесь, со мной, он другой. И мне он таким намного больше нравится.

– Ты мне нравишься, Тим, – шепчу, удобнее устраиваясь на его руке, и удивленное хмыкание в ответ я уже не слышу, а скорее угадываю, прежде чем окончательно провалиться в сон.

Доминика

Открываю глаза, как будто меня изнутри толкнули. Я лежу на диване в своей комнате, хотя точно помню, что уснула за столом у Робби. Шторы задернуты, вокруг полумрак. Я в тех же джинсах и футболке, в которых гуляла с малышкой, только футболка снова наполовину мокрая.

Моя девочка, Полинка! Вскакиваю, как ошпаренная, и бегу наверх в детскую. С полдороги соображаю, что надо было переодеться, но уже отчетливо слышу детский плач. Так что бегу еще быстрее, через две ступеньки перескакиваю. Влетаю в дверь и первым, кого вижу, это Тимур.

Он держит на руках дочку, пытается ее успокоить, а она заходится плачем, и у меня этот плач отдается в каждой клеточке мозга. Не обращаю внимание на Тимура, стаскиваю мокрую футболку и выхватываю у него из рук малышку.

Она сразу набрасывается на грудь и жадно сосет, при этом одновременно выговаривая мне, какая я никудышняя мать. Бросила свою девочку и уснула.

Мне так стыдно перед ней, а еще страшно перед Тимом. Если он сейчас своим металлическим голосом скажет, что ему не нужна няня, которая спит по полдня, даже не знаю, что буду делать. Просить, умолять или вцеплюсь намертво в ту же кроватку – пускай попробует оторвать.

Представляю, что малышку сейчас у меня отнимут, и слезы против воли текут по щекам. Опускаю голову, чтобы закрыться волосами, сажусь на пол возле кроватки. Здесь такой мягкий и пушистый ковер, на нем и лежать можно.

Вижу перед собой ноги Тимура, но боюсь поднять голову. Стоит же, как назло, не уходит. Знаю, что смотрит на меня, почему тогда молчит? Стараюсь повернуться так, чтобы хоть немного закрыться от его обжигающего взгляда.

– Сядь в кресло, Ника, – его надтреснутый голос звучит глухо. Мотаю головой.

– Нет. Мне здесь удобно.

– Ты простудишься и простудишь ребенка.

Послушно поднимаюсь, старательно прикрываясь дочкой. Без бюстгальтера, конечно, неудобно. Но это надо ехать домой, а мой Тим наверняка выбросил.

Тимур делает шаг навстречу, на миг наши взгляды встречаются, и я в изумлении чуть не сажусь обратно на пол. Я хорошо помню этот взгляд, помню, что он означает и что было потом. Лучшее подтверждение этого громко чмокает у меня на руках.

– Можно я пройду… – бормочу, Тим отступает, и я в совершеннейшем смятении усаживаюсь в кресло. Там лежит оставленная с утра пеленка, поспешно укрываю дочку, заодно спрятав грудь.

Тим шумно сглатывает, я по-прежнему избегаю смотреть ему в глаза, предпочитаю остановить взгляд у подбородка. Вижу, как двигается кадык на крепкой загорелой шее, и сама сглатываю. Куда-то не в ту сторону утекают мои мысли…

– Ника, завтра возьмешь машину и поедешь в магазин, недопустимо, что ты ходишь по дому без белья, – Тим заговаривает, я решаюсь посмотреть на него и с удивлением отмечаю, что он больше не пялится на мою грудь, а с преувеличенным вниманием рассматривает свои руки. – Или закажи все, что нужно, в интернете.

– Хорошо, Тимур, – согласно киваю, а сама замираю от того, что у меня будет это завтра.

Но это не все сюрпризы на сегодня. Тимур идет в свою комнату, а когда возвращается, вижу у него в руках блок приемника радионяни. Я помню, что положила его возле себя на столе у Робби, а когда проснулась в своей комнате, приемника уже не было.

– Тим, прости, – решаюсь позвать его, – я нечаянно уснула, обещаю, что такое больше не повториться, и что я…

– Ты, – Тимур обрывает на полуслове и вперяет в меня тяжелый взгляд, – ты кормишь моего ребенка. В твои обязанности входит усиленное питание и полноценный сон.

