Сначала бабушка не знала, как начать, и очень волновалась. Для взрослого человека – волноваться – это как-то чудно. Но я молчала. Наконец, она начала:

– Да, милая Люся, я не всегда жила с твоим прадедушкой. В детстве у меня была сестра. И мы с ней жили вместе. А потом нас жизнь разбросала в разные стороны, и я вышла, повзрослев, за дедушку замуж, родила твою бабушку, бабушка родила твоего папу. И я честно и благородно (у твоего папы было не ахти какое здоровье!) посвятила всю оставшуюся жизнь его детству. После своей работы секретарем у дедушки.

Утром я готовила внуку, твоему папе, завтрак и отправляла в школу. Когда он возвращался из школы, я кормила его обедом, и мы ехали в Ботанический сад гулять с ним, как с внуком профессора. Я соответствовала своему назначению бабушки профессорской семьи ровно полгода. Каждый день мы по три часа гуляли там, сидели на лавочках, играли в мяч. По возвращении делали уроки. И так полгода. А следующие полгода я отдыхала, а внук мой переезжал к другой бабушке, на Черное море. И уже она там с ним занималась и учебой, и его здоровьем, а я отдыхала.

А в следующем поколении я не хочу заниматься ни твоим образованием, ни твоим здоровьем, ни вообще тобой. И никто меня в этом не переубедит. Ясно? У тебя есть бабушка. Вот она пусть тобой и занимается, паршивая девчонка, понятно тебе? И никто меня не заставит и не переубедит думать иначе. У меня давление, и голова часто болит.

Ну да, я отвлеклась. Представляешь, милая Люся, приходит мне письмо из Парижа, а я даже включиться не могу – от кого бы это? И думаю: хорошо, что перестройка и здесь появился французский парфюм, и я более-менее привыкла к нему, а то была бы стыдобища! Я бы только и делала, что три дня нюхала бы это письмо! Но скажу тебе честно, милая Люся, потом я все-таки догадалась, от кого оно. Оказывается, от моей сестры единоутробной, из Галиции, где жили мы с ней в городе Лихтенберг. И я даже глазам своим не поверила, и ушами своими не расслышала, и памятью своей расплакалась. И схватила я прадедушку за руку да скорей на самолет, да туда, к ней – она меня просила. Вот ведь, милая Люся, и не угадаешь, что надо бежать, лететь, торопиться на встречу, после которой человек перейдет в мир иной. А тебе я приготовила подарок, который, который… Я сейчас объясню, Люся, ну, в общем… который. Или нет.

Сестра прожила совершенно другую жизнь. Она не забывала обо мне ни на один день. Так она рассказывала, когда мы приехали. Она попросила дочь купить ей куклу и каждый день, ложась спать, отчитывалась этой кукле, как бы имея в виду меня, свою сестру. И когда я приехала к ней в Париж, она мне куклу вручает со словами: «Возьми ее себе, и ты узнаешь, как я жила сорок лет без тебя».

А я, Люся, не знаю, зачем она мне? Я прожила свою жизнь, как положено женщине. А эта кукла молчит. И я решила подарить ее тебе. Я не могу с ней разговаривать, Я старая, больная женщина, я всю жизнь подавала профессору завтрак, обед и ужин, я не могу прочесть этих иероглифов. И потом моя дочь. Я не могу этих намеков выдержать. Да, дочь. профессорская дочь. вышла за обычного моряка. Это же неравный брак. Ей говорили, а она не слушала. Потом тяжелые роды. Да. внуку еще тридцати нет, а уже два развода. Нет уж, подумала я, судьба поздно со мной играет в такие игры. Вот, возьми, Люсенька, эту куклу в качестве подарка и увези подальше.

– А можно я с мамой посоветуюсь? – немножко робея, спросила я.

Что-то как-то в окне потемнело или лампочка барахлит? Как-то темновато в комнате стало.

– Нет, паршивая девчонка! Забирай куклу и марш отсюда, а иначе я выведу тебя на холодную улицу и брошу там на произвол судьбы!

