– Родос! Родос, ты ли это? – доносился голос. Грек обернулся, улыбаясь случайной встрече. То был кучерявый, не только внешне, но и словесно, хороший знакомый.
– Как ты меня узнал? – спросил Родос, поддерживая восхищенный зрительный контакт.
– Ха-ха. Да как не узнать!? Твою спину всегда узнаю. Ну-с, ты рассказывай, рассказывай, – продолжал друг, интонационно торопясь, – как живешь, где пропадал? Что, что вообще в жизни нового, а-а?
– Да учился, учился я, – отвечал Родос, стараясь успокоить друга. – Вот только вернулся со столицы.
– Ох, ты как… – скривил губы, глаза выказали ноты вызова. – Ну и как? На кого учился, кем стал? … Э-эх, не продолжай, и так все понимаю, ведь сама Москва!
– Обычный юрист, – спокойно отвечал Родос. – Предлагали даже место, но я отказался и вернулся сюда.
– И зачем? – сказал надутым видом. – Там столица, перспектива, деньги, а здесь то что? Ты взгляни, – указал в сторону рукой, – все то же самое. Что тебя не было, что ты был, а все то же самое. Ничего не меняется. Денег нет, работы нет. Словом зря отказался…а может и к лучшему, кто его знает…
– Прям так и работы нет?
– Совсем, совсем нет. Сколько не искал, а все не то. Мало платят или горбатиться надо, а оно мне надо? Вот и работаю, где попало, – говорил друг, начав винить, кого первым память вспомнит. – … Да и черт с ним, прорвемся. Главное ты приехал, а то зайдешь к вам в гости, думаешь тебя там застать, а родные скажут, что ты на учебе, а на какой я уж и спрашивать не стал. Дело то не барское. Теперь вот понял, молодец Родос, – улыбнулся и ударил его по плечу, с намеком на расставание, если бы Родос не обронил, смотря на безымянный палец:
– Давно женился?
– А-а, это, да, моей возлюбленной. Женился вот наконец-то, правда, невестку ни разу не видел.
– Как не видел?
– Не бери в голову. Познакомились в сети, много общались, нашли много общего и влюбились как-то. Потом вот свадьбу решили сыграть. Женился, а жену так и не видел, только на экране, в переписках. Четыре года уж так…
– Интересно.
– Ну, ты это, извиняй, рад бы ещё поболтать, но на работе искать будут. Ну, давай, – сказал друг, пожав крепко руку Родоса, скрываясь в прохожих.
Молодому греку хотелось ещё окрикнуть знакомого, в надежде уделить хотя бы малую часть разговору, но тот шаг за шагом пропал вовсе из виду. Осталось продолжить путь, намереваясь преодолеть не близкое расстояние до дома.
– На Краснопресненку довезете? – дойдя до автоточки, обратился Родос к одному из таксистов.
– Конечно, присаживайтесь.
Грек уложил сумки на заднее сидение, сам сел с противоположной стороны, устремляя взгляд на местечковое собрание людей, танцующих и приятно проводящих время под бокалами лотофагорийских вин. К этому квадрату безмятежья, сливочных платьев и эпикурейской наивности народ постоянно стекался, дополнялся все новыми и новыми лицами, опьяненных беспечностью. Ни что для их не важно, кроме праздности, веселья.
Такси направилось к назначенному месту, проходя давние забытые места юношества. Улицы, проспекты, парки, дома, порой некоторые знакомые. Все это вновь всплывало, даря новую жизнь воспоминаниям.
Его не было лет семь, и со словами курчавого знакомого можно было согласиться лишь отчасти. Спустя длительное время можно с уверенностью сравнить, что было и что стало. Конечно, жизнь может и прежняя, ибо в провинции никак в столице, – все приходит с запозданием и долго принимается людьми, – но все же малость ускорилась. С советскими панельками, было видно, что-то хотели делать, как-то их преобразовать, видоизменить, улучшить, пусть изменялись не все и не сразу, но зачинания были. Вместе с ними возводились новостройки, но и те далеко не ушли, перенимая традицию унификации. К этой давней советской простой эстетике прикасалась рука и коммерсантов, возводящих новые центры, не имеющих каких-либо представлений как надобно вести дела, но из-за авантюризма и капиталистической идеологии, которой удалось плотно осесть в черепных коробках, те, тем не менее, строили, обустраивали новые рабочие места, продвигали экономику в целом.
Нерешенных задач было ещё много, особенно в городе В., так нуждавшимся в крепких, идейных и преданных головах своего дела.
