Родос внимательно слушал Анну с приподнятым лицом, поскольку ему нравилось, когда речь заходила про какие-либо дела, в которые он старался окунаться с головой. По его мнению, корнем зла человеческих начинаний, а уже далее продолжений, была лень, двигавшая регресс вперед. С того момента, как ему пришлось уехать в столицу, Родос старался развить в себе, пусть и искусственно и даже насильно, но любовь к любому делу, которое необходимо доделывать до ювелирного изыска.

– И что же отец? – говорил Родос, смакуя пищу. – Он ни на метр не продал земли с поля? С одной стороны это было бы выгодно. Можно было бы построить пару складов, может и техники прикупить, да и запасы топлива сделать.

– Бог с тобой, – улыбнулась Анна. – Отцу такого не скажи. Он как был независимым тружеником, так им и остался. Земли даже горсточки не продал, а техника ему и подавно не нужна. Вон, машину купили, думаешь, он много на ней ездил? Пару раз за продуктами съездили, да по делам своим, и все, пришлось продать машину. Да и больно он стал категоричен. Недавно выступал в правительстве, ратовал за то, чтобы поля перестали выделять приезжим, а выделяли их нашим. Столько шуму было… Давай-ка чайку тебе плесну, посиди, я сейчас.

Пока Родос был занят пищей, а Анна бегала за чайником, за окном, практически на вытянутую руку, безмолвствовал соседний дом, куда должен был заселиться послушник. Время не обделило этот дом благодатью реставрации, хотя что-то и было сделано. Например, вернули старый купеческий вид, что имелся при императорской России, и сам дом выделялся на фоне традиций архитектуры панельных домов. Этот дом можно было сделать памятником времени, дорожить и беречь его, создавать что-то похожее, но дом был все тем же. Все тот же первый этаж, возле которого болтались синие опьяневшие рожи, рыскающие в деньгах, и уже нашедшие, прикупали пару бутылок водки. Все та же мелкая лавочка, имеющая приличные доходы с этого, спаивала население. Все те же жители, с тем же пофигизмом, не следящие за благоустройством своего подъезда, в котором вид экскрементов считался нормой, а спящие бродяги без крова такими же жителями, что и те, кто живет в квартирах дома.

Штукатурка постепенно сыпалась с купеческого дома, по сточным трубам сверху стекала почерневшая вода, а разбитый бульвар подчеркивал особенность местность, её такую же разбитость. В этом доме жил хороший знакомый, в прошлом школьный друг, с которым Родос перед отъездом на учебу мог перекинуться парой словечек, постоять, поговорить о чем-то важном. Вскоре их пути разошлись. Родос отправился на учебу, знакомый почивал на старом месте. Порой Родос интересовался через родителей, как поживает старый друг, но выяснить это так и не удавалось. Его не видели уже несколько лет, и лишь ходили слухи, что тот куда-то собирался, закупая баллоны одежды, мешки.

– Так что с ним стало? – спросил Родос. – Что-нибудь известно?

– Ты про Матвейку? Недавно узнали, что он на войну уехал. Все из-за денег…сам прекрасно понимаешь, что работ здесь мало. Пилорамы, частные конторки, да лавки с водкой. Все что есть, оно ближе к центру, там работы побле, а здесь если и найдешь что, то мало платят. Впрочем, и там-то мало платят. Матвейка также наверно думал, вот и поехал. А там перспективы, деньги…правда вестей так никаких не поступало, – лицо Анны приняло задумчивый вид. – И родители ничего не знают…не умер ли хоть?

– Пусть не переживают, он обязательно вернется… – сказал Родос. – Сейчас говорят обстановка лучше стала, да и на войне какие средства связи?

Наверху послышались гоготы мужчин, их хождения взад-вперед и перевалочный скрип деревянного пола. Это навеяло Родосу возможность отклониться от посиделок с матерью, и направиться прямо к отцу.

– Я поднимусь туда? – спросил сын.

– Конечно, ступай. Они должно быть уже заканчивают.

