И кузнечик трубу свою поднял, и природа внезапно проснулась.
И запела печальная тварь славословье уму,
И подобье цветка в старой книги моей шевельнулось
Так, что сердце мое шевельнулось навстречу ему.
Николай Заболоцкий, 1936 год
Шереметьев никак не мог вернуть те – прошлые ощущения в удовлетворении первичных желаний: еда и секс. Если в старости он сперва вкусно и долго кушал, чтоб потом предаться с покупной дамой неторопливым сексом, то в теле вздорного мальчишки Павлика Морозова все было наоборот. Тело стремилось к поспешному и не аристократическому сексу каждое утро, как и в течении дня. Ночью тоже стремилось.
Вот и сейчас на этом промороженном сеновале он задрал юбку какой-то деревенской девчонке лет шестнадцати. Ну, как задрало – там и задирать было нечего: юбчонка по пупок. А вот с полушерстяными лыжными штанами и «трусиками» в кавычках (мощные байковые с начесом панталоны с резиночками около колен) пришлось повозиться. Как и с «бронированным» советским лифчиком. Который, вдобавок, мешала снимать сама девчонка, недоумевая:
- Да ты, дяденька, просто сдвинь его, а то я потом заибусь пуговки застегивать.
…В общем кончило тело, а сам Шереметьев, который в последнее время становился брюзгой и занудой, раздраженно оттер носовым платком свои причиндалы и, сунув девчонке блестящую пудреницу с зеркальцем (копеечная бижутерия, которую брал в спецмагазине на сдачу), отправился домой с полным желанием сегодня же свалить в Москву. Тем более, что от «маминого» самогона сушило во рту и горчило слюной.
Каждый раз его редкие визиты к родительнице Павлика приправлялись ненавистью к деревне этого неспешного времени. Примитивизм и неухоженность деревенского быта ему, выросшему в Сибири, где деревня резко контрастировала с этими – Подмосковными, была неприятна. На родине в Иркутске они с папой ездили иногда по деревням, дабы закупиться колобковым домашним маслицем; хлебной слоеной свининкой; грибками, засоленными без уксуса, с любовью; свежей и малосольной рыбкой, что водилась в сороковые в Ангаре и Байкале: хариуз, ленок, таймень, омуль, осетр, невероятно малокостный и большой окунь… Так вот, к знакомым в деревнях ездили на все выходные, дабы поохотиться и порыбачить всласть, останавливались у хозяина – им стелили в гостевой горнице, полной пуховиков и травяного духа, где по стенам были торжественные выцветшие фотографии предков, а в углу теплилось пламя огонька под иконой.
Сперва, конечно, была банька и духмяный пар, коего поддавали домашним пивом. А потом в хозяйской чистой рубахе и кальсонах, освежившись на крыльце, за стол.
Роману запомнился один такой визит с папой к староверам, коих в Сибири того времени было в таежных деревеньках как ни больше половины. В той, рубленной навечно избе, где нам, как неверующим, поставили отдельную посуду, чтоб не “загрязнил”, но сделали это тактично, ссылаясь на то, что городскому человеку надо посуду тонкую, благородную, а не эти “тазики”, из которых они, люди лесные, едят. За стол село семь человек: дед, отец, братья-погодки, старшему из которых было уже сорок, хозяйка. Дочь подавала на стол. Все мужчины казались одного возраста. Коренастые, пышущие здоровьем, с короткими - шкиперскими - бородами, голубоглазые, светловолосые. Разве, что у деда чуть больше морщин проглядывало вокруг русой, без единого серебряного волоска, бороды.
На первое была густая похлебка из сохатины. Bce кроме нас, ели прямо из огромного глиняного горшка деревянными ложками, четко соблюдая очередность и подставляя под ложку ломоть хлеба, чтоб не капнуть на блиставший желтизной натурального дерева стол. Кто-то из братьев поторопился и дед сразу звучно вмазал ему ложкой по лбу. Посмеялись.
Потом дочка поставила деревянное блюдо с жареным сигом и чугунок картошки. Появились на столе и разносолы: грибочки разных сортов соленые и маринованные, огурчики, помидоры, зелень, морошка, брусника. После нежной, бескостной рыбы появилась чугунная сковорода с жареной медвежатиной. Там были печень, сердце, часть окорока.
