взгляда того, кто правду тоже проповедует и знает:

все люди правды нить не упускают,

все держат крепко сей клубок цветастых ниток,

и правда всех из этих ниток сшита,

клубок прядёт замысловатый и чудной узор,

кому-то правда он, кому-то – откровеннейший позор.

И будут все носиться с этими клубками, словно с ситом,

в котором якобы ни капли не пролито

из озера правдивости и справедливости причуд,

в котором тину неприкрытой лжи лишь можно почерпнуть.

Не нужно ни меня, ни, собственно, себя отягощать словами

о том, что правда да пребудет с вами.

Есть мнения. И те всё чаще зависть или бред.

Верить, однако, можно в то, чего на самом деле нет.

Из вер подобных и составлен человеческой души скелет.

И будет состоять, пока есть человек.

Аккуратно, словно боясь стереть ценные чернила, я отложила салфетку на безопасное расстояние от своего мокрого бокала.

Я продолжала потягивать пиво, провожая взглядом последних посетителей бара, а когда последний из них наконец вышел за порог и Астрид, закрыв за ним дверь на замок, вернулась за барную стойку, чтобы начать сверять кассу, я решила начать издалека.

– Хорошие стихи, – я дотронулась указательным пальцем расправленной салфетки. – Кто автор?

– Одна моя подруга. Она поэт. И писатель. Заглянула ко мне сегодня и на мой вопрос о том, что она думает о правде и справедливости, дала вот такой вот ответ, – не отрывая взгляда от кассы, Астрид кивнула в сторону лежащей передо мной салфетки.

– Не знала, что у тебя есть не “знакомые”, но “подруги”, помимо нас с Рене, – заметила я. – Она из Роара?

– Нет, потому вы и не знакомы. Она сегодня была здесь, а завтра будет уже в противоположном конце света…

– Никогда в жизни не видела в живую поэтов или писателей.

– Кстати, я хотела бы вас познакомить. Конкретно тебя с ней. У вас обеих тот ещё характер. Интересно было бы посмотреть, как бы вы общались друг с другом. Кто знает, может она и о тебе что-нибудь когда-нибудь написала бы.

– Да, конечно, интересна будет кому-нибудь история моей жизни…

– Эй, твоя жизнь ещё не кончена, а значит в ней каждую секунду может случиться переворот.

Я сдвинула брови в попытке представить, что же такого в моей жизни должно случиться, чтобы по ней вдруг решили написать книгу.

– Так значит, Тереза Холт твоя сестра? – бросив испытывающий взгляд на собеседницу, занятую счётом денег в своих руках, я резко перешла к следующей серьёзной теме, но Астрид не шевельнула ни единым мускулом на своём выражающем сосредоточенность лице. – Об этом было бы трудно догадаться, ведь вы носите разные фамилии.

Несмотря на достаточно буксующую первую попытку познакомиться поближе с Пенелопой и Оливией, произошедшей в конце августа при обстоятельствах совместного посещения пляжа, в результате мы неожиданно быстро, я бы даже сказала стремительно быстро нашли общий язык. И с Джеем я тоже “подружилась”.

В начале сентября мы с Пенелопой вместе переживали поступление сыновей в школу имени Годдарда. В то же время она познакомила меня со своей старшей сестрой Рене, которая, впрочем, в результате так и не вошла в близкий состав моего окружения, так как она приводила в школу свою дочь Сибил намного позже, чем я приводила Берека. Рене была домохозяйкой и могла позволить себе возить своего ребёнка в школу в удобное ей время, у меня же случались завалы на работе, и так как у меня не было на подхвате мужа, Берек мог очутиться на пороге школы минута в минуту с её открытием.

Больше всего в начале учебного года я переживала о том, что что-то может пойти не так: Берек не разберётся в школьном распорядке, он не найдёт общий язык с другими детьми или даже начнёт с кем-то конфликтовать, он перепутает классы или забудет нахождение своего шкафчика. Однако мои страхи, к счастью, не материализовались. Берек не жаловался на распорядок, ему откровенно нравились все занятия без исключений и у него мгновенно образовался узкий круг друзей, в который вошёл Питер, сын Пенелопы, Сибил, дочь Рене, и Мэлори, младшая дочь Ванды Фокскасл.

Миссис Фокскасл была не просто классным руководителем Берека – она была наставником по своему жизненному предназначению. Можно было невооружённым взглядом заметить, что эта симпатичная и улыбчивая молодая женщина не только любит детей, но и обожает своё дело. А так как в первом классе школы для одарённых детей имени Годдарда набралось всего шестнадцать детей, миссис Фокскасл на протяжении всего учебного дня без проблем могла уделять каждому ребёнку отдельно своё драгоценное внимание. И дети, и родители сразу прониклись глубокой симпатией к Ванде Фокскасл за её неоспоримый профессионализм, и отдельно за её доброту. Лучшей первой учительницы я не могла и желать для своего сына, а потому уже спустя неделю после нашего первого прихода в школу, передавая Берека в ведение этой женщины, я не переживала о том, что во второй половине дня встречу своего ребёнка переполненным яркими впечатлениями.

