Малоун вытер кровь изо рта. Взглянув мимо Белласара, он увидел в дверях Сиенну. Она казалась еще более ошеломленной.

  Белласар заметил ее. «Не о чем беспокоиться, моя дорогая. Ты сможешь позировать завтра ».

  Сиенна не ответила. Темнота ее глаз была огромной, выражение ее лица было безразличным. Малоун подумал, не накачали ли она наркотиками.

  6

  Снаружи, на ярко освещенной террасе, ждали двое русских. Когда Белласар пошел поговорить с ними, Малоун сделал еще одну попытку запомнить их лица. Затем, зная, что он не может продолжать смотреть на них, он сделал то, что хотел больше всего на свете - посмотреть на Сиенну, попытаться понять, что произошло в Стамбуле, что она думала и чувствовала. Что-то упало в нем, когда она отвернулась. Он не мог сказать, было ли это от страха или потому, что она была в ужасе от ран на его лице. Но в таком случае, если бы она хоть как-то уважала его, разве она не посмотрела бы на него с сочувствием?

  Нет, если она боялась реакции Белласара.

  Когда Белласар вернулся после разговора с русскими, он, Сиенна и Мэлоун прошли через двери террасы в замок. За ними следовали трое телохранителей.

  Когда группа поднималась по изогнутой лестнице, Белласар сказал: «С этого момента, если вы собираетесь работать ночью, попросите охранника сопровождать вас».

  «Ты говоришь так, будто я пленник».

  Не ответив, Белласар вывел Сиенну на последний уровень. С ними пошли двое телохранителей. Третий остался с Мэлоун.

  Голос Белласара эхом раздался сверху. «Нет, моя дорогая, я еще не закончил с тобой разговаривать».

  Желудок Малоуна сжался, но под наблюдением охранника он заставил себя выглядеть так, будто его не волнует то, что он слышал. Затем по лестнице поднялся крупный мужчина с медицинской сумкой, и Малоуну было чем его отвлечь.

  Врач отремонтировал комнату Мэлоуна, смыв кровь, а затем обработав резным запахом дезинфицирующее средство. Тот, который был нанесен ударом фонарика по щеке Мэлоуна, потребовал пяти швов. Врач пришел к выводу, что искалеченные губы заживут сами по себе. «Держите швы сухими». На английском у доктора был сильный акцент. «Принимайте по две таблетки каждые шесть часов. Они снимут боль. Я вернусь, чтобы осмотреть тебя завтра.

  Когда доктор ушел, в коридоре был охранник. Малоун закрыл и запер дверь, сорвал окровавленную одежду и бросил ее в корзину. Помня о том, что доктор сказал о том, чтобы швы оставались сухими, он откинул голову назад от струи душа, когда открыл смесители. Дымящаяся вода смыла кровь с его груди, рук и кистей, но как бы сильно он ни вычищал свое тело, он не чувствовал себя чистым.

  Ублюдок, твердил он себе. Его гнев уравновешивался опасениями. Ситуация вышла из-под контроля.

  Грубо вытершись полотенцем, он рискнул взглянуть в зеркало в ванной и был поражен тем, насколько сильно испортились его рот и щека. Изначально травма заморозила травмы, но теперь боль настигла их. Даже в этом случае он не мог рискнуть проглотить таблетки, которые ему прописал врач. Он понятия не имел, какие они были и насколько сильны. Белласар мог бы посоветовать доктору принять его лекарство. Я должен ясно мыслить.

  Надев боксеры и футболку, Мэлоун взял небольшой блокнот для рисования, который всегда держал на прикроватном столике. Он сел у изголовья, закрыл глаза, чтобы сосредоточить свои воспоминания, затем открыл их и начал рисовать лицо русского, которого видел утром, когда приехал, и снова сегодня вечером. Овальное лицо, глубокие глаза, высокий лоб. Сосредоточившись на том, чтобы вспомнить, была ли у него челюсть явной или неглубокой, были ли его брови изогнутыми или прямыми, Малоун поспешно потянул. По мере того, как подобие обретало форму, он уточнял его, вспоминая больше деталей, делая его более ярким. Наконец, удовлетворенный после двадцати минут и трех попыток, он отложил рисунок в сторону и начал рисовать другого русского, высокого коренастого человека с густыми бровями и угловатыми чертами лица. Это заняло больше времени. Только через полчаса Малоун остался доволен.

  Он сразу же перевернул его и первый набросок вверх ногами, чтобы у него не возникло соблазна взглянуть на них. Начав процесс заново, исследуя свою память, используя ярлыки, которым его научил процесс создания первого наброска, он смог создать другое подобие первого русского намного быстрее, менее чем за десять минут. То же самое он сделал с новым скетчем второго русского. Он сравнил эти наброски с предыдущими и убедился, что они более или менее идентичны, что его память не сбивается. Он прошел через процесс снова. И снова. Каждая версия занимала меньше времени, и каждая была такой же, как и другие.

  Когда он был уверен, что его память настолько укреплена, что он сможет создать эскиз любого человека по своему желанию, он сложил каждый лист бумаги размером восемь на десять дюймов в полоски толщиной в один дюйм, чтобы листы напоминали аккордеоны. . Он раскрыл каждую гармошку настолько, чтобы она могла стоять в раковине в ванной. Он чиркнул спичкой и зажег верх каждого аккордеона, наблюдая, как пламя догорает до низа. Форма гармошки заставила страницу гореть равномерно и полностью. Что не менее важно, при этом почти не было дыма. Этому трюку он научился на давно забытом уроке физики в средней школе. Кто сказал, что образование тратится на молодежь? - думал он, смывая пепел в раковине. Он бы разорвал страницы на мелкие кусочки и смыл их в унитаз, но он не был уверен, что некоторые из них не вернутся позже, как это иногда бывает с туалетной бумагой, и не обнаружатся, когда вошла горничная. очистить помещение. У нее могут быть инструкции рассказать Белласару обо всем необычном, что она обнаружит, и если Белласар когда-нибудь узнает, что Мэлоун зарисовал русских, это будет все, что ему понадобится.