Такси, наконец, прошло пару поворотов, выйдя к обозначенному месту – Краснопресненской площади, попавшей под Полифеново око городской администрации, внимавшей к бурливому пикету социалистов. В этом сквере, тореадоры-избранники горланили своим пожилым поклонникам, как важно вернуть, что было, назад, вернуть порядок партии. Их шум призыва и восклицаний кого-то покарать, – кого именно, не упоминалось, лишь бы найти виновных и предать их суду, – имели поддержку старшего поколения под ансамблем песен советских времен. Румяный электорат очаровывался этой приманкой привкуса семнадцатого года, и принимался снимать на камеры гаджетов все происходящее, немедля выкладывая оное в приложение бордового цвета.
Этому клубку Ланкастерской лилии противостояла труппа молодых балетных танцовщиц, решивших устроить репетицию прямо на улице. Глаза сотен зевак были мало прикованы к труппе, а аккомпанемент был еле слышен, и плохо различим в неутихающем гуле противоположной стороны. Но, невзирая на шум, безразличие в глазах прохожих и их невнимание, балерины гордо взмахивали вверх. Их танец и плавные движения не нуждались в красноречивых изысках.
Особо выделялась одна из молодых балерин, взмахивавшей свободой рук и легкости, будто парения взмаха крыла, всплеска в вышину лазурного банта. Она дала отсчет борьбе цветов: твердого красного с свободным бело-голубым.
Сердечный ритм Родоса вежливо соприкасался с каждым шагом балерин, но услужливо брел далее по скверу по направлению птичьего вольера, где там, уже на месте, его встретила пожилая бледная хозяйка с имевшимися ссадинами на руках.
– Могу я чем-то помочь? – вежливо спросила она.
Молодой грек не торопился сразу отвечать на вопрос, просматривая здешние клети, в которых находились самые разные пестрые птицы.
– Здравствуйте, – сказал Родос, не обнаружив нужной особи, – я хотел бы приобрести пару птиц, но с пожеланием, что они будут редки для нашего района. Это возможно? – переключал внимание с хозяйки на клети.
– Надо подумать, – отвечала хозяйка. – Все что возможно предложить, находится прямо перед вами. Хотя пара птичек все же имеется, но их никто не берет. Толи цена, толи просто не нравятся. Одну минуту, – сказала хозяйка, надеясь, что Родоса это заинтересует и быстро вышла в коридор, находившийся меж стеллажей, откуда порой доносился собачий лай. Вернулась же хозяйка с небольшой клетью, в которой сидели две птицы с красным оперением.
– Вот, – сказала она, – два красных кардинала.
Родос утвердительно качал головой, увидав в птицах редкость, заключенную в прутья, что отзывалось бессознательно и в нем, в его ещё неизвестном пути.
– Сколько с меня?
– Шесть тысяч рублей, – кротко произнесла хозяйка, стараясь не отпугнуть покупателя.
– Вот, держите, – достал Родос из внутреннего кармана купюры, отдав их в руки пожилой женщине.
– Они станут прекрасным изяществом вашему дому, – благодарно отвечала она удачной сделке. И все же, все ещё не отпуская Родоса, вынесла клеть чуть большими размерами, куда переместила птиц, накрыв её непроницаемой тканью. После чего ещё раз поблагодарила его, проводив почтенного посетителя взглядом.
Молодой человек, выйдя за пределы вольера, перекинул сумку-багаж на плечо, придерживая её рукой, а второй держал клеть с птицами. Сумка сдавливала движения, и вместе с клетью делала каждый шаг более неуклюжим, но дело оставалось за малым – вернуться домой.
Он обошел вновь площадь, но уже по более короткой дороге, прошел местную школу искусств, и спустя двадцать минут, с неудобным багажом, Родос вышел к мостовой – прямой дорогой к дому.
Словно искусный моряк во время шторма, что в маленькой шлюпке старается извиваться от бушующих волн, так и молодой человек, сошел с предгорья города В. в родную стихию, огибая избитый тротуар и дырявые дороги в направлении союзов панелек, конгломератов сайдинга, вплетающихся в колорит первосоветских одиноких деревянных домов. Примитивные строения, – до которых, между прочим, дела никому вовсе не было, так как это считалось провинцией провинции, – скрывали пучки островов деревьев, меняясь по очереди с советской архаикой вглубь, уходили все дальше от центра, вокзала к запаху машинного гарбурина окраины города.
