Это было на озере Шагара. Мы пристали к небольшому песчаному мыску возле деревни Подсвятье, чтобы переждать надвигающуюся грозу. Пока адмирал разжигал костёр, а дежурные готовили обед, Сергей с Лешкой отправились на разведку. Каково же было их удивление, когда шагах в тридцати они обнаружили какой–то странный, заросший ельником, травой и заваленный сосновыми шишками ров. Серёжка спрыгнул на дно и вытянул руки: ров был довольно глубокий — два — два с половиной метра и шириной метра три. Он тянулся от берега озера между двумя рядами довольно редких сосен и заканчивался у небольшого болотца, отгороженного от канавы земляной дамбой.
— М-да, любопытно, — произнёс Лешка, посмотрев на крутой склон канавы, опутанный, словно паутиной, корнями огромных сосен. Наученный горьким опытом Святого озера, на этот раз он не спешил с выводами.
За деревьями что–то зашумело, ветви раздвинулись, и из–за них высунулась любопытная веснушчатая мордашка, за ней вторая, третья, а потом на поляну высыпала целая стайка местных ребятишек. Они с независимым видом уселись на бруствер канавы и стали разглядывать нас, готовые, впрочем, при первой же опасности дать стрекача.
Ох, уж эти симпатичные, всезнающие и ведающие босоногие деревенские ребятишки! Сколько же мы их встречали на своём пути — белокурых и черноволосых, каштановых и огненно–рыжих, в выгоревших на жарком июльском солнце рубашонках, с исцарапанными руками и ногами. Мы встречали их и на берегах рек и озёр, где они ловили рыбу своими нехитрыми самодельными снастями, и в густых зарослях камышей, по которым они отважно пробирались на долблёных лодках, ловко орудуя не по росту большими вёслами, или в густых зарослях малинника, куда они забирались с огромными плетёными корзинами. Они составляли наш почётный эскорт, как только мы появлялись в деревне, их озорные и любопытные глазёнки, как маленькие огоньки, сверкали в кустах, когда мы разбивали свои палатки невдалеке от жилья, и они же были нашими верными и бескорыстными проводниками, лучше которых мы не встречали на своём пути.
Сначала ребята немного дичились нас, с опаской поглядывая на наши заросшие длинной щетиной очкастые физиономии, но потом, видимо, убедившись в наших мирных намерениях, подошли поближе и полукругом уселись вокруг костра.
Разговаривать с деревенскими ребятишками одно удовольствие: они тут же рассказали нам и о своей школе, и о единственной учительнице, которая «ух, какая строгая», и о том, как и на что берёт местная рыба, и где копать червей, посетовали на то, что в местное сельпо давно уже не завозили крючков и лески, и только после этого Лешка решил им задать тот самый проклятый вопрос, который не давал ему покоя вот уже несколько дней.
— А что это за канава у вас там выкопана? — и он небрежно махнул рукой в сторону заросшего травой рва.
— Какая канава? А-а, эта, — равнодушно протянул веснушчатый паренёк с огненно–рыжей шевелюрой, — да в ней раньше рыбу ловили.
— Рыбу? — насторожились мы. — Это когда же?
— Ну, это мы не помним, это ещё до нас было, а старики рассказывали: много рыбы в таких канавах ловили, — и ребята гурьбой повели нас к остаткам старого рыболовного сооружения.
Канава оказалась не очень длинной: метров сорок–пятьдесят. Судя по глубоким морщинкам, оставленным на её склонах дождевыми ручейками, она имела небольшой наклон в сторону озера. Как нам рассказали ребята, на перемычке, отделявшей канаву от небольшого болотца, раньше стояли высокие козлы, сколоченные из брёвен. К ним подвешивали на верёвках плицу — деревянное корыто, которым и черпали воду из родника.
Как и в «святых» канавах Барановича, свежая вода, попадая в канаву, стекала по ней к озеру, привлекая рыбу. Во время лова (обычно это бывало в конце зимы — начале весны) воду перекрывали, и рыба косяками шла в канаву. Тут её и ловили сетями и черпаками.
