Чашу ледяной ключевой воды.

Ветер поднялся с новой силой, бросая в лицо песок и ероша волосы, и первым тени в песчаной дымке различил востроглазый мальчишка-дозорный не старше шестнадцати лет.

— Разведчики, господин! Я вижу четверых.

А уходило шестеро. Ответ Ильгамут знал еще до того, как первый из возвратившихся воинов успел склониться перед ним в поклоне, зажимая рукой неглубокую — благодаря хорошим кольчугам калорменцев и плохому, порой насквозь проржавевшему оружию варваров — рану на плече.

— Сколько их?

— Три сотни, господин. Но… если позволите своему ничтожному слуге высказаться… Либо они вздумали бесславно сложить головы в неравном бою, либо нас пытаются отвлечь.

От чего, спрашивается? Лагерь слишком велик, чтобы горстка в несколько сотен могла взять его в кольцо и начать методично вырезать всех, кто подвернется на пути. А будь у варваров отряд хотя бы в тысячу человек, и его бы заметили раньше, даже если бы пустынники продолжали придерживаться своей излюбленной тактики и пытались проскользнуть мимо дозорных по одиночке. Избрать другой путь они и вовсе не могли. Войску нужна вода. А его слуги из года в год ищут в пустыне и засыпают все колодцы, которые роют пустынники в надежде проложить тайную тропу в стороне от калорменских трактов. Пока он здесь хозяин, в сатрапии не будет ни одного источника, выкопанного не по его приказу. И в случае вторжения — точно такого же, что и нынешнее, — у врага не будет иного выбора, кроме как идти по единственной тропе, проложенной из глубины пустыни к ее Сердцу.

Разбуженный Алимаш согласился с тем, что логика варваров от них ускользала.

— Ловушка? — предположил тархан и душераздирающе зевнул, не успев прикрыть рот рукой и показав черную дыру на месте двух зубов в верхней челюсти. В каком бою ему их выбили, не помнил уже и сам Алимаш, да и не слишком переживал из-за этой потери. Женщины любили его не за это. Как и боялись враги.

— В пустыне? — не согласился Ильгамут. — Зыбучих песков здесь нет, а вздумай они рыть ямы с кольями, мои люди уже бы это выяснили.

Он знал о приближении войск из Ташбаана уже на следующее утро после того, как подкрепление пересекло границу сатрапии. И ему продолжали присылать сначала птиц, а затем и людей с донесениями. От тархана Ильсомбраза. Не тот выбор, который предпочел бы сам Ильгамут, но поставить во главе армии настоящего воина тисрок не мог. А вот мальчишка, которого половина Калормена считала сыном Рабадаша и с которым побоялась бы ссориться половина более опытных тарханов, подходил на эту роль в самый раз. Если, конечно, он способен прислушиваться к советам, а не возомнил себя великим полководцем лишь потому, что ему доверили такую важную миссию в жалкие тринадцать лет.

— Перебьем их? — предложил Алимаш, сонно щуря глаза и пытаясь разглядеть в темноте хоть что-нибудь, кроме клубящегося в воздухе бурого песка.

— Кольчугу, — приказал Ильгамут ближайшему слуге. — И коня.

— Анрадин? — спросил Алимаш.

— Я ему не доверяю, — качнул головой Ильгамут и услышал ехидный смешок. — Как и он мне.

— Недоверие Анрадина вполне естественно, если учесть, что ты намеревался отобрать у него сатрапию, когда соглашался воевать за Рабадаша. Уж поверь мне, об этом догадался не только я, но и половина Калормена. У тебя должна была быть веская причина, чтобы бросить всё и отправиться в Ташбаан. А с Анрадином вы не ладите с тех пор, как ты занял место отца во главе сатрапии.

— Как намеревался, так и отберу, — ответил Ильгамут, ничуть не удивленный такой проницательностью. Разве что чуть раздосадованный. — Чуть позже.