Родос поднялся на второй этаж, и, пройдя вдаль коридорчик, остановился возле двери, откуда доносились оживленные разговоры и споры на тему хлопкового дела. Неизвестные голоса возражали, как его отец ещё не умудрился продать это все, ведь на кону могли стоять огромные суммы и выплаты. С такими деньгами можно было уйти на покой, не задумываться о семейных и вообще, о каких-либо делах, а если уж так хочется продолжать что-то делать, то имеются возможности осмотреть современные тенденции и войти в плеяду инвесторов. Второй вторил о нагрузках Турции и Индии на биржевые контракты, что это может вызвать падение цен на продукцию. Третий убеждал Алексея, перекидываясь с остальными присутствующими, что дела у него пошли бы лучше, если он бы имел такие поля; в конце концов, этот третий нашел бы новых поставщиков, автоматизировал процессы, нанял рабочих, и не стал бы работать вручную, как работает Алексей.

Родос стоял рядом, слушая каждого, старясь, хотя бы так на разговорах неизвестных, понять с какими проблемами столкнулось семейство, и что они думают про сложившиеся условия на рынке. Алексей же в свою очередь, человек, пленяемый деловой обстановкой, почти суровой интонацией повторял одни и те же постулаты: ничего не будет продано, дело будет развиваться и дело вовсе не в деньгах. Другого сказать было нельзя, так как это было чудом, что хлопковые поля смогли прожить социалистов, развал СССР и прийти невредимыми в новое время.

Услышав голос отца, Родос вспоминал, как отец мог с раннего утра выйти в поле, рассматривать белый хлопок, вытравливая дикий. В полях он мог проводить целые дни, прерываясь лишь на мелкие приемы пищи. Также было и с важными встречами, проводившимися под открытым небом и белым горизонтом. Так отец показывал, сколько трудов ему стоило возвести подобное плодородие, ведь принятое хозяйство от отца он принял с только-только начальными пожитками первых веточек хлопка, и было бы странным, если бы он согласился с этими неизвестными насчет продажи полей. Эти люди просто не знают его. Его жизнь была заключена в этих полях, и вместе с тем Родоса, которого Алексей приучал к труду, с пеленок брал в поле и изо дня в день по крупицам объяснял, как все утроено в их деле.

Сын рос, в нем появились отцовские черты характера: умение договариваться, следить за ситуацией на рынке и плодотворно работать как умственно, так и физически. Именно благодаря отцу, а не собственным наставлениям к делу, как это казалось Родосу в столице, в нем имелся перфекционизм.

Прошло меньше пяти минут, из кабинета, в сторону выхода, послышались шаги. Дельцы начали выходить.

Никого из них Родос лично не знал, и не узнавал, чтобы они посещали отца, когда он ещё не уезжал на учебу. Времена шли, скорее, это всего-то новые партнеры в деле. Тем не менее, Родос уважительно здоровался с каждым за руку, и почтительно покачивал в ответ головой. Один из выходящих, единственный из всех, улыбнулся ему, наверное, узнавая в нем черты лица Алексея, такие же спокойно-уравновешенные, и пожал руку крепче остальных.

Все уже вышли, по деревянным ступеням слышались шаги и неразборчивые бормотания, Родос стоял перед входом в отцовский кабинет, куда судорожно стеснялся входить, не зная, как его встретит отец, но все же прошел.

Отец, в старом рабочем балахоне, стоял у кабинетного стола, склонивши голову перед кучей бумаг, перебирая их с места на место. Рядом лежали игральные кости, выбившие две тройки, а на противоположном краю стояла статуэтка скелета играющего на скрипке.

– Здравствуй, отец, – произнес Родос, смотря на треугольную форму запустелой и седой щетины отца.

Этот знакомый голос тонко пронесся в ушах Алексея. Он поднял голову на вошедшую фигуру в кабинет, не веря скорой встрече.

– Здравствуй, сын, – произнес Алексей.

Оторвавшись от забот, отец откинул все бумаги, подошел к сыну, встречая его без излишней экспрессии: пожал руку, коротко обнял.

– Возмужалый стал, – говорил отец. – Знал, что вырастешь не мягким сопляком. Ну, как доехал, на долго ли к нам? Мы с матерью думали, что ты позже приедешь.

– Да что там, пустяки. Так просто получилось.

– А дальше куда? Планы есть?