— Ваш господин? — поперхнулся рыцарь, услышав слишком известное даже за пределами Калормена пожелание.

— Да-да, — почти пропела Ясаман, от души наслаждаясь смятением окружающих ее мужчин. — Я любимая наложница тисрока Рабадаша, да продлят боги его лета и зимы до скончания времен, и могу присутствовать даже на его советах, если господин пожелает лицезреть мою красоту среди его унылых визирей.

Вот же… ведьма, раздраженно подумала Аравис, лишь чудом удержавшись от того, чтобы не закатить глаза еще раз.

Под стать своему «возлюбленному господину», чтоб ему провалиться в преисподнюю вместе со всем его дворцом.

***

День, признаться, не задался с самого утра. Вернее, еще с глубокой ночи, наполненной мучительными снами о разъяренном, гремящем над самым ухом голосе. Ласаралин просыпалась по меньшей мере четырежды, испуганно вскрикивала, хваталась за его руки и поспешно прятала лицо у него на груди, запоздало понимая, что это было лишь дурное видение. Иными словами, впустую изводила их обоих. А потому в последний раз и вовсе попросила, утирая слезы:

— Я оставлю тебя.

— Это твои покои, — сонно ответил муж, даже не открыв глаз.

— Тогда ты оставь меня.

— И не подумаю, — фыркнул он, словно хотел сказать, что двинется с места лишь по собственному желанию и никак не по чужому. Ласаралин стерла слезы еще раз — кожу на влажных щеках стягивало оставшейся на ней солью, — посмотрела на протянувшиеся по его груди лунные лучи, вспыхивавшие искрами в серебряной вышивке по краю ворота, и решила, что может скоротать остаток ночи на кушетке. А лучше даже в его покоях, раз они всё равно пустуют. Осторожно спустила босые ноги на пол, почти встала с постели, и ее бесцеремонно дернули назад за край длинных ночных одежд.

Бороться с ним всерьез Ласаралин не решилась. Замерла в теплых руках и решила, что не ей, смиренной жене, спорить с повелителем всего Калормена. Почти успокоилась, напомнив себе, что он винил ее лишь в глупости, но не в предательстве, и не ожидала, что при появлении во дворце арченландцев настроение внезапно испортится у мужа. Тот выслушал вернувшихся визирей, молча кивнул и неожиданно вызверился на нерасторопного слугу, когда тот примчался доложить о том, что в малой зале всё накрыто к ужину. Так спешил, что даже позабыл постучать.

— Шкуру сдеру! — рявкнул в ответ муж, словно был не тисроком, а обыкновенным головорезом-наемником, и несчастный слуга повалился ниц, решив, что его покарают, не сходя с места.

— Мой милостивый господин, — осторожно вмешалась Ласаралин и разгладила складку на багряно-красном рукаве его кафтана в бледных переплетениях сложных узоров. — Прости своему рабу это оплошность. Я убеждена, что он лишь…

— Вон! — рявкнул Рабадаш, явно не желая быть милостивым, и Ласаралин даже испугалась, что этот приказ касался и ее тоже.

— Что тебя так разозлило?

— Ничего! — огрызнулся муж, как взбешенный зверь, и сверкнул глазами так, словно собирался снести голову первому, кто попадется ему на пути.

— Тебе нехорошо? У тебя что-то болит? — вновь попыталась Ласаралин и осеклась, увидев не на шутку разгоревшееся в его глазах черное пламя. Боги. Да что же…?

— Хватит надо мной трястись, женщина, — процедил Рабадаш и вырвал руку из ее пальцев. — Я не хрустальный.

Ласаралин виновато опустила глаза и покорно пошла следом, отставая на два шага и не смея взять его за руку еще раз. Не страшно. Его приступы дурного настроения никогда не были чем-то необычным. А она вовсе не обижена. Ничуть. И плакать из-за такой малости, да еще и на глазах у всего дворца, не станет.

Тем более, что в малой зале удар принял на себя уже принц Шараф.

— Я подумал о Нарнии, — сказал он без приветствия, садясь по правую руку от брата, словно продолжал какой-то разговор. — Дочери Верховного Короля исполнилось восемнадцать, и, помнится мне, в этом возрасте нарнийцы уже готовы выдавать дочерей замуж.

