А папа по-тихому вынул из кармана свою тайную мечту, потому что родители ему не разрешали ее вынимать, а мама по неопытности своей ему это разрешила. А мужчинам, как говорит бабушка, никогда нельзя две вещи: алкоголь и автомобиль или мотоцикл (по бедности).

И все разладилось в нашей семье. Папа беззаветно влюбился в воительницу – предводительницу всех мотоциклистов Москвы, обещавшую ему уже через два месяца, если он будет упорно заниматься, вояж в Берлин под ее предводительством. Папа как помешался на своем гараже, мотоцикле и вождении, ничего не видел и не слышал. А маму это бесило и унижало.

Она сказала:

– Если железка тебе дороже человека и ты посвящаешь ей жизнь, то я так жить не хочу. Я уезжаю во Дворец пионеров и буду добиваться там ставки, которую я опрометчиво оставила. А теперь я возвращаюсь туда. А ты действуй, как тебе заблагорассудится.

А папа, охмелев от свободы, не послушался предостережений мамы, как упрямый мальчик, забыв, наверно, что импринтинг на технику бывает у человека лет в тринадцать. А в двадцать пять уже поздно. И на первой же канаве папа споткнулся и выбил себе руку, да еще, довольный, звонил маме.

А мама вернулась в свой Дворец. Там ее ждала подруга Окси и руководитель Татьяна Сергеевна. И с ними она прошла второй брак, который так не называется, но современные женщины часто его алкают: один ребенок и две женщины-подруги – его матери. Здесь либо снимать, либо брать ипотеку. Да дедушка что-то уперся: «Ни в коем случае не брать ипотеку!» В конце концов, остановились на съемной. И так удачно: и Фасадная рядом, и троллейбус ходит до работы.

А я-то как была довольна! Идем в поход. У всех или нет мамы, или одна. А у меня – целых две! И где мы только не были! Какие рекорды не ставили! Я имею в виду свои рекорды: десять километров пройти с ними мне было не трудно. И даже не всегда за ручку.

Последствия были огорчительны. Оказывается, все деньги, которые Окси получала, она отдавала своей маме на прожиточный минимум. Папа пенсионер, брат – студент Гнесинки, а это копейки. Все, что она получала, ведя лицейский класс, она отдавала семье. Героическая женщина. И все это обнаружилось, когда они с моей мамой стояли в дверях съемной квартиры. Пришлось закрыть за собой дверь и по телефону отказаться от заказа. Мама плакала. Она теряла новую семью. А я потеряла Окси на каждый день. А это такой мировой друг!

Папа с нами не живет, но зато очень заботится о моих занятиях в музыкальной школе. Бабушка не хотела водить меня больше, а он настоял.

– Я так и знал, – сказал папа по телефону тоном идеального отца, – вот вы всегда так, Ирина Петровна, пообещаете, а потом на попятную.

Бабушка сдрейфила, ответила ему что-то примирительное, и мы опять пошли в школу.

– Ну да, – сказал дедушка, – сейчас модно не жить с женой, но гипертрофированно заботиться о ребенке.

В музыкальной школе мне нравятся девочки восьми-девяти лет. Я готова во все глаза смотреть на них, до бесконечности. Мне хочется выучиться у них поступать, говорить, держаться, как они. А еще мне нравится хор, где мы учим песенку про «Мяу». И если бы не холода и бабушка не нашла бы мне шапку в форме совы, а дедушка не сказал бы «это Олег ей подарил», я бы, наверно, про Олега и не вспомнила. Но тут, вспомнив, быстро забыла и, наверное, навсегда.

Да, папа заботится о моих выходных и о моей музыкальной школе. В этот приезд к нему у него была подруга, и он спал в другой комнате, а мы с бабой Мариной спали в той, в которой все сидят за столом.

– А как она выглядит? – озабоченно посмотрела на меня моя бабушка, когда я вернулась.

– Не знаю. А Стелла мне кулон подарила, – сразу струсив, перевела я разговор на другое.

– Ну все-таки, как она выглядит? Большая или маленькая, худая или толстая? – донимала меня бабушка.

– Не знаю, – ответила я, покраснев.

– Ну хорошо, – сказала бабушка и пошла к дедушке докладывать про папину работу.

– Ну что? Уволили или как?

– Уволили.

– Окончательно?

– Да.

– А кого-то еще оставили?

– Для него это теперь не имеет значения.

– А что он собрался делать?