- Хозяин подранка встретил, - сказала мать, будто оправдываясь, что медведь добыт не по сезону. (Медведя бьют поздней осенью, когда он в самом жиру, или поднимают из берлоги.)
Дед добавил:
- Дурной был, плечо болело. Помять мог кого-нибудь, пришлось стрельнуть.
“А ведь ему, должно быть, далеко за восемьдесят”,- с завистью подумал тогда юный Шереметьев.
Вместе с рыбой был подан и ушат медовухи. Настоящий ушат емкостью ведра на два. Мужики брали его за деревянные уши и, высоко подняв над головой, лили в рот пенистую, янтарную жидкость. Это - единственный крепкий напиток, который они себе позволяют. Курево в их среде считается грехом, как и употребление алкоголя. Настоянную на меду, забористую брагу они алкоголем не считают. И они, наверное, правы. Для них это просто стимулятор, как для нас кофе. Роману брагу налили в чудную, из обливной глины, кружку. Едой его желудок был заполнен до отказа, а хозяева, казалось, только начали трапезу. Был подан горшок с кашей и рыбный пирог, величиной с колесо от трактора “Беларусь”. Шереметьевы пытались отказаться, но когда попробовали, съел свой ломоть за милую душу. Пирог был в четыре слоя: таймень, лук с яйцом и укропом, налим (одна из самых нежных разновидностей местной рыбы), снова лук, но уже с картошкой и капустой.
Хозяева подчистили и эти блюда. Горшок с кашей выскребли до дна. Медовуху допили.
- Яишню будете? - спросила хозяйка? - С кабанятиной можно ee?
Мужики подумали, посмотрели на деда. Было видно, что они не прочь. Но дед, к нашей радости, покачал головой.
- Жарко сегодня, - сказал он.
К чаю в старинном, с медалями самоваре, который, как и все в этой хате, был большущим, основательным, на века, были поданы пироги, блины и варенья из земляники,, брусники, голубики, костяники, морошки. В чай были добавлены стебли и листья лимонника - удивительного по вкусу (настоящий лимон) и стимулирующему действию растения. Десяток ягодок лимонника напрочь снимают усталость, позволяют идти по тайге сутками без отдыха…
Роман дошел до избы навязанных попаданческой судьбой родичей и почувствовал, что жрать хочется отчаянно. Легкое похмелье добавляло к аппетиту какое-то пронзительное отчаяние…
Ну а потом, уже в Москве, когда он вылез из самолета на аэродроме училища, его стегануло волчьей тоской по своему, еще не существующему, дому, по уютному будущему с компьютерами и настенными телевизорами, с изобилием вещей и продуктов, из которых очень трудно выбрать качественные и что приводит к необходимости рассматривать их, как одноразовое барахло. Ему хотелось зайти на сайт https://author.today и найти там интересную книжку. Начать читать, заинтересоваться, познакомиться с автором, перевести ему денежку при помощи кошелька Юmoney, а потом скачать книгу на Pocketbook 606 Basic 4 Black- ультракомпактный бюджетный покетбук нового поколения, чтоб читать уже с удобствами, на диване, перебирая со столика чипсы с привкусом бекона и отхлебывая темное баварское пиво из высокого бокала…
К Сталину в Кремле Власик ввел совершенно пьяного юношу.
- Вот, бродит тут, икает, - сказал он.
- Отправь его домой, - брезгливо повел рукой Иосиф Виссарионович.
- Так к вам рвется, говорит хочет.
- Ну, чего надо, бичо?
- Отправьте меня в Сибирь, хочу в Иркутске работать. Не могу больше тут в Москве, противно – ни друзей, одни враги. Все из-за вас, дядя Сталин!
…В 1937 году Крупскую избрали депутатом Верховного Совета СССР 1-го созыва. Именно тогда, когда она закончила писать доклад к Вечернему заседанию февральско-мартовского пленума ЦК ВКП(б) 1937 года, 27 февраля 1937 года и зашел к ней расстроенный воспоминаниями Шереметьев.
