Он снова опустил глаза на чашку, из которой так почти и не пил кофе, и немного времени спустя добавил:

– Пару дней назад в простом разговоре с братом я швырнул в стену кружку. И так теперь все время происходит, я все время раздражаюсь и спокойно поговорить с семьей не могу. С родителями, с сестрой.

Кристин внимательно и с интересом смотрела на него и не перебивала.

– И самое главное сказать не могу, с чего все началось. Вроде не припомню ни одной особо грандиозной ссоры. Вернее, ссор было очень много, но, будто, ни одна из них не была по-настоящему началом.

Он замолчал, о чем-то задумавшись, и Кристин воспользовалась случаем высказаться:

– А знаешь, иногда отношения портятся как раз не из-за ссор, а из-за молчания. К акая-то недоговоренность – и все рушится. И кто-то не объяснился, а другой надумал свое, обиделся и так пошло и пошло, как снежный ком. А вроде и не ссорились толком.

– Недоговоренность? – тихо повторил Аран, снова вслушиваясь только частью сознания. Его вновь затягивали размышления о прошлом. Где такое могло быть – недоговоренность? Вместе с тем Кристин все еще рассуждала:

– Или по-другому. Иногда катастрофа может начаться с маленькой незначительности. Слышал, наверное, про эффект бабочки? Вот что-то типа такого. Например, ты в детстве съел бутерброд брата и даже не подумал, что он проходил весь день голодный и из-за этого заработал язву желудка, и потом его не взяли на какую-нибудь работу, где физический труд требуется, или… не знаю, варианты закончились. Но я к тому, что про бутерброд-то никто и не вспомнил. Даже и не подумал бы, что началось-то все с него.

Он встретился с этой девушкой практически впервые, а говорил с ней о том, о чем не говорил ни с одним другим человеком. Возможно, как раз потому, что он совершенно ее не знал, ему было легко делиться с ней своими переживаниями. У него был выбор: если он только пожелает, он просто перестанет ходить в джаз-бар и никогда в жизни больше ее не увидит. Осознание такого выбора давало ему свободу и раскрепощение в разговоре, а другими словами, ему было все равно, что она подумает о нем и его жизни. Они были друг другу никто.

Аран больше не мог сопротивляться искушению провалиться в свои воспоминания и свои размышления. Он слушал Кристин, но при этом в его сознании мелькали с молниеносной скоростью разные события из прошлого, в которых он, нехотя, совершал мелкие проступки, которыми обижал родных или которыми только мог их обидеть. И тут в совокупности со своими сознательными поисками нужного воспоминания, подкрепленными подсказками Кристин, Аран услышал свой ответ из ее уст:

– …или вот как ты швырнул кружку, когда с братом говорил. Из-за этой кружки, возможно, завтра или…

Аран поднял на нее широко открытые глаза. Она замолчала, заметив, что его чем-то только что осенило.

– Это из-за той кружки, – проговорил он и ей, и самому себе, глядя в никуда. Его пошатнуло на стуле, и он слегка тряхнул головой. – Я все вспомнил. Это из-за нее. Я вспомнил. Да…

Он водил взглядом по столу, пытаясь сообразить, что делать. Так долго он искал ответ, пытаясь понять, с чего все началось, что именно привело его к такой жизни, откуда в его семье такой разлад. И так неожиданно, в какой-то семейной кофейне с девушкой, которую толком не знает, ответ настиг его, застав врасплох.

Аран, наконец, сфокусировал свой взгляд на Кристин. Она слегка улыбалась, но ни о чем не спрашивала. Он сморгнул.

– Слушай, мне тут нужно подумать кое о чем, пока оно еще в моей голове. Ничего, если я вдруг сейчас денусь ни с того, ни с сего?

– Ты знаешь, где меня найти, – она улыбнулась еще шире.

Аран резко встал со стула:

– Спасибо тебе, удивительное ты создание!

И он выскочил из кофейни, забыв заплатить за свой кофе.

Начало.

Двенадцатилетнему Арану казалось, что ничего хуже с ним произойти в жизни не может. И все случилось на одной неделе! Сначала наказание, потом пропущенный матч, теперь вот Сим не разговаривает с ним уже несколько дней, а сегодня Хэлди снова отдала ему назад это пресловутое сочинение с жирной красной двойкой в конце. Сколько она еще будет его мучить?

