Их дом был олицетворением викторианского стиля. Нам предложили сесть на тяжелые деревянные стулья с подлокотниками и высокой выгнутой спинкой, которые были расставлены по всей комнате на первый взгляд в хаотичном порядке, но если освоиться и приглядеться, то благодаря такому интерьерному расположению стульев комната казалась полностью заполненной, без каких-либо пустот в пространстве, и мы могли видеть друг друга и участвовать в беседах, не наклоняясь, чтобы посмотреть на собеседника, сидящего рядом через человека. Обычно именно так и бывает, когда сидишь в ряд со своей семьей напротив гостей или хозяев дома, и если нужно сказать что-то одному из членов твоей семьи, то приходится всегда поворачиваться или наклоняться вперед, высматривая через плечо соседа того, к кому обращаешься. И в этом случае уже не приходится говорить о правильной осанке или манере держать себя. А по всем правилам сидеть нужно с прямой спиной, что после пятнадцати минут обездвиженности делать приходится все сложнее, с руками на своих коленях, правой ладонью поверх левой, не ерзая, не поворачивая корпус, а лишь голову при обращении к собеседнику. Правил слишком много. И с одной стороны я даже порадовалась, что так называемый обед на самом деле явился английским чаепитием, что помогло мне избежать промашек с обращением с едой. Этого я боялась больше всего. Хотя с другой стороны мой желудок после некоторого времени стал требовать положенной по привычному распорядку дня пищи, и я изо всех сил безуспешно пыталась подавить его урчание.
Первое время шли разговоры на темы общих светских новостей, потому что от них всегда проще перейти к личным вестям. Так, беседа о железной дороге и пароходстве стала просто обобщающей темой транспорта, за которой последовала якобы невзначай реплика мистера Спенсера о его новом Кадиллаке 353 V8 с откидным верхом, сшитым из холстины. Тут он стал объяснять моему отцу, что веллингтонская компания Crawley Ridley специально выкупила этот автомобиль из Штатов, перевезла на острова и доработала под индивидуальные требования мистера Спенсера. Не слишком заинтересованные разговорами мужчин наши дамы завели свои беседы.
– Не хотите ли взглянуть на наш сад, Маргарет? – спросила миссис Спенсер мою маму, которая с охотой согласилась и решила прихватить меня с маленьким женским коллективом. Я была рада выйти на воздух. Пока родители могли говорить, я должна была хранить молчание до самого момента, пока ко мне не обратятся лично, и, хотя я очень не хотела повторять ошибку с миссис Сильвейтор, когда за своими мыслями прослушала ее вопрос ко мне, все же непроизвольно я отвлекалась и снова и снова возвращалась к сегодняшнему полудню, думая о смерти миссис Фердж и о том, что сказал Норин. Он не побоялся сказать о ее смерти то, что думает на самом деле, что я не должна уделять ей больше внимания, чем живым людям, и хотя я с ним после с натяжкой согласилась, все же я могла быть достаточно честной с самой собой, чтобы признать, что на долю секунды во мне родилось тогда осуждение и кощунство от слов Норина. Когда встречаешься со смертью человека, распорядки и манеры как-то требуют некоторого внимания к трагичному событию: нужно помолчать, уважительно посочувствовать, кивнуть в понимании – но не проигнорировать. Но сейчас, пока я могла немного подумать о том, что произошло, я понимала, насколько все это было лицемерно с моей стороны. Потому что по большому счету, если быть до конца честной, мне все равно, что она умерла. Норин был прав, я ее не знала, она для меня ничего не значила в жизни, и печаль возникла просто от самого факта смерти человека, и миссис Фердж на самом деле тут ни при чем. На ее месте мог быть любой человек, а я просто отреагировала на эту неожиданную новость. Но сейчас я просто хотела перестать думать на некоторое время, потому с такой готовностью последовала за дамами в сад за домом. Я уже и забыла про ту маорийскую девочку, которую приняла за некий мираж, потому что так остро она не вписывалась в обстановку викторианского стиля, что мне было проще признать ее нереальность, чем убедить себя в ее существовании. Однако девочка была очень даже реальной, и на пороге арочных дверей со двора застыла не только я, но и моя мама, в недоумении глядя на ребенка, работающего в саду миссис Спенсер. Однако мне подумалось, что такой шаг был тоже продуман хозяйкой дома, потому что ее это не смутило, и она даже умело разыграла сдержанное извинение за то, что якобы забыла про свою работницу:
– О, ну конечно, Роимата, подойти сюда, будь добра.
