И, забывшись-таки, продолжительно проговорил ему глазами в глаза:

–– Да уж, без Зои Батьковны Воробьёвой Павлушке Серафимову никуды!

Что же: как и всегда, не боялся, кто что поймет.

Жену его я, и правда, никогда не видывал.

Был он когда-то, Саня, для всех, Воробьёв, исправный сотрудник районной газеты; ходил (как и я тогда) в "начинающих". Но был каким-то, по слухам, ретивым: якобы, аж "на крючке", как в те времена изъяснялись, у "абэвэгэдэ"!..

Очарователен же тогда был искренно и отборно: приветливый, доброжелательный, чуткий, даже нежный; одно его, помню, присутствие, даже одно его имя: Саня, Саня! Воробьёв!.. – всех ободряло и умиротворяло.

Встреча теперешняя была беглая. Ценная лишь для случая и времени.

И я – уже ждал…

–– Что ты думаешь о вступлении в нашу партию?

Вот: нападение на мой дух!..

–– Я сам партия.

–– В смысле?

Глаза его были… по-прежнему безнадёжны.

Пауза стала противоречивая.

В "нашу"!.. А партий в стране, говорят, не один десяток!.. "Что ты думаешь?"!.. Будто я уж обязан думать непременно на эту тему, да ещё именно о партиях, да ещё именно о какой-то "нашей"!..

Вслух я повторил:

–– Писатель настоящий сам суть партия.

–– В смысле?

–– В смысле: со знаком восклицания.

–– Э-э… В смысле?..

–– Победа.

–– А-а…

Я, возбуждённый, даже увлёкся:

–– И ещё: версия реальности.

–– Ага!

Понял не понял?..

Такова была на этот раз замеченная мною действительность.

Реальность же, которой не было, – то есть которая была, но её никто явно не видел, так что её как бы и не было, – была такова.

–– Я, депутат, да ещё и с дипломом журналиста, да ещё кто в гуще политики, понимаю – понимаю, что если партий несколько, притом – много, и все – столь разные, то не может же быть, чтобы все они до единой в самом деле желали всему населению страны, столь же разному, добра… а если – даже если все того желают, то не может же быть, раз партии такие разные, что все их цели одинаково верны и достижимы… И я, член фракции такой-то партии, понимаю – понимаю, что не может же быть так, что именно цели нашей партии в самом деле и благие, и верные, и достижимые… Я понимаю и то, что всякий из населения это понимает или, если захочет, сможет понять… И я, гражданин самый обычный, понимаю – понимаю, что будь я членом какой другой партии, я бы, возможно, – в чем и суть! – не стал в ней одним из лидеров, как теперь в нашей, и не был бы, значит, депутатом в Думе… Был бы я, человек самый обыкновенный, сотрудником обыкновенным каким-нибудь газеты какой-нибудь… с зарплатой какой-нибудь и с именем каким-нибудь… Я это всё понимаю, понимаю, понимаю!..

Но – это была реальность, которой не было.

Мне стало жаль… каких-то других, многих…

Я, однако, всего лишь миролюбиво заземлился:

–– Мне на политическую тему нечего сказать.

–– Разве?

–– Разве одно! За свободу я благодарить никого не обязан, а за отсутствие свободы имею право кого стоит проклясть.

–– Ого!

–– Притом если ещё будет у меня таковое настроение.

–– Вот! – подхватил он.

Закрутил кулаками – будто гнул тугую проволоку.

–– Ты устранился!

–– Да как сказать…

–– Ты не боец!

–– Только сам с собой.

Кулаки у него, право…

–– Слыхал, что сказал вчера по телику эта блядь?

Мне стало скучно.

Раньше он не матерился… Да и теперь: не пьёт, не курит.

–– А наша партия для людей!

Молчать стало нетактично.

–– Боритесь, значит, за повышение благополучия? Но ведь это насилие. Очередное. Просто своеобразное. У нас, по опросам, больше половины мечтает похудеть. Что им в этом мешает?..

Я поперхнулся… (От насилия общения…)

–– Уберите-ка лучше по всей стране со всех площадей все памятники с думающим за всех лбом. Вот что насущно.

Мне сделалось, как всегда в горячности, размагниченно-пусто.

Он же – нетерпеливо опять своё, его:

–– Народ меня выбрал…

–– Я тебя выбрал!

