Аран услышал зов друзей во дворе и радостно бросился к ним на улицу.

Забыв пообедать и пробегав весь день на свежем воздухе, играя в футбол, Аран совсем не чувствовал усталости. В восторженном от игры настроении, забыв все плохое, он возвращался домой, громко переговариваясь с Симом, вспоминая самые лучшие моменты матча, не думая, что еще вчера они были врагами, и что он обещал самому себе не разговаривать с ним в ответ никогда в жизни. Солнце уже почти село, и окна в доме горели теплым уютом.

Аран заскочил в дом, сбросив при входе кроссовки, которые сегодня успел порвать сбоку, зацепившись за металлические прутья сетки ограждения, и вбежал на кухню. Но он ту же замер на пороге, предчувствуя бурю. За столом молча сидели родители, а на полу рядом все еще лежали осколки. Что-то неожиданно провалилось внутри Арана. Такое ощущение, что он оступился и пролетел целый метр, заставляя все свои внутренности подкатить к горлу.

– Аран, это ты разбил кружку? – спросил его отец.

Мальчик почувствовал сухость во рту. Он сглотнул:

– Нет.

Родители смотрели прямо ему в глаза.

– Тогда кто это сделал?

– Не знаю. Это не я, – он отвел глаза. Он сам не понял, почему сказал неправду. Эта разбитая кружка, да и еще оставленная на полу в виде нескольких осколков напоказ отцу, вызывала в нем чувство какого-то крайне низкого поступка, что Аран не хотел признаваться даже самому себе, что все это – его рук дело. Таким ужасным ему всё это казалось.

Отец поднялся со стула:

– Кто тебя учил врать, сын?

– Я не вру.

– Посмотри мне в глаза. Я воспитываю своих детей честными людьми и хочу, чтобы мой сын вырос достойным человеком. Мой ребенок никогда не будет врать своим родителям. Сын, глядя мне в глаза, скажи правду.

Аран поднял глаза на отца. В его голове гудело, ему так сильно хотелось оказаться где угодно, только не здесь. Он никогда не врал родителям. Но то, что он увидел сейчас во взгляде отца, лишало его голоса. Незаслуженная обида, которую он нанес папе, сковывала его детскую совесть, о которой он раньше не имел понятия и которую так ощутимо чувствовал сейчас, и все это рождало в мальчике чувство вины невероятных размеров. Он не хотел признаваться самому себе, что поступил так подло. Глядя отцу в самые глаза, он твердо сказал:

– Это не я разбил кружку.

Тень разочарования мелькнула во взгляде отца, он сморгнул, будто не веря тому, что услышал. Немного нахмурившись, он лишь кивнул самому себе и молча вышел из кухни.

Аран лег спать раньше, не желая разговаривать даже с братом. Но он не спал почти всю ночь. Ужасное чувство переполняло его, но смягчить незнакомое сковывающее оцепенение не получалось.

Завтрак был напряженным. Никто ни с кем особо не разговаривал, и даже Руви, чуя в воздухе неладное, вела сегодня себя тише. Аран не ожидал таких последствий. Постоянно смеющиеся или ссорящиеся по пустякам, Рудберги всегда начинали шумный день все вместе, единой семьей. Мир в доме, шалом-байт, считавшийся нормой и основой в этой семье, дал трещину, и неизвестно, кто первым отважится вернуть дому прежнее доверие и семейное единство. Аран не мог даже осилить свой завтрак и поспешил уйти в школу. Схватив в комнате свой рюкзак, он уже в коридоре в дверях заметил дыру в кроссовке и понял, что забыл – не решился – сказать про нее отцу. Мальчик надел рваную обувь и, боясь порвать ее еще больше, уже осторожнее направился к школе.