Маорийская девочка подняла черные глаза на нас троих и с некоторым испугом встала на ноги с корточек и вытерла ладонью нос, оставляя на лице грязные следы. Она неуверенно положила тяпку и боязливо подошла ближе. Миссис Спенсер положила руку ей на плечо и повернулась к нам:
– Прошу прощения, я позабыла, что сегодня второе воскресенье месяца, и мой сад приводится в порядок.
Она с натянутой улыбкой посмотрела сверху вниз на девочку и пояснила:
– Это Роимата, она дочь маорийки, которой мы дали работу нашего садовника. К сожалению, сегодня ее матери нездоровится, и юной Роимате приходится подменять ее на работе в нашем саду. Но она прекрасно справляется, пусть, безусловно, до истинного совершенства и далеко. Я всегда была уверена, что маори могут отлично работать руками. Когда приходится.
– Как это… замечательно, что вы позволяете работать маори у вас, – произнесла мама, с вежливым интересом разглядывая девочку.
Миссис Спенсер руки с ее плеча не убрала, но зато перестала смотреть на нее, а обращалась теперь непосредственно к моей маме:
– Ну, вы же понимаете, какие сейчас тяжелые времена настают для местного населения. Не имея должного образования, им почти невозможно найти работу, вот мы и помогаем как можем. Ее мать одиночка, воспитывает двоих детей одна. Можете себе представить такое? Думаю, сейчас ее мать понимает, что значит иметь внебрачных детей, но ведь она по сути не виновата. Маори не получали должного христианского обучения.
Она все говорила и говорила, и моя мама восхищалась ее добродетелью и христианским отношением к маори, а я с расширенными глазами и приоткрытым ртом бесцеремонно, но с шоком смотрела на девочку, думая, каким отличным зрелищем она является в саду Спенсеров. Ее даже как достопримечательность можно смело показывать гостям дома и получать за это комплименты и восхваления. Немного спустя до моего сознания долетели слова миссис Спенсер:
– Кстати, я не говорила, что мой сын стал отцом? У нас появился внук. Они предпочитают островам добрую Англию и сейчас перебрались с семейством в пригород Ливерпуля. Позвольте, я покажу некоторые фото, которые он прислал нам к Рождеству.
Про сад, ради которого мы выходили, речь так и не зашла, и, продемонстрировав дикое чудо, хозяйка, похоже, решила, что на этом интерес к саду за домом себя исчерпал. А я не хотела менять тему. Решив хитрой лестью вымолить себе разговор с настоящей представительницей маори, я обратилась непосредственно к миссис Спенсер:
– Вы не позволите немного прогуляться по вашему саду? Я давно не видела истинно английских садов, и мне не хотелось бы упускать возможность насладиться этим великолепием. Если вы не против.
Лесть моя сработала. Это немного растопило консерватизм миссис Спенсер, и она с закрытой улыбкой утвердительно кивнула, уводя маму назад в гостиную.
Я повернулась и увидела, что девочка снова вернулась к своей работе. Она пропалывала клумбу с розами, упираясь коленями в кучу сухой травы и земли, и не обращала на меня никакого внимания. Я огляделась. В саду и правда было очень мило, и я даже заметила плетеную арку, по которой расползался плющ. Таких садов я и правда не встречала в Окленде. Немного осмотревшись, я подошла к девочке и присела на корточки рядом с ней, наблюдая за ее работой.
– Привет, – я не нашла ничего лучшего для начала разговора, чем обычное приветствие.
Она кинула на меня беглый взгляд, но ничего не ответила и просто продолжала работать.