В последние выходные августа Оливия, явно всё ещё сильно мучающаяся из-за своего неосторожного и некорректного высказывания о матерях-одиночках, прозвучавшего при первой нашей встрече, пригласила меня на игру в большой теннис, причём на бесплатной основе. Их компании якобы не хватало одного человека: Пенелопа играла против Одрика, Брэд против тренера и, таким образом, у Оливии не оставалось пары. Подозреваю, что в таком случае они могли бы с лёгкостью отказаться от услуг тренера, но, как я уже заметила, Оливия страдала от чувства вины, а я никогда не любила давить кого-то столь сильными негативными чувствами, да ещё и теннис обещал быть бесплатным, так что я приняла это предложение и, в итоге, вместе мы посетили уже семь занятий.

Помимо школы и большого тенниса нас троих сблизил вечер первой сентябрьской пятницы. Оставив Берека с детьми Пенелопы под присмотром Одрика, вновь пообещавшего своим подопечным построить замок, только на сей раз не из песка, а из простыней, мы зависли в квартире Оливии и Брэда. Брэд тот вечер проводил в компании Джея за игрой в приставку, в квартире у последнего, так что нашему тесному женскому кругу никто не мешал тихо-мирно распивать красное полусухое вино позапрошлого года. В тот вечер нас заметно сблизила откровенность Пенелопы, которая, впрочем, не стала для меня чем-то неожиданным, так как я подозревала, что эта женщина в принципе склонна к откровенности.

Пенелопа рассказала нам с Оливией о своём приёмном материнстве. Хотя, скорее, она рассказывала о своём опыте именно мне, так как Оливия, очевидно, уже давно была посвящена в подробности этой щепетильной темы. Оказалось, что Блу и Летисия – дочери старшей сестры Одрика, которая, вместе со своим мужем, погибла во время наводнения два года назад. На момент этой страшной трагедии Блу было шесть лет, а Летисии исполнилось только пять месяцев, и у Одрика с Пенелопой уже был трехлетний Питер. Хотя беременность у Пенелопы протекала легко, из-за сложных родов, в процессе которых, как она сама утверждала, она выжила лишь благодаря профессионализму акушера-гинеколога, который по совместительству является мужем её старшей сестры Рене, у неё возникли серьёзные послеродовые осложнения, впоследствии приведшие к бесплодию. Пенелопа всю свою осознанную жизнь мечтала о дочери, поэтому когда после рождения сына узнала о своём диагнозе, впала в серьёзную, затяжную депрессию. Неудивительно, что когда родители Блу и Лети погибли, Пенелопа моментально оповестила Одрика о том, что хотела бы принять под своё крыло его племянниц. С учётом же того, что выбор был небольшим – либо девочек взяли бы на попечение они, либо престарелые родители Одрика – осиротевшие девочки поспешно перекочевали в их семью и стали её неотъемлемой частью. Пенелопа подчеркнула, что всё произошло быстро, словно по щелчку: вот Одрик со скорбящим из-за потери сестры лицом сообщает Пенелопе о развернувшейся в их семье драме, а вот она вскакивает со своего стула и спрашивает, в какой именно день им необходимо забрать девочек к себе – сегодня или завтра? Судя по всему, Одрик до сих пор глубоко благодарен Пенелопе не только за глубину её понимания ситуации, но и за самоотверженность в воспитании не родных для неё детей, и, особенно, за действительное принятие их за родных. Вот только Пенелопа собой не то что не гордится, но явно не является удовлетворенной своим амплуа многодетной матери. Корень же её неудовлетворения заключался в том, что, как она считает, старшую дочь она любит не так же красноречиво, как младшую. В Летисии Пенелопа буквально души не чает, считая её именно своей дочерью, что, как она сама объясняет, напрямую связано с тем, что Лети попала в её руки крохотным младенцем, а вот сформировавшаяся к шести годам Блу кажется ей не чужой, но всё же не такой родной, каковой является для неё младшая девочка. Из-за страха перед тем, что когда-нибудь Блу сможет случайно ощутить, а значит пережить, неравномерно распределённую между тремя детьми любовь, Пенелопа едва ли на стену не лезет в своих попытках уделять старшей дочери должное внимание, из-за чего девочка, соответственно, и не может подозревать об истинных чувствах Пенелопы, однако переживаний Пенелопы это всё равно не отменяет, так как ей достаточно собственного знания…