Криган, который был всего на год младше нее, опять начал хихикать, Али с трудом приняла выражение лица, приличное высокородной даме. Она не какая-то служанка, чтобы ее дразнили и задирали всякие Грейджои. Кроме того, он был всего лишь воспитанником. Не настоящей семьей. В его венах не было крови Старков. Она сильно ущипнула Кригана и прошла мимо обоих мальчишек, отчаянно желая, чтобы она была выше ростом и более царственной. Ее коса немного распустилась, и она была уверена, что опять видна эта глупая прядь…
Теон насмешливо замурлыкал «Время моей любви» ей в след, пока она поднималась по лестницам, отряхивая юбку, и она отлично понимала, какой куплет он имел в виду. «Была моя любовь как снег прекрасна, и волосы ее – как свет луны». Ну, может быть она и была бледной, но не бледнее остальных, и не было в ее волосах света луны – просто дурацкие серебряные пряди. Если бы только ее назвали хоть как-то иначе, а не Алисанной. Теперь она никогда не избавится от сравнений с Черной Али, не говоря уже об Алисанне Таргариен, хотя Добрая Королева даже и не выглядела совсем по-валирийски, у нее были золотые волосы и голубые глаза.
Али досталось от отца длинное лицо Старков и темно-коричневые волосы, кроме нескольких прядей серебряных волос ее матери, достаточно частых, чтобы это было заметно. Она очень аккуратно собирала волосы каждый день, чтобы как можно лучше их спрятать, но очень часто это было гиблое дело, особенно если учесть ее фиолетовые глаза. Издалека она выглядела как обычная северная девушка, но лицом к лицу – тогда начинались шепотки и разглядывания, потому что невозможно было отрицать, что ее мать была настолько же далека от севера, как какая-нибудь дорнийка. Она не стыдилась быть дочерью Рейлы Таргариен. Но ей бы не хотелось, чтобы это было первое, и иногда единственное, что думали о ней люди. «Я настоящая Старк», – сказала она себе, покидая крипту как можно скорее. И неважно, что остальные думают. С этой мыслью она направилась прямиком к богороще, обходя развешенное для просушки белье и срезая путь через кухни, где она остановилась погладить старую рыжую кошку, спавшую на подоконнике, и стащила кусок лимонного пирога, и быстро жуя и глотая, она спустилась по каменным ступеням, прошла через двор и толчком открыла недавно покрашенную дверь. К этому времени ее настроение, испорченное выходкой Теона, улучшилось, и она наслаждалась теплом солнечного света и мягкостью земли под ногами, и она сняла плащ, пусть и понимала, что пожалеет об этом, когда снова поднимется ветер.
Джейн Пуль играла с маленькой Бет Кассель и несколькими другими детьми слуг в горячих источниках, и если Али была удивлена, что с ними не было Сансы и даже Арьи, она вспомнила, почему, когда Джейн позвала ее:
– Леди Старк сказала мне передать тебе, что швея уже скоро будет тебя ждать, Али! – когда она прошла мимо, оставляя плащ рядом с кучкой одежды и туфель в траве. Али приветственно помахала им и подвязала юбку, чтобы суметь удобно устроиться на другом конце теплого пруда, и провела руками по воде, смывая следы крипты из мертвых с ее разума. Потом она сбросила сапоги и чулки и опустила ноги в пруд, шевеля ступнями и жалея, что вода не была горячее. Ванны она всегда принимала обжигающие, к тревоге ее служанок.
Потом она снова поднялась на босые ноги, простонав, и, обходя ветки и камни, пошла к чаще чардрев, направляясь к сердце-древу в ее центре. Шум смеха и криков играющих детей затихал вдали, как песни певчих птиц и подвывание ветра, пока не стало тихо и мирно. Воздух почему-то казался тяжелее, и она расправила юбку и приняла более подобающий богобоязненный вид, подходя к лику на белой коре.
В отличие от крипты и мраморных статуй внизу, она никогда не чувствовала себя не в своей тарелке у сердце-древа. Как и Сансе, ей нравились сказки о Семерых и красивые деревянные маски в Сломанной Башне, она навещала септу в Белой Гавани и с восторгом смотрела там на витражные стекла и висящие кристаллы, но здесь она ощущала нечто другое. Здесь ей казалось, что никто и никогда не причинит ей вреда. Это место было безопасным для нее и опасным для чужаков. Словно старые боги смотрели и ждали, охраняя ее.
