Раздался громогласный рёв. Ринулись вперёд лойоны, во что бы то ни стало атаковать врага. Убить. Сравнять с землёй. Маар чувствовал их гнев и животный страх, но лойоны бросали себя вперёд, под удар, не признавая поражения. Тьма сползала чёрным туманом, тьма клубилась сгустками, сплетаясь в тела существ сродни нойранам, только гораздо опаснее, они дымились и тлели пеплом, из глаз и пастей сочилось пламя, они оставляли за собой чёрный смог смерти. Тьма настигла первых всадников, поглотила, вгрызаясь, обгладывая огнём жертвы, поедала плоть, разбивая отряд. Сила металась по взгорью смерчем, разбрасывая лойонов, разя, обжигая. Кто-то пытался отбиться, кто-то бежал прочь, бросив оружие.

– Уходим! Назад! – пробилось сквозь толщу.

Лойоны падали с истошным рёвом, исга́р голодал их кости. Бежать было некуда. Маар жаждал убивать. Внутри него билось удовольствие от собственной мощи оглушительной, свободной, бесконтрольной, могущественной, питаясь всеобщей болью, выжигающей кровь. Исгар напивался ей жадно, и ему было мало. Слишком. Он жаждал ещё, рвясь вперёд. Но больше не осталось никого.

Маар качнулся, когда сквозь толщу пробилась тревога. Нужно спешить… Назад.

Обессиленно упав на колени, Маар глотал воздух жадно, запрокидывая голову, и вновь корчился в судорогах, сжимаясь пополам. Но вскоре всё закончилось. И только перед глазами всё ещё плавали тёмные пятна, в ушах стучала кровь. Сердце било как в набат, громко, больно. Он тряхнул головой, вынуждая себя очухаться. И когда исгар утих, залегая на самое дно, Маар открыл глаза и поднялся.

Склон усеян тлеющими останками тел, буря стремительно засыпала их снегом, погребая под белым покровом навечно. Все уничтожены. До одного.

Пошатнувшись, Маар повернулся, утирая хлеставшую из носа кровь, выискивая взглядом своего жеребца.

Я сначала не поняла, что это был звук рога, прокатившийся над головой пронзительным рёвом и унесённый бурей прочь. А когда Шед сказал, что это лойоны короля, сердце горячо затрепыхалось в груди. В оцепенении я пронаблюдала, как Ремарт что-то сказал Шеду, а тот, посмотрев на меня напряжённо, кивнул стражу, ответив. Но когда Маар поддел пятками коня и пустился прочь, в груди похолодело. Я беспомощно проводила его взглядом, пока метель не скрыла его от глаз. Ничего не понимая, вернула взгляд на Шеда и тут же одёрнула, себя удержав язык за зубами, и отвернулась, хоть внутри и распирало всё, и рвалось сердце куда-то прочь. Мы продолжили путь уже без предводителя.

Как бы ни пыталась отрешиться, я то и дело оборачивалась в надежде увидеть исгара, но дорога неизменно пустовала, а отряд продолжал своё шествие меж скал. Шед беспощадно поторапливал, пуская жеребца едва ли не в галоп.

– Он что, собирается со всем войском один справиться? – всё-таки не вытерпела я, спросила у Фолка, что ехал рядом со мной почти неизменно.

– Если решил вернуться один, значит, так, – ответил тот спокойно, не слишком вдаваясь в подробности.

Я нахмурилась, мне делалось неспокойно с каждым вдохом, и неуёмная метель шептала что-то, от чего по спине прокатывался лёд. И чем дальше мы уходили вперёд, тем хуже мне становилось – сердце то замирало в предчувствии, то пускалось вскачь. Я немного отвлеклась, когда скалы стали расти грядами, словно рыбьи спинные плавники. Среди этих каменных волн наконец появились очертания пограничья. Ортмор высился на откосе неподвижной глыбой: мрачный, чёрный и внушительно хищный. Как каменное чудовище, похожее очертаниями на горгулью: голова – башня, две расходящихся в стороны стены с более низкими башнями крепости – раскинутые крылья чудища, так и застывшего навечно, омываемого ветром и снегом. И чем ближе становилась твердыня, тем громаднее казалась. Выходит, здесь должна была пройти моя жизнь, в этих неприступных стенах, на вершине снежных скал, где нет поблизости даже чахлой деревеньки. На краю мира, наедине с исга́ром. Даже дыхание спёрло от раздирающей смеси чувств, слишком противоречивых.

Шед взял направление чуть севернее, уклоняясь от Ортмора, и вскоре это пугающее великолепие скрылось за пеленой снега и скалами вместе с моим смятением и чем-то ещё… Стены, не ставшие мне домом, и не стали бы никогда.

Стало совсем холодно, пронизывающий ветер и снег беспощадно хлестал, смотреть вперёд приходилось с трудом, я доверяла лошади, которая следовала за остальными всадниками неуклонно. В этой творящейся стихии, в которой были мы словно крошки в океане, я различила стену. Огромную гигантскую каменную стену, вставшую перед нами преградой, казалось, подпирающую небо, которое будто держалось именно на этой несокрушимой опоре. В ней и чернел тот самый Излом – гнев Великого Бархана – лоно, порождающее нойранов.

