Длина суток здесь – девятнадцать часов, час равен семидесяти земным минутам: почти как на Земле. Значит, мне недавно исполнилось шестнадцать лет. А Лена проводит на Земле уже тринадцатый год жизни. Седьмой год без меня. И без мамы.

Я вооружился большим махровым полотенцем из шкафа. Едва мои ноги переступили порог ванной, сразу накинул полотенце на опасно-нагое тело Юли. Девушка даже не шелохнулась, бездвижно сидя на стуле у раковины.

Пока я мыл ее длинные черные волосы, Юля все это время смотрела в одну точку впереди.

Она так редко улыбается, подумалось вдруг. И, наверное, это к лучшему. Иначе я бы сошел с ума от восторга.

Привычным движением, не глядя, я протянул руку вбок и снял фен с крючка на стене. Щелкнул выключателем. Горячий воздух быстро испарил влагу с волос Юли.

Я бы поспорил на личный флаер со сверхсветовым движком и заправкой до Солнечной системы, что Юля сейчас не улыбнется. Проиграю – посадите на всю жизнь в карцер.

Ананси в десять лет впадают в глубокую депрессию. Вечная апатия, ночные крики, нервные срывы – я трачу все силы на борьбу с этим в Юле. И часто проигрываю. Ее постоянно клонит в сон, она никогда не хочет есть. Целыми днями моя хозяйка занимается гиперпилотированием. Крутит штурвал. Прокладывает курс в космической бездне. Настраивает навигационный компьютер. Размечает гиперпространственные координаты планет и звезд. А может и нет, но судя по «Звездным войнам» все так.

Юле физически не хватает сил все выдержать без срывов. У некоторых ананси, слышал, даже хуже: их подопечные люди постоянно ковыляют в синяках и кровоподтеках. Меня Юля хотя бы не колотит.

Так же не глядя я открыл шкафчик над раковиной, и выловил среди баночек с шампунями расческу.

Да, есть другие люди. Здесь, в Центре, их больше тысячи. Пару подростков ананси-человек называют земным словом «гешвистер». Я посмотрел на Юлю, на ее голые длинные ноги с тонкими чувственными пальцами, на едва прикрытую полотенцем грудь. Гешвистер, прошептал я. Брат и сестра.

Я расчесывал Юле волосы мягкими, неторопливыми движениями. Голова Юли закачалась в такт касаниям моих рук. Быстрый слабый ток пробежался по моим нервным окончаниям. Уверен, Юля сейчас наслаждалась хоть чуточку.

Мы, человеческие дети, наша близость, тепло наших рук, нашего дыхания, наших губ, звуки наших голосов – мощные антидепрессанты для пришельцев. Мы для них как домашние питомцы. Как золотистый лабрадор и его бодрящий мокрый розовый язык на твоем усталом после трудного рабочего дня лице. Как морская свинка – потискал пушистую малютку, сразу умилился и заулыбался. Так же, погладив любимую кошку за мягким шелковистым ушком, ты награждаешь себя покоем и гармонией.

Закончил со стимуляцией Юлиных нервов. Подложил под ее ноги новое сухое полотенце, старательно отводя взгляд от тонких гладких лодыжек.

– Одевайся, – сказал я. – И чтобы в этот раз нитки не торчали.

Ступни Юли послушно стали покрываться красной пленкой. Пленка быстро расширялась, уплотнялась. Через минуту плотные ярко-красные сапожки обтянули худые голубые ноги. Все тело Юли под полотенцем сейчас обволакивали жидкие красные нити аксамита – клетки, внешне похожие на секрет типа паучьей паутины или кокона шелкопряда. Это естественное волокно ананси выделяли каждый день и заменяли им одежду и обувь.

Если ананси не выделяли аксамит, то могли заболеть. Практичные пришельцы не могли просто сваливать в угол горы красных выделений. Поэтому основной их гардероб собирался из собственной плоти. Но не только: в дальних поездках, например, некогда каждое утро шить костюм с иголочки.

– Все, – сказала Юля. Я снял с нее полотенце. Оглядел лоснящийся красный комбинезон на моей хозяйке. И крепко зажмурился. Сердце в груди завыло восторженные арии: Юля-я, Ю-ю-юл-я-я-я, Ю-юли-и-ире-е-ель. Дурацкая «сыворотка».

– Пропустила, – с трудом выдавил я. Представляй одуванчики. Без лужайки, без неба. Тупо только одуванчики.

– Где? – спросила девушка-ананси.

– А сама не видишь? – взревел я как обожженный. – Прямо на… на груди.