Беспомощно хлопаю ресницами, а он разворачивается и уходит.

Тимур

Если я перестал называть вещи своими именами, это не значит, что они перестали происходить в моей жизни. И к тому, что происходит сейчас, очень сложно подобрать нормальное слово. В общем, полный звездец у меня творится.

Этого я и боялся, что стоит Нике вернуться в мой дом, и я снова поведусь как сопливый пацан на ее темные глазищи, припухшие губы, которые она специально покусывает, чтобы у меня до точек в глазах все сводило.

Про остальное, думаю, говорить – только еще больше себя подначивать. Но когда она футболку сняла, у меня от перенапряжения чуть сосуды не полопались. Вместе с ширинкой.

А она как будто не замечает ничего, выхватила дочку из рук, на пол уселась и кормит. Не знаю, как я выдержал, а ведь всегда гордился, что могу себя контролировать. Мне девки голые на руки садились, а я при этом на двух пятерках блефовал так, что даже с тремя королями игру сбрасывали.

Здесь же весь самоконтроль в… Ну, вы поняли. Коту под хвост. А Нике все по боку. Или она специально меня дразнит? Я сначала так думал, но во сне же не притворяются. Я просто не мог смотреть, как она спит на кухне у Робби, неудобно улегшись на сложенные на столе руки перед чашкой недопитого чая.

А она меня обняла, прижалась во сне и потом вообще добила. Нравлюсь я ей, ну не охренеть? Я вот охренел в ее этой кладовке. Думал, она меня возненавидит за ту кладовку, презирать будет. А такое впечатление, что она бы и в будке жила на улице, если бы мне подобное пришло в голову. Хорошо, что не пришло.

И как это сложить? Расчетливая сука, укравшая мои деньги, готова терпеть что угодно, лишь бы быть рядом со своей дочкой?

Смотрю в окно, они снова гуляют, а мне наблюдать за ними – это какой-то неведомый ранее уровень удовольствия. Я реально кайфую, когда вижу, с какой нежностью Ника разговаривает с моей дочкой, как она бережно держит ее на руках, как улыбается ей. Про то, как кормит, я уже говорил.

На полном серьезе думаю установить в детской камеру и смотреть на них, и пусть мне хоть тысячу раз скажут, что я извращенец. Ничего нет для мужчины важнее, чем когда любят его ребенка. Ладно, не камеру, видеоняню. Скажу, что для подстраховки.

Снова в голову лезут мысли о родителях. Наверное, мать со мной также носилась, как Ника с дочкой, но больше всего меня интересует отец. Неужели и он, глядя на нас, превращался в такое же бесформенное желе, как сейчас я?

Когда мозги текут и плавятся, когда в груди распирает и сердце стучит медленнее раза в два. Может, поэтому он допустил столько ошибок?

Откидываюсь на спинку кресла и упираюсь подбородком на сцепленные перед собой пальцы. Ника осторожно ступает и толкает коляску перед собой так важно, как будто она на коронации в королевском дворце, а не на заднем дворе городского дома.

Склоняется над коляской – наверное, мелочь моя проснулась и хнычет. А Ника так ласково смотрит на нее, я никогда ее такой не видел. Что-то говорит и улыбается, поправляет покрывальце, пустышку.

Маленькая вредина не успокаивается, Ника достает ее из коляски и качает на руках. Потом озирается по сторонам, задирает футболку. Поднять голову она, конечно, не догадывается. А я не могу заставить себя не смотреть.

И снова все по новой. Мне бы встать и уйти, а я как дурак, поднимаюсь и стою, руки в карманы. Смотрю как одну мою девочку другая девочка кормит, прижавшись к стенке дома. Почему не моя, почему?

Прихожу в себя от боли в костяшках. Вмятина в стене уже не первая. Первая была, когда мне из роддома позвонили, сказали, что Ника плачет все время. Может грушу сюда принести? Или стены мягкой обивкой оббить, как в дурдоме?

Ника уже уложила мелкую обратно в коляску и футболку поправляет. А я джинсы поправляю, где давит, и ремень. Если покупать видеоняню, то приемник надо сразу в душе устанавливать, чтобы не мучиться.