…Все небо заволокло тёмными тучами, подул сильный порывистый ветер, заморосил мелкий дождь. А до ночлега было ещё далеко. Мы поспешили проститься с нашими маленькими друзьями и отправиться дальше. Лешка сидел на корме и с довольным видом поглядывал на всех нас, посмевших усомниться в научной добросовестности «самого» Барановича. Мы чувствовали себя провинившимися школьниками и вообще неполноценными людьми. Надо ли говорить, что Баранович был тут же реабилитирован, а история с исчезнувшим Святым озером мгновенно забыта.
Но Лешка, видимо, о ней не забыл. Когда мы возвратились из похода в Москву, он направился в историческую библиотеку разыскивать атлас Менде. Каково же было его удивление, когда в левом верхнем углу Егорьевского уезда, недалёко от нынешней Шатуры, он действительно нашёл ещё одно Святое озеро. И возле него три деревни—Митино, Левашове и Петровское, — где жили таинственные стобновские рыбаки. С южной стороны прямо в озеро сбегали тоненькие змейки многочисленных каналов, тех самых каналов, которых мы так и не смогли отыскать на болотистых берегах «ненастоящего» Святого озера. Ну что ж, даже с великими путешественниками случались подобные курьёзы…
Блуждающая церковь
На Мещерских озёрах очень трудно разобрать, где кончается одно и начинается другое озеро. Они тянутся длинной цепочкой, то сужаясь до небольших узких проток, как озеро Имлес, то разливаясь на многие километры, как озеро Великое. И вместе с тем каждое из них сохраняет своё своеобразие;
свои особенные черты, которые делают их не похожими друг на друга. И эти их отличительные особенности подчас очень верно и точно подмечали те первые безвестные нам жители Мещеры, которые давали этим озёрам названия.
Вот, наверное, в такой же погожий безветренный солнечный день вышли они на берег тихого, задумчивого лесного озера. Вышли и остановились как вкопанные, поражённые его величавой, неземной красотой. «Ну и озеро, — прямо, как святое», — вырвалось у богомольных мужиков. И стало озеро Святым. А на следующем озере их поразило другое. Постояли они на высоком, поросшем могучими соснами берегу, посмотрели на широкую водную гладь, гадая, как бы им перебраться на другой берег: «Ишь, какое великое». И стало озеро Великим.
Впрочем, это только наше предположение. А вот о названии Дубового озера можно сказать более определённо. Когда–то очень давно его берега сплошь были покрыты могучими дубравами. Они росли у самой воды, отражаясь в ней, как в огромном естественном зеркале, и казалось, будто раскидистые дубовые кроны вырастали прямо из воды, придавая ей темно–зелёный, «дубовый» оттенок. Потом лес поредел, дубовые рощи повырубили местные жители, постепенно заболачивались и зарастали осокой берега. А озеро называлось все так же, как и сто, двести, триста лет назад, — Дубовое.
Вообще мещерская топонимика отличается большим разнообразием, и её любители могут найти здесь для себя много интересного. Названия населённым пунктам, озёрам и рекам давались не только по их природным особенностям–озеро Чёрное (потому что в нем тёмная вода), село Дубровичи (было расположено среди дубрав), — но и по занятию населения (деревня Лаптеве), в связи с различными историческими событиями.
Особенно интересны происхождения названий, связанных с племенами и народами, некогда населявшими Мещерский край. На это указывали многие исследователи ещё в начале прошлого века. «Но вот камень преткновения, — писал один из них, — как дознаться в точности, каким народам эти слова принадлежали?» Действительно, в Мещере очень много населённых пунктов с татарскими названиями (вспомним город Касимов), а также названиями, которые оставили после себя древние жители этого края — финские племена.
На берегу Ивановского озера расположено село Ушмор (более древнее название Ушмар). Не правда ли, странное название? А между тем в нем явно угадывается марийское происхождение: уш–умный, мар–мари. Такого же происхождения и название села Кочемары; кочо–горький, мар–мари. Их оставили родственные мещере марийские племена, или черемисы, которые раньше жили в этих местах. По–видимому, к разряду финских (мордовских) топонимов относятся и такие названия, как Чарус, Ламша, Шостья, Пекселы. Да и наименование реки Пры, очевидно, тоже мордовского происхождения («голова», «верховье»).