Одуванчики, одуванчики, мягкие, круглые… круглые голубые груди. Черт.

– Все, – сказала Юля. Мои веки даже не дрогнули.

– Точно?

– Не знаю, – безразлично бросила девушка. Я закричал:

– А кто, по-твоему, должен знать?

– Стас, – был ответ. Боже, неужели уже через год Юля в самом деле станет самостоятельной? Скорее шимпанзе заговорит. Шимпанзе с Земли, а уж местный – тем более.

Все-таки открыл глаза. Грудь Юли спряталась под наращенной сверху заплаткой комбинезона. На ее талии и плечах торчали острые аксамитовые сгустки, словно шипы на средневековой булаве.

Со вздохом достал из шкафчика дремель с муслиновой насадкой. Полировка аксамитовых слоев на Юле заняла десять минут. Дольше бессмысленно: аксамит застыл волокном прочнее, чем нейлон. Жалко, ненадолго. К завтрашнему утру комбинезон и сапожки саморастворятся без следа – красные клетки живут не дольше подёнок. И я буду снова «одевать» Юлю. Эх.

Коридоры Научно-испытательного центра тянулись вдаль дымно-прозрачными лабиринтами. Из сероватого стеклопакета выстелили стены, потолок, даже пол. Двигаясь в столовую, мы с Юлей будто парили над зелеными кляксами лужаек и изогнутой паутиной тропинок. С потолков не свисали светильники или люстры. Кабели проводки не торчали из стыков между просвечиваемыми насквозь панелями. Днем и ночью общественные места города Адастры освещал лишь столб Света на востоке. Гигантский ночник. Горящий колосс. Вечно включенная лазерная указка, бьющая прямо в глаза.

Голова раскалывалась. Ножи из чужой радости, тревоги, возбуждения, голода шинковали мое сознание. В нашей с Юлей квартире некому было разрывать меня на части. Юля скупилась на эмоции почти так же, как рыбка в аквариуме. Настоящая инопланетная принцесса. Иногда ее вообще можно было принять за второго фабрикоида – только бракованного, не способного убрать комнату.

А за дверью квартиры меня ждал ад.

В столовой галдели сотни гешвистеров. Еще за порогом я ощутил, кто сегодня бесится, радуется, ненавидит, боится. Затаились только те, кто любит. Хотя не нужно быть экстраординарным чудиком, чтобы их знать: все пленники. Человек-питомец без остатка отдается телом и душой хозяину-ананси. Здесь без вариантов, спасибо «сыворотке».

– Подсядем к Мане, – сказал я Юле, уступая дорогу фабрикоидам-подавальщикам с ароматными вкусностями на подносах.

Перед глазами столы ломились под пирамидами фаршированных омаров, румяными пирогами с мраморной говядиной, кровоточащими стейками средней прожарки. Тут и там ослепительно сверкали белые супницы с жюльенами, темные свертки роллов жались сбоку к грудам яств. Горячий сыр стекал с кусков пиццы на торчавшие под ними сосиски хот-догов. Фруктовое мороженое таяло в стеклянных вазах между горками белых трюфелей.

Нет, гешвистеры не пировали, не праздновали находку затонувшей Атлантиды или золотых кладов Эльдорадо. Не отмечали великую победу Добра над Злом. Нет еще целительной вакцины от всех стадий рака. Мир во всем мире не наступил. Мы всего лишь завтракали.

Сели напротив Маны и ананси Дарсиса. К Юле сразу подрулил один из фабрикоидов с подносом, железная клешня сунула под нос хозяйке тарелку с белковой кашей. Мана тряхнула черно-кофейными кудрями.

– Этот же истукан пас Дарсиса, пока он не доел кашу, – ее крепкая смуглая рука схватила кусок пиццы и запулила ароматный треугольник в голову робота.

Пицца смачно влепилась горячим сыром между фасеточными глазами, застыв, словно плоский нос. По примеру Маны другие дети-люди тут же завизжали и стали забрасывать фабрикоидов едой. Некоторые ананси их поддержали, но большинство инопланетян только провожали взглядами летящие мимо сосиски хот-догов и ковыряли белковую кашу.

Мана зачерпнула ложкой мороженое. Сладкая тающая пуля нацелилась в имитацию рта робота.

– На, поешь-ка, – сказала Мана, и оттянула кончик ложки. Зеленый шарик взорвался о кривой конус-подбородок. Смуглая девушка засмеялась, сверкая белыми-пребелыми, как супницы из-под жюльенов, зубами.