— У тебя ничего не выйдет, — отрезал Рабадаш и отмахнулся от севшей по левую руку от него Ласаралин, попытавшейся предложить ему вина. — Хотя если желаешь примерить ослиную шкуру…

— Будет странно, если мы даже не попытаемся, — заметил Шараф с осторожностью в голосе. — И… когда ты явился в Кэр-Паравэл с мирными намерениями, ничего ведь не произошло.

— А ты и в самом деле настолько глуп, чтобы верить, будто Верховная Королева отдаст свою единственную дочь калорменцам? — парировал Рабадаш, и глаза у него вновь полыхнули черным пламенем. — Не говоря уж о том, что эта дочь еще десять лет назад вздыхала по арченландскому принцу.

— По тому, что женат на тархине Аравис? — не понял Шараф.

— Нет, — процедил Рабадаш, и Ласаралин сообразила, что муж знал о симпатиях нарнийской принцессы, поскольку сам видел намеки на них. Но когда он был в Кэр-Паравэле… у Луна Арченландского был только один сын.

— Она давно могла передумать, — не согласился Шараф, приняв из рук слуги наполненный вином кубок.

— Ее мать тоже? Аланна Арченладская хоть и женщина, но разумом, в отличие от тебя, не обделена. Арченланд испокон веков был первейшим союзником Нарнии, и Аланна выдаст дочь за их принца, даже если ту придется тащить к алтарю силой.

Шараф проглотил брошенное ему оскорбление, недовольно сжав губы, отставил кубок и перевел взгляд на Ласаралин. Та помедлила, не сразу решившись вмешаться из опасения получить еще одну гневную отповедь.

— Но ведь нарнийцы столь часто… следуют велениям своего сердца, не задумываясь ни о чем ином, — осторожно начала Ласаралин, глядя на профиль мужа из-под ресниц. И выражение его лица не сулило ничего хорошего. — Сам Верховный Король тому доказательство, ведь он женился на дочери нищего арченландского лорда. Да еще и изуродованной настолько, что ей приходится прятать лицо под маской. И если принцесса откажет Корину Арченландскому из любви к другому мужчине, то даже ее мать едва ли станет спорить.

Муж не ответил — даже не посмотрел на нее, — и Ласаралин решилась продолжить:

— А какой мужчина покажется ей более достойным избранником, чем потомок самого Таша? Разве эти северные варвары могут сравниться с лучшими мужчинами Калормена? Вам нет равных ни в сражениях, ни в стихосложении, ни… — на ложе, о чем, пожалуй, не стоит говорить прилюдно. А вот насчет стихосложения она слукавила. Возлюбленный супруг не посвятил ей ни строчки. Да и любой другой женщине — едва ли. Не потому, что не умел, но потому, что не считал это хоть немного достойной тратой времени. — Ведь юные сердца так восприимчивы к языку любви…

Муж молча повернул голову и смерил ее таким многозначительным взглядом, словно хотел спросить, давно ли успело постареть ее собственное сердце. Но вместе с тем будто оттаял.

— Калормену ведь не будет вреда, если его принц всего лишь нанесет визит нарнийской принцессе, мой господин, — решилась добавить Ласаралин, хотя знала, что теперь ступает на очень опасную почву. — Наши послы живут там долгие годы, и… — она осеклась, поняв, что не сможет закончить эту фразу, не напомнив о его унижении, но муж неожиданно качнул головой, будто задумался над ее словами всерьез, и ответил ровным, почти безмятежным тоном:

— Сдается мне, вы вздумали заключить соглашение у меня за спиной.

— Мы одна семья, — напомнила Ласаралин, надеясь, что если они оба и рассмеются в ответ, то хотя бы в собственных мыслях. — Интересы династии всегда будут для меня на первом месте. Твои интересы. Но если наш брат убежден, что сможет добиться успехов в Нарнии…

Успехов, которых не добился другой принц. Ни миром, ни войной. Упаси Таш их обоих, и ее, и Шарафа, если эта мысль сейчас посетит и Рабадаша. Нет. Если она посетила саму Ласаралин, то он уж точно подумал об этом, еще когда Шараф упомянул нарнийскую принцессу в первый раз.

Но муж неожиданно хмыкнул и развернул лежащую на подлокотнике руку ладонью вверх.

— Я позволю ему, если тебя это порадует.

— Меня радует всё, что делает мой господин, — ответила Ласаралин и вложила пальцы в его ладонь, пока он не передумал.