Рявкнулось это "я".

Он дёрнул головой… но уже – сосредоточенно…

Красным стало его лицо.

Естественно. Памятливо. Ранимо.

И – беззащитно.

Он испугался.

Говорили, впрочем, наедине и за дверью закрытой.

В смысле: не в прямом эфире.

Не было словно в мире чего-то вовсе – и вот оно сделалось правилом.

Разве раньше никогда я не видывал парка на окне, разве сам я, ребёнок и взрослый, ни разу не дышал на стекло?..

Живое суть живое, и покуда оно живое…

–– Как не знал я этого тыщу лет!

Самого понятного.

Покуда люди живые, у людей одна забота: лишь бы! А именно: лишь бы им – говорить, орать, петь… целоваться, обниматься, содрогаться… лишь бы – подарить, послать, посвятить… сбыть, столкнуть, сбросить… продать, прожить, пропить… лишь бы им – растратить, расточить, растранжирить.

Всё – отдать.

И все силы отдать – чтобы всё отдать.

И даже запастись отдаванием вширь и впредь: брызжут им ныне даже в космос.

Не посоветовавшись…

Да, кстати, кстати!

–– Со мной!

–– "Не новость".

Люди направляют в космос свои телескопы, аппараты и мысли – и как бы отвлекаются… от самих себя. Человек современный (как он сам себя величает) живёт в состоянии полёта разума в космос. Вместо жизни…

Да! Да!

–– Вместо жизни в состоянии полёта разума из космоса!

Пора бы живому… увидеть жизнь со стороны.

Со стороны, может быть… даже Сверх-Жизни.

Жизнь это жизнь, а жизнь это – отдавание.

–– Крик мой даже этот!

–– "Я здесь, здесь".

И – способны ли те, летящие, на эту цель, если они не живут с этой целью?..

Так и хочется догадливо выпалить:

–– Человечество в беде: оно летит в космос!

Но надо быть к нему, к человечеству, ещё строже.

Да вот бы я – космонавт, астронавт! И – в полёте! И – отдалился. То есть… Невыразимо. Солнце само мне – точка еле видимая. И вокруг… Да нет там никакого "вокруг"!.. И нету там этого самого "там"!.. Но пусть – отдалился… И жду слов… как всегда… откуда-то… Но – тёмная глубина…

–– Нет! Это невыносимо!..

Невозможно. Противно. Попросту…

–– Неразумно.

Ой… Ну да всё-таки вот бы я… пусть! пусть!.. космонавт. Какой-то скафандр, что ли, какие-то приборы… Для каких-то целей… Та-ак… А вот бы!.. А вот бы в таком-то отдалении я… и не стал бы делать никаких экспериментов! Во как!.. Потому что – в таковой-то невесомости… и весомости разума – оказалось бы – да, оказалось! – что главный, главнейший эксперимент уже, уже совершён и завершён!

Ибо я отдалился… в определённое своё, моё, состояние.

Ибо я там и тогда бы воскликнул:

–– Зачем?!..

Наверняка бы так.

Самый ведь живой вопрос для самого живого живого – для мысли – это вопрос: "Зачем?".

Узнать чтоб это, разве и стоило бы отдаляться.

Смотрел бы я. В иллюминатор-то. Возле точки той, которая по терминологии Солнце… неужто есть ещё… какая-то Земля?!.. Где есть цветы и птицы, трава и волны, ветер и дождь, музыка и любовь.

Так вот.

Если есть.

То – зачем они?!..

О-ой, страшно…

–– Расстояние это проклятие!

Нет, не так…

Что такое "тоска"?..

–– Тоска это когда Землю даже не видно!

Все остальные чувства это грусть на Земле.

Эта – вот уж настоящая! – тоска у человечества, может и верно, – разве ещё впереди?..

Итак, вот бы я в отдалении. (В самом ненужном: иноземном.)

Возвращусь не возвращусь – зачем этой Глубокой Темноте эта самая живая Земля?..

–– Господи, зачем?!..

Но и это не всё.

Земляне, инопланетяне, человеки те снежные, тарелки те неопознанные, зоны те аномальные, иные те параллельные, как их, жизни формы – все они, вместе и врозь, – за-чем?..

Планета летит, ветер горит… марсиане разные соседствуют… я брожу по комнате бессонной – и разве есть что-то общее?..