Чувство вины глодало его весь день. На уроках он ничего не слышал и после школы отказался идти с ребятами к полю. Он признался только Симу, что разбил отцовскую кружку, и все из-за этого поссорились. Друг лишь пожал плечами и успокоил Арана, что в его собственной семье подобное случается часто, но все как-то потом мирятся, так что нужно лишь немного подождать. Это не очень успокоило Арана. Он слишком хорошо знал своих родителей. Их отношения всегда строились на основе баланса ревности. Будучи средним ребенком, сам Аран часто чувствовал, что не знает своего места в семье. Однако родители находили в младшем сыне и среднем ребенке связующую нить, посредника между двумя большими радостями: рождением первенца, Овида, и младшего ребенка, Руви. Ревностные требования избалованности маленькой Руви и ревностные заявления Овида на право главенства невольно сглаживались присутствием Арана, усложняя взаимосвязь старшинства. Когда дети в спорах начинали путаться, кто старше, кто младше, кто «любимее» и кто главнее, они просто забывали об этом и становились одной целой семьей. Но сейчас, когда сам хранитель этого баланса нарушает привычный порядок, то на скорую реабилитацию семейных отношений надеяться не приходилось.

При непрекращающемся чувстве вины Аран в угнетенном настроении плелся домой по Магистральной улице. С чувством неуверенности, в поиске помощи и в бессилии от собственных гнетущих мыслей он остановился на перекрестке Озаровской, застыв перед Сумасшедшим Иоанном.

– Я разбил кружку папы, – тихо сказал он, глядя в землю.

Иоанн принял это признание, как важную исповедь: серьезно и внимательно, слушая мальчика.

– Разбил нечаянно?

– Не знаю. Нет, нарочно.

Иоанн одобряюще кивнул.

– Это хорошо, что ты это знаешь. Хорошо, что ты честен с собой.

– Но я был нечестен с родителями. Я сказал, что не делал этого.

– О. Понятно, – Сумасшедший Иоанн приподнялся и сел на колени. Его голубые глаза смотрели прямо в глаза Арану. – Знаешь, что говорят: с появлением закона появляется грех. Можешь ли ты подумать над этими словами, мой мальчик? Давай-ка сюда, вот так.

Он оторвал кусочек от края газеты, которую расстелил на коробки, где сидел, и огрызком карандаша записал эти слова на бумажку.

– Держи. Прочти-ка.

– «С появлением закона появляется грех», – как на уроке продиктовал Аран.

– Верно. Ты сейчас переживаешь, потому что знаешь, что соврать – это плохо. Если бы ложь не была одним из грехов, то и переживать было бы не из-за чего, да? Уверен, твои родители любят тебя, и, конечно, простили тебе этот поступок. Только вот ты сам продолжаешь себя винить. Когда чувствуешь вину, когда знаешь, что поступил плохо, очень сложно попросить прощения, верно? Потому что сложно признаться в том, из-за чего стыдно. Пока ты сам себя не простишь, вина всегда будет с тобой, потому что ты ее сам не отпускаешь. Постарайся сначала простить самого себя, а потом пойди и признайся родителям. Это очень сложно – по-настоящему простить себя, но нужно попытаться. Скажи родителям, что любишь их и что тебе очень плохо из-за того, что ты сделал. Скажи им правду. И все станет хорошо.

Аран молча кивнул. Две проходящие мимо женщины сказали старику, чтобы он отстал от ребенка, но ни Иоанн, ни Аран не обратили на них внимания.

– Ступай и постарайся больше не поступать нечестно.

Но, вернувшись домой, Аран так и не смог ничего сказать родителям. А на следующее утро, когда он увидел свои кроссовки заклеенными и прошитыми, чувство вины в Аране только выросло.

Кристин не видела Арана уже несколько дней. Он выбежал тогда из кофейни и действительно пропал. Она гадала, к каким выводам пришел Аран и сумел ли он что-то исправить в своих прошлых ошибках, и даже подумала, что, возможно, он больше не вернется. Однако он пришел, к двенадцати часам ночи, слегка небритый, взлохмаченный и с покрасневшими глазами – насколько было видно при тусклом свете. И сразу с порога – к ней.

– Прости, прости, прости. Я забыл тогда заплатить в кафе. Держи.

Аран протянул ей деньги, на что девушка обиженно вздернула голову.

– Еще чего! Для начала – здравствуй.

– Здравствуй. Почему нет?

– Потому что я в состоянии угостить друга чашечкой кофе.

– Спасибо. Пожалуйста, возьми деньги.

– Ты мне мешаешь работать.

– Ты уже закончила.

– Еще десять минут.

У Арана больше не находилось слов, чтобы переболтать ее. Он перевел отчаянный взгляд на Яна, на что тот лишь отрицательно покачал головой, чтобы его не вмешивали в свои разборки.