– Тебе все-таки придется помириться с сестрой, – подвел итог их долгому разговору Овид.

– Почему я должен с ней мириться?

– Потому что ты ее обидел.

Аран упрямо вздернул голову:

– Я ничего не сделал. И вообще мне надоело, что все обижаются на меня несправедливо. Я никому ничего не сделал. Сим теперь не разговаривает со мной, а почему? Это же не моя вина, что старуха…

– Аран, – укоризненно покачал головой старший брат.

– Она специально только до меня докапывается!

– Это ты из-за нее не хочешь возвращаться в школу?

– Скажу тебе через три дня. Прочтешь в моем списке.

Овид немного помолчал, сплетя пальцы рук и уткнувшись в них подбородком. Сейчас он очень сильно напоминал отца.

– Только пиши все объективно. Я ведь тоже там учусь, сразу пойму, если ты преувеличиваешь.

Аран по-детски надул губы и из-за этого же сам и нахмурился. Ему не нравились его детские привычки, но тягаться с братом во взрослых жестах он бы даже и пробовать не стал. Овид хлопнул себя по коленям:

– Мне идти надо. Я обещал отцу помочь на его второй работе. Там мама обед тебе оставила. На плите. Сам разогреешь?

Аран остался в комнате один. Он решил, что ни за что не будет мириться с Симом или Руви первым. Это не его вина, что он пропустил матч, и Руви получила за дело, потому что нельзя без разрешения ходить по комнате других. А когда не чувствуешь себя виноватым, то и просить прощения не нужно. Папа всегда повторяет, что поступать нужно по совести, а она у Арана точно чиста.

Однако все, о чем он только что рассуждал, вдруг исчезло, потому что Аран увидел из окна свою маму на заднем дворе дома. Он все понял. Резко вскочив с кровати, он бросился на улицу, обегая дом к заднему двору.

– Мама, не надо! Не делай этого! Стой, не надо!

Его мама трясла курткой Арана, вытряхивая из карманов сухие листья, которые каждый день «спускались» к нему по дороге в школу.

– Таскаешь вечно с собой всякий мусор, – посетовала мать. – Я не успеваю твои вещи перестирывать, Аран.

– Нет! – снова выкрикнул он и расширенными глазами с ужасом посмотрел на кучку сломанных желтых друзей. Мама молча вернулась в дом с курткой в руке, а Аран медленно подошел к листьям и сел перед ними на колени. По непонятной причине ему было очень обидно и больно видеть простые листья деревьев, изорванные в мелкие лоскутки. Он бережно взял их в свои ладони, боясь поломать еще больше, и с ними направился домой. Он вошел в кухню. Здесь никого не было. Из чайника все еще шел пар, а в воздухе стоял запах куриного супа. Аран прошел до умывальника и аккуратно положил листья в раковину.

– Это не вы меня бросаете, – отрешенно, но твердо сказал он, не сводя шокированного и изумленного взгляда с листьев, – это я вас сам бросаю. Вас унесет Большой Рекой в страну листьев. Вы больше не мои друзья. Ко мне придут завтра другие, но их я тоже смою в реку, потому что они – не вы. Они – другие, чужие.

Он открыл воду, неумело смывая частички листьев в трубу раковины. Несколько из них упало с его ладоней на пол и на разделочный стол, но Аран уже отвлекся. Он увидел себя в отражении отцовской кружки. Это была особенная кружка папы, его любимая. Ее подарила ему мама на годовщину их свадьбы. Отец всегда пил чай только из нее, и тщательно ее берег, даже ставя отдельно от других кружек в шкафу, которые все вечно в семье хватали, не глядя.

Аран завороженно провел по своему отражению испачканным землей пальцем.

– Я в кружке. Или я – кружка. Такой же стеклянный, – он слегка толкнул ее пальцем. Блеск его глаз отозвался блеском в отражении в стекле, – …такой же хрупкий.

Он снова вспомнил, как мама ломала пальцами его живых друзей, назвав их мусором, истирая их своими движениями в порошок, лишая их жизни. Почему-то он очень переживал. Странная это вещь, привязанность. Назло маме, назло всем он сильнее толкнул отцовскую кружку со своим отражением в ней, и она, пролетев полутораметровую высоту, со звоном разбилась на крупные осколки, смешавшиеся с частичками сухих листьев.