Бабушка Варвара Николаевна всегда была недовольна, что муж без ее спросу купил эту чертову дачу и постоянно лишает ее таким мерзким способом городского статуса, статуса вполне заслуженного. Она была всю жизнь при нем. Сначала его секретаршей, потом его домохозяйкой. При нем, при профессоре. И слова о Болгарии, только что принесенные, обрадовали ее. Но она не показала виду, как вымуштрованный за долгие годы секретарь. Но приятная, как бы давно забытая мелодия все-таки зазвучала в ее душе. И она решила, раз он все-таки уважил ее с теплой заграницей на старости лет, сделать ему презент – пройтись в городе Москве по старой главной улице их молодости, завернуть в Столешники и воспользоваться (куда ни шло!) Макдональдсами. Все диетствуешь, диетствуешь, надо же когда-то и стариной тряхнуть. Поесть, как молодые, не глядя на калории. Да, раз уважил, надо согласиться с ним и проехать на городскую прогулку.

Вот говорят – свежий воздух, свежий воздух… Я дала это своему внуку, если вы о следующем поколении печетесь. А мне самой не нужно. С внуком я добросовестно каждый день отработала. Каждый день из школы, все десять лет из промзоны таскала его в Ботанический сад. Ну и хватит! А следующее поколение, если вы об этом, – пусть уж делает дочка, раз она бабушкой стала. И не надо меня впихивать на дачу. Да, я городской человек и не надо меня трогать. Сами со своими внучками разбирайтесь. А мне она – правнучка. То есть никто. Это вам она – внучка. Вот и разбирайтесь.

Да, трехкомнатная в промзоне. Но тогда больше ничего купить было нельзя. Дочка с зятем поднатужились, двухкомнатную рядом прикупили, так что мы здесь и осели. Но внука я возила, внука я возила. А то, что муж переломил эту традицию, купил мне теплую заграницу – хорошо. Да, я терпела эту несуразную дачку какое-то время. Совершенно ему, профессору, не по рангу. А когда дочь заявила, что они правнучку сватают мне сюда – я взбунтовалась. И правильно, что муж переломил эту ситуацию. Молодец, не растерялся. И сюда ее нам не надо, в нашу квартиру. У мужа спальня, у меня спальня. И работает он там, и гостей принимает. У него телевизор в общей комнате, и у меня в кухне телевизор. Ну и если соседка забежит. Да я их не очень и привечаю. Все завистницы. «О, муж – профессор». А что профессор? Трехкомнатная на двоих – только-только. Мы уже с шестидесятых годов не смотрим одну и ту же передачу вместе, значит, нам два телевизора нужно. Это когда одна программа была, мы всей семьей смотрели, потому что в пятидесятые годы смотреть больше нечего было. А теперь каждый свой интерес имеет, свой сериал. Ну как я пойду в его комнату вечером? Да я никогда его и в кухне не приму. Мне легче ужин ему туда принести. Мы старые люди. Единственно, что свободно, – малая детская комната, восемь с половиной метров. Так нам говорят – шкаф вынести из нее, чтобы пеленальный столик поставить. Мол, ребенок родился, мол, правнучка! А вы понимаете, что нам некуда?

Этот старый шкаф… Да, это гостевая комната. К профессору из заграницы приезжают. Вот из Варшавы приезжала аспирантка – туда поселили. Вы поймите, нам не жалко комнаты. Мы ее отдали собственному внуку, чтобы он там жил семьей. И пусть этой женщине из Варшавы временно откажут в гостеприимстве, потому что у внука такие события – роды и ребенок. Она поймет! Но мы не можем постоянную вещь, которая совершенно неликвидная, не в стиле, выставлять в общую комнату, где муж-профессор принимает гостей.

Мы говорим жене внука: пеленальный столик – вещь временная. Вот и вставляйте его в общую комнату на некоторое время. Гости поймут. Зачем же туда ставить старый рассохшийся платяной шкаф? Этого никто не поймет. Нам стыдно будет перед ними. А жена внука говорит: «Столик должен быть рядом с ребенком». Как же не понимать, что мы и так вас допустили из милости! А вы еще нам руки выкручиваете в нашем собственном дому? Вот фиг вам! Я не могу за все следующее поколение думать! Если у внуков не получается, пусть за них их родители думают. А так должны сами себе, как мы когда-то, заработать квартиру. Достаточно и того, что мы подняли в своей квартире внука. Ну, праздничный стол – украсить цветами, вином и правнучками, которых две, – почему нет? Бог мой! И от разных жен! Куда катится цивилизация! Но мною помыкать из-за какой-то правнучки? Извините-подвиньтесь – я не позволю! Скоро каждая кухарка, как говорил наш Ленин, будет телеканалом управлять. И точно. Мой внук зависит от прихоти этой кухарки. Аккуратный, работоспособный и неконфликтный мальчик. Полгода, если не больше, просидел по ее милости без работы. Я этого не понимаю! Куда катится цивилизация?