– Сейчас недельку отоспится, а потом куда-нибудь пойдет, хоть продавцом электротехники попробует.

– Каково-то теперь Люсино довольствие от папы будет? – покачал головой дедушка.

– Не знаю. Хорошо еще мать держится на работе, хотя начальник нагрубил ей – дальше некуда. Сказал ей, что она «крыса канцелярская». Сам просил собирать подписи начальства, мы вам заплатим, а когда собрала – нагрубил. А так-то они все там добродушные, одной семьей живут, – успокоила бабушка, увидев дедушкино чересчур взволнованное лицо, – это они вроде пошутили.

– Какие же это шутки?

– Не обращай внимания. Зато ее подруга Окси с Сержем и металлоискателем поехали клад искать в Ступинский район. А какие в Ступине клады? Там только дикие орхидеи растут. Вот ведь говорила я Насте – приглядись к нему, все-таки будущий кандидат наук, а она: «Нет, он грязный, его еще отмывать надо».

– А по мне, – сказал дедушка, – Серж сильно подвинулся в сторону семьи. Потом металлоискатель Окси из рук его выбьет – хорошая пара будет. Но мимо нас пролетело. А Олег не звонил?

– Да звонил, – недовольно проворчала бабушка, – подвижек нет. В серьезном таком месте работает, а с ней разговаривает, как ребенок. Все в парк прогуляться зовет. Иногда кажется, что и не поумнеет никогда.

– М-да, это тебе так кажется. Он просто высиживает свою карьеру. Это пять-семь лет. А когда ставку дадут, он быстро все решит за свои деньги. Он же юрист. Люди, которые слабы здоровьем, но уперты на карьеру, и жениться-то не хотят, а уж чужого ребенка взять – это для них светопреставление. А что Вовина новая подруга? Где-то работает? И вообще – откуда она?

– Вроде как Шатура и вроде как не работает.

– Да! Идеальный отец, но не живет с женой, не имеет работу, а имеет неработающую подругу. Вот с тем и возьмите.

Когда я приехала в Дегуны, бабушка Варвара Николаевна (она мне прабабушка, но это неважно, я зову ее бабушкой) быстро и как бы незаметно положив на верх шкафа какой-то сверток, сказала, милостиво улыбаясь:

– А я тебе подарок из Парижа привезла.

И я сразу поняла, что тот сверток был подарком для старшей сводной моей сестры Стеллы, и его подарят ей, видимо, несколько позже, а сейчас мы будем разговаривать с Варварой Николаевной о моем подарке. Подарки я, скажу честно, очень люблю. Когда взрослый дарит его мне, мне кажется, что он особенный человек. Потому что он объявляет тем самым, что, раз он мне дарит подарок, я – человек особенный. Мне было очень приятно, что мою особенность отметили, поэтому я очень сильно напряглась и решила про себя, что не пророню ни одного слова. И как в воду глядела. Варвара Николаевна села на диван, пригласила меня сесть рядом и произнесла спич.

Дело происходило в общей комнате, или гостиной, ну, это так, к слову. Вообще-то квартира в Дегунах выглядит так: сразу после прихожей – бывшая детская папы. Потом, когда он вырос, это была гостевая комната прадедушкиных варшавских знакомых. Он же не согласился, как профессор, взять метлу и идти мести улицы. Он сказал: «Это не обновление, а обнагление. Вы еще поплачете и поплатитесь, что разрушаете науку». И воспользовавшись, как он говорил, пассивным запасом польского языка из детства на границе между двумя государствами, нашим и их (туда отца посылали служить в его детстве), оформил загранпаспорт и уехал в Польшу предлагать свои услуги в качестве преподавателя техвуза. Там его вполне приняли. Конечно, папа хотел то же провернуть, но в Австралии, но мама не согласилась. А потом время ушло, компьютерных специалистов стало много, и папа так и остался в Дегунах. Правда, до этого времени папа с мамой успели развестись.

Большая комната, или гостиная, где мы сейчас сели на диван, – между папиной детской и небольшими двумя спальнями – прадедушки и прабабушки. Про спальни я говорить не буду, я и не захожу туда, а про большую комнату скажу лишь то, что мама просила в нее вынести шкаф из детской, а на его место поставить пеленальный столик, чтоб меня пеленать, но прадедушка с прабабушкой не согласились, сказали, что шкаф старый и будет портить им гостиную. Теперь я все сказала про квартиру. Вернемся к подарку.