Винсент присвистнул. — Они не торговались?
Резник покачал головой. «Наткнулся на него более или менее случайно и попытался избавиться».
«Тем не менее, должно быть, затянулось какое-то тяжелое время».
— Грайс, конечно. Все еще где-то далеко, насколько я знаю. Линкольн. Скрабы».
— Не Грабянски?
«Он помог нам поймать кого-то, кем мы были после долгого времени. Большой поставщик. Мы заключили сделку».
«И он вышел? Ничего такого?"
"Несколько месяцев. К тому времени, как дело дошло до суда… Резник пожал плечами. «Выходите из дому первым звонком. Если больше ничего не было нарушено, вход чистый, место больше похоже на то, что его посетила ночная уборщица, чем грабитель, Грабиански может быть в кадре».
— Верно, босс.
По пронзительной версии «This is My Song», доносившейся вверх по лестнице, Резник понял, что вот-вот должен появиться сержант Грэм Миллингтон.
Ханна немного рассказала об Алексе и Джейн Петерсон. Она и Резник вскоре заснули — после хорошей еды и хорошего вина — и их утро было слишком торопливым и сонным, чтобы говорить о чем-либо.
Сидя сейчас в своем кабинете и перебирая бумаги, Резник вспомнил вчерашний ужин, пытаясь припомнить какие-либо признаки, подтверждающие обвинения Ханны. Алекс был более доминирующим, это правда; даже властный. Он явно чувствовал, что его мнения имеют большое значение, и не привык, чтобы им противоречили: возможно, подумал Резник, это следствие общения с людьми, чьи рты обычно были широко растянуты и забиты металлическими предметами.
Но хотя Джейн и молчала, она едва ли казалась запуганной. И когда она выступила против него по поводу бродвейского мероприятия, которое она организовывала, он, похоже, воспринял это достаточно хорошо. Разве он не поцеловал ее, как бы говоря, что не возражает, молодец? Хотя Резник знал, что Ханна, вероятно, сочтет это покровительственным, он не был уверен, что полностью с этим согласен.
Как долго, подумал Резник, они женаты, Алекс и Джейн? И какие бы шаблоны ни формировались в их отношениях, кто сказал, что они обязательно были неправильными? Что лучше всего подходит некоторым, подумал Резник, заставляет других искать утешения в другом месте — например, его бывшая жена Элейн.
Он обдумывал это и размышлял, не пора ли зайти в гастроном, чтобы перекусить до обеда, когда Миллингтон постучал в его дверь.
«Наш Карл позвонил из того места в парке, о котором вы говорили ранее. Интересно, не могли бы вы уделить время, чтобы спуститься туда. Считает, насколько это будет стоить твоего времени.
На фотографиях отчетливо видны картины. Один был совершенно обычным пейзажем, ничего особенно интересного из того, что мог видеть Резник: овцы, поля, деревья, мальчик лет четырнадцати-пятнадцати, пастух в белой рубашке и с взлохмаченными волосами. Другой был другим. Была ли это фотография или картина, которая выскользнула из фокуса? Продолжая смотреть, Резник понял, что дело во втором. Большое желтое солнце низко висело над вспаханным полем, заляпанным стерней; на горизонте сгущались неясные лиловые тени. И все внутри картины расплылось от дрожи вечернего света.
— Что вы о них думаете, инспектор? — спросила Мириам Джонсон. — Как вы думаете, стоит ли их воровать?
Резник посмотрел на нее, на маленькую женщину с проницательным лицом, почти седыми волосами и артритной сутулостью, голос и разум все еще были острыми и ясными в ее восемьдесят первый год.
— Кажется, кто-то так и думал.
— Значит, они тебе не нравятся? Не в твоем вкусе?
Когда дело дошло до искусства, Резник не был уверен, каковы его вкусы. Что, вероятно, означало, что у него их вообще не было. Хотя в доме Ханны то здесь, то там были репродукции, которые ему нравились: большая открытка, изображающая сцену в шумном ресторане, мужчина, серьезно разговаривающий с женщиной за центральным столиком и слегка наклонившийся к ней, подняв руку, чтобы подчеркнуть, женщина в отороченном мехом воротничке и красноватой шляпе-горшочке; и еще один, поменьше, вставленный в раму зеркала в ванной, женщина, снова нарисованная сзади, сидящая, но смотрящая на красновато-коричневые крыши с одной стороны большого эркера — Резник вспомнил белую вазу в центре. держа цветы, острый желтый прямоугольник света.
«Думаю, мне нравится эта, — сказал Резник, указывая на вторую фотографию. «Это интереснее. Необычный."
Мириам Джонсон улыбнулась. « Знаете , это этюд для « Дня отъезда». Его самая известная картина, насколько бедный Герберт вообще был известен. Видите ли, он совершил ошибку, став британцем. Если бы ему хватило предусмотрительности родиться французом… — Она наклонила голову в странном девичьем смехе. «Французы и импрессионисты, как будто их собрали с рождения, не так ли? В то время как если бы вы остановили какого-нибудь человека на улице и спросили его, что он знает о наших британских импрессионистах, все, что вы получили бы, это столько пустых взглядов.