Я обернулась. Маар не возвращался, а Излом становился всё ближе и ближе. От меня не ускользнуло, что и Фолк всё время оборачивался и напряжённо оглядывал местность. Внутренности сжимало, а дыхание, напротив, застревало где-то в груди и немело под быстро бьющимся сердцем. Я не понимала собственной тревоги, но она вновь и вновь, чем ближе мы подирались к Излому, тем чаще заставляла смотреть назад, а тело сопротивлялось движению вперёд, я сжимала поводья, хотелось остановиться. Закрыла глаза, передёрнув плечами, сбрасывая тяжесть, пытаясь успокоиться, как тут что-то с шелестом пронеслось мимо меня, и ехавший впереди Улф вскинулся в седле, чуть завалился на бок, безвольно рухнул каменной тяжестью в снег. Из его шеи торчала стрела, хотя не совсем стрела, что-то металлическое, длинное, толком я не поняла, потому что меня тут же оттеснил, закрыв собой, Фолк.

– В укрытие! – громыхнул он над ухом, хватая поводья из моих рук, управляя лошадью, загоняя к скалам.

Я слышала беспокойное ржание встревоженных животных, мельком видя из-за плеча Фолка, как со стороны утёса хлынули сокрушающей волной всадники, послышался лязг оружия, крики, рычания.

– Прячься, – бросив мне в руки поводья, велел Фолк, выдёргивая клинок из ножен. – Быстрее! – рыкнул, ударив мою лошадь по крупу.

Та испуганно взвилась, взбрыкнув, пустилась по снежным ухабам, так что внутренности встряхивало. Я только и успела вцепиться крепко и прижаться к холке, чтобы не вывалиться из седла и не разбиться об камни. Лошадь несла меня вперёд, как тут кобыла резко шарахнулась в сторону и взметнулась, поднимаясь на дыбы, вставая свечкой, скидывая меня всё же. Я полетела кубарем и, если бы меня не защищали доспехи и мягкий поддоспешник, я бы разбилась, разрезав кожу камнями, переломав кости.

– Держи её!! – послышался мужской окрик через звон в голове.

Снег забился за ворот, слепил глаза, я часто заморгала, стирая его с лица, пытаясь хоть что-то понять, как тут на меня набросился лойон. Я взвилась, закричала, пытаясь вырваться, била ногами, да только без толку, мне на голову что-то опустилось, и я теперь ничего не видела, лойон грубо поволок меня куда-то.

– Приказано убить, – оцарапал слух простуженный чужой голос.

– Убьём, но чуть позже, – ответил ему другой, – ты видел её? Какова малютка! Сначала развлечёмся.

Резко стало не хватать воздуха, я задыхалась. Меня кулем швырнули на землю и содрали с головы тряпку. Я судорожно огляделась, кругом камни, снег и больше ничего. Где-то там остались стражи. Двое королевских лойонов стояли предо мной, оглядывая, ухмыляясь. Я осторожно опустила руку под плащ, нащупывая на поясе нож, который мне благосклонно оставил исга́р. Пусть только приблизится кто-то из них, и я всажу лезвие в глаз, не раздумывая.

– Смотри, какая красавица!

– Да, жаль такую убивать сразу, – один из них двинулся ко мне, а я вскочила, выхватывая нож.

Лойон остановился, увидев в моей руке оружие, но только как-то оскалился гадко, глянул на своего сообщника.

– Смотри, поиграть хочет, – усмехнулся и вновь вернул на меня похотливый взгляд. – Ну, хорошо, давай поиграем, куколка, – ощерился на все зубы.

Я сглотнула, крепко сжимая нож. Сейчас я готова была убить, без всякого сожаления броситься в атаку. И я ударила, яростно, свирепо, метясь в лицо, в единственное открытое место. Рука прошла сквозь пустоту – лойон легко увернулся. Потеряв равновесие, я упала на колени и тут же вскочила, бросаясь вновь, замахиваясь, чтобы убить то, что угрожало мне и тому, что жило внутри меня. Я снова промахнулась, споткнувшись о камни. Лойоны смеялись, им становилось весело, им нравилось играть со своей жертвой, обречённой на смерть, как котам, поймавшим мышь, замучить, использовать, а потом убить и выбросить. Глаза слезились, но уже не от гнева, а от прошибающего насквозь страха, они получат своё, а я только изматывалась. Мои попытки атаковать смешны. Натренированные выносливые воины лишь забавлялись со мной. Ледяные снежинки обжигали разгорячённую кожу, я глубоко и часто дышала, ловя губами воздух. Надо признать, что попала в ловушку. Ярость бушевала во мне от того, что я бессильна. Всё внутри тряслось, жгло, и в какой-то миг я почувствовала, что мои ноги подкосились от усталости – доспехи стали слишком тяжёлыми. Из дрожащих пальцев выскользнул нож.