– Да, я в курсе, что у вас с Антоном есть общая дочь – Верочка.

– Верочка? – ухмыльнулась Беляшова. – Что это ты дочь мою так ласково называешь?

– Аня, почему ты её оставила в детском доме? – Катя будто не заметила иронии Беляшовой.

– Почему? Почему?! А, что ты мне с ней делать прикажешь? Антона больше нет, а у меня бизнес, у меня работа… В конце концов, у меня вся жизнь впереди. Какому мужику нужен чужой ребёнок?! – Беляшова стряхнула перчаткой снежинку с мехового ворота.

– Как ты так можешь? – Катя по-прежнему не верила своим ушам.

– Да как – так? И вообще, что тебе собственно не нравится? Это моё личное дело, ещё с тобой я это не обсуждала, – Беляшова расправила плечи, показывая тем самым, что разговор окончен, и направилась к двери.

– Ну как же так? Это ведь живой человек… Это твоя дочь! – Катины глаза от отчаянья уже наполнились солёной влагой.

Беляшова открыла дверь и ещё раз повернулась к той.

– Знаешь… Если тебе так надо, возьми и удочери её, ты же у нас та ещё мать Тереза, – последнее, что сказала Беляшова и скрылась внутри здания.

Катя как стояла посреди крыльца, так и осталась стоять как вкопанная, никак не желая поверить в происходящее.

Уже часом позже она влетела в квартиру, как вихрь, и прямо в дверях бросив пальто и сапоги, тут же кинулась к нижнему шкафчику трюмо.

– Катя, у тебя всё в порядке?! – на доносившийся из комнаты шум в зал сразу же прибежала Люба. – Я уж подумала, что воры влезли. Ты чего здесь расшумелась?

– Мать Тереза, ты посмотри-ка на неё, мать Терезу нашла… Видите ли, мужикам она не нужна с ребёнком… – Катя только и делала, что цедила слова сквозь зубы.

Люба стояла в полном недоумении.

– Кать, что ни день, то ты сюрпризы выкидываешь. С тобой, мать, ей-богу, ну совсем скучать некогда. Ты откуда такая всклокоченная явилась?

– Кукла! – тут же подлетела к ней Катя, её ноздри от эмоций раздулись как паруса. – Вся разукрашенная из себя, раз-ма-лё-ван-ная как матрёшка, в шубке до пят, за версту дорогими духами веет, – Катя театрально размахивала руками, пытаясь изобразить из себя Беляшову.

– Да кто?! Может, ты мне, в конце концов, уже объяснишь? – уставилась на неё Люба.

– Кто-кто – конь в пальто! Беляшова эта, – Катя принялась снова копошиться в ящике.

– Кать, ты сдурела? Ты что, к Беляшовой ходила? Ты что, себя совсем не жалеешь?

– Люб, я должна была с ней встретиться, понимаешь? Должна была. Посмотреть в глаза этой… – Катя стиснула зубы.

– Посмотрела? Что увидела? – Люба демонстративно как учитель сложила руки на груди.

– Посмотрела… – Катя села на пол. – Люб, в них столько безразличия. Такое ощущение, что она любить не умеет.

– Любить не умеет? – засмеялась Люба. – Катя! Раскрой глаза! Да она любит… Очень даже любит – деньги!

– Люба! Не передёргивай! Ты прекрасно знаешь, о чём я говорю. Знаешь… – Катя снова опустила глаза. – Она про Антона так сказала, будто он какой-то прохожий для неё… Ну, был и был… «Всё прошло», – говорит.

– И правильно! Умная девка. Это ты у нас любитель кашу по тарелке годами размазывать, а жизнь-то, между прочим, продолжается… Слушай! – Люба снова встала в учительскую позу. – А, может, ты удовольствие от этого получаешь? Ну от этого… От самобичевания, а? Мазохистка, может?

– Да ну тебя! – улыбнулась Катя. – Вечно ты что-нибудь сморозишь.

– Ну до твоих-то фокусов мне точно далеко. Я что-то не пойму, ты, что здесь ищешь?

– Документы… Буду подавать на удочерение.

– Что? – Люба тут же подлетела к ней ближе. – Ты, что, с ума сошла? Очуметь! – Люба театрально подняла руки вверх, будто взывая в этот момент ко всем Богам. – Вы только посмотрите на эту благодетельницу! Её предали, ребёнка чужой бабе сделали, а она удочерить теперь хочет. Нет! Увольте, я в этом театре абсурдов участвовать не собираюсь, – Люба снова развела руками и пошла в комнату к малышке.

У Кати зазвонил телефон.

– Катерина… Это Эдуард. Я подумал по поводу вашей просьбы… Думаю, я смогу вам помочь, – мужчина загадочно откашлялся, будто они говорили сейчас о чём-то непристойном.

Катя тяжело задышала, осознавая с каждым вздохом, что сейчас, именно сейчас она делает резкий поворот в своей жизни.

– Спасибо, – прошептала она и сбросила звонок.

Катя уже надевала пальто, когда к ней в коридор снова вышла Люба.

– Кать, слушай, давай начистоту, зачем тебе это надо? – в голосе Любы уже послышалась нотка отчаянья, ей было искренне жаль подругу, и она не хотела допустить, чтобы та совершила глупость. – Он ведь тебя предал, изменил тебе, а ты хочешь