Соглашение с тисроком по-прежнему было в силе, но… К восхищению принцессой примешивался здравый политический расчет. Будь она его женой, Рабадашу пришлось бы быть снисходительным к просчетам новоиспеченного родича. Разорять чужую сатрапию Ильгамут не хотел — исходя из всё того же расчета, кто-то должен был возделывать поля, ловить рыбу и крутить мельничные жернова, — но первыми в войнах тарханов всегда страдают пахари и рыбаки. А ему нужна плодородная черная почва анрадиновой сатрапии, намытая реками во время разливов. И алмазные копи, богатства которых впустую тратятся на женщин и убранство дворца. За красными песками прячутся не только пустынники, и нужда Ильгамута в провианте и золоте куда сильнее, чем у Анрадина. Иначе он не стал бы затевать подобной войны, зная, что ее не одобрят его собственные воины.

Атака была стремительной и кровопролитной. Кони гневно ржали, ударами копыт поднимая в воздух еще больше песка, сабли рубили, отсекая незащищенные броней руки и головы — какая броня могла быть у тех, кто не строил кузниц и не умел ковать ничего сложнее топора? — но простота победы не давала покоя. Они сумели объединиться и собрать в песках армию, которая своим числом не посрамила бы любого из тарханов. Они не стали бы умирать так глупо, посылая по две-три сотни человек к огромному военному лагерю.

— Я даю вам последнюю возможность уйти! — пришлось отстегнуть край кольчужной бармицы, чтобы та не заглушала звук его голоса, но перекошенные от злости смугло-красные лица с угловатыми шрамами-волнами на щеках и лбах того стоили. Эта земля не будет принадлежать им до тех пор, пока они не признают власть тисрока. Пусть ютятся в бесплодных песках, раз независимость горстки человек, выбирающих своего царька, им дороже воды и удобств цивилизованного мира. — Расплати́тесь за убитых вами и убирайтесь с моей земли! Я не стану преследовать вас!

Оставшиеся в живых, поставленные на колени варвары сделали вид, что задумались. Лишь притворились, он в этом не сомневался, а потому успел отдернуть голову, когда женщина с узким лицом и рассеченными шрамами нижней губой и подбородком выбросила вперед руку в широком рукаве. Короткое лезвие оцарапало щеку и край скулы, лязгнуло о шлем и бесславно сгинуло где-то в предрассветном сумраке и песке под копытами лошадей. Подумать только, весело подумал Ильгамут, полудюймом выше и она попала бы точно в глаз.

— Как пожелаете. Убить всех.

Нанесенные одновременно удары сабель — вскинутые и резко опущенные вновь с той красотой, которая достигалась годами изнурительных тренировок, — оборвали крики и проклятия. И среди барханов уже показались шатры и край белого солнечного диска над ними, над наметенным целыми холмами красным песком, когда закружилась голова и поплыло перед глазами. Настолько сильно, что пришлось дернуть поводья и остановить обиженно заржавшего коня.

— Господин?!

Яд. Змеиный, надо полагать, ибо чем еще могли разжиться эти варвары в своей бесплодной пустыне? Наверное, он сказал это вслух, потому что повернувшийся к нему лицом Алимаш вдруг кивнул и закричал кому-то из своих солдат. Слов Ильгамут уже не разобрал. А затем увидел — в последнее мгновение, прежде чем перед глазами почернело — край белого солнца над красным барханом и почти сливающийся с ним, будто рождающийся из этого света силуэт женщины на белой лошади, закутанный в белые ткани столь сильно, что на лице, верно, были видны одни только глаза.

Госпожа?

========== Глава третья ==========

В воздухе стоял терпкий запах благовоний, всюду сопровождающих жрецов Азарота. Тонкие струйки сизого и красноватого дыма поднимались от зажженных вокруг походного ложа палочек, плыли над ним — отчего казалось, что шатер полон тумана, рождающего полуразмытые образы и силуэты людей, — и пропитывали своим ароматом тяжелые ткани и мягкие шкуры.

Как пламя пожирает дерево, так и сильный дух побеждает болезнь. Как вода уносит прочь всю скверну, так и сильная кровь унесет яд, оскверняющий ее.

Перепуганные слуги молились, не поднимаясь с колен, пока в шатер не ворвалась женщина в нежно-фиолетовом платье, звеня тяжелым поясом из золотых монет, и не взмахнула руками в полупрозрачных рукавах, расширяющихся от локтей. Прекрасная, словно богиня. И столь же разъяренная.

— Во имя Зардинах, что вы удумали, нечестивцы?! Желаете, чтобы он задохнулся?! Откройте полог!