Словно отец был здесь.
Она присела у кривых корней, скрестила под собой ноги и попыталась рассказать ему о своем дне. Она рассказала, что они ели на завтрак, как они с матушкой ездили в Волчий Лес, как видели там лису, которая пила из ручья. Она рассказала о своих уроках с септой, как они с Сансой устроили соревнования в стихосложении, и Берон, который втайне старался читать больше стихов, чтобы принцесса сочла его образованным, собирался их судить, но Арья сказала, что им нельзя будет сочинять о любви, и Санса швырнула в нее пером. Она рассказала о том, что дядя Нед съездил в Ров Кейлин, навестить дядю Бена и тетю Джонель и их новую дочку, Лиарру, и рассказала ему, что этим вечером в Винтерфелл приедут болотники. Она рассказала о своей вышивке, и как она собирается сшить еще несколько вещей для своего невестиного сундука, и опять рассказала, каким красивым она считала Маленького Джона Амбера, пусть у него и страшные волосы. Она не стала говорить о Теоне и о том, как боялась крипты, и как она боялась будущего, что ее пошлют на юг, замуж за какого-нибудь лорда, и все про нее забудут…
Но этого не случится, матушка никогда не позволит, чтоб такое случилось. Али немного знала о первом браке матушки, когда ее еще называли королевой, и она была замужем за своим братом, но когда она была маленькой, она впервые увидела шрамы на груди, спине и ногах матушки, и спросила про них, она помнила, как матушка взяла ее руку, поцеловала и сказала: «Это было чудовище, но оно уже давно мертво, любовь моя». Али только через год поняла, что она говорила об Эйрисе Таргариене. Она надеялась, что он ужасно страдал. Она не могла себе представить, чтобы кто-то хотел причинить вред матушке… Матушка была доброй, нежной, но очень сильной, и Али считала ее самой красивой женщиной, что она видела, пусть даже она и звала себя старой и седой. Матушка не была седой, но на ее лице были морщины, а волосы были белыми, как снег. Люди до сих пор смотрели ей в след, когда она проходила мимо, и иногда бормотали: «Ваше величество», но она шла, будто не слышала.
Не найдя больше о чем рассказывать, она просто сидела в тишине и пыталась вспомнить голос отца. Прошло только три года с тех пор, как он умер, но она волновалась, что с каждым днем забывала все больше. Рикарду Старку было за пятьдесят, когда он умер, для большинства мужчин это был солидный возраст, но многие жили и куда дольше. Ее отец умер на охоте, куда поехал с ней, его сердце отказало совсем без причин, просто из-за возраста, так сказал мейстер Лювин. Али уехала вперед на лошади, и услышала, как он зовет ее, а потом лай собак, когда она повернулась, он уже повалился в седле, и умер до того, как к ним поспели стражники.
Иногда она волновалась, что он сердился на нее, за то, что она не вернулась быстрее, но она пыталась уговаривать себя, что это неправда. Он любил ее. Может быть ей было всего десять, но она знала, что он любил ее. Она была самым последним его ребенком, но она не казалась ему хуже других только потому, что родилась от второго брака, от второй жены, от южной жены. Он учил ее ездить верхом, он поднимал ее, чтобы она могла вскарабкаться на лимонное дерево в теплице, он каждый год устраивал небольшой пир в честь ее дня рождения, и он первым назвал ее Али.
Отец не был мягким или нежным человеком, но она помнила его лицо, его бороду, как она сидела у него на коленях, как он держал ее на руках, как она иногда находила их с матушкой здесь, в богороще, сидящими в тишине и уюте, и она помнила, что в день его смерти шел летний снег, как он падал на ее волосы, пока она обнимала его и плакала. На следующее утро снег растаял, но тем вечером, когда весь Винтерфелл сидел в молчаливом бдении, собравшись вместе в богороще и в залах замка, с свечами и лампами в руках, их окружал сияющий белый свет.
– Так и думала, что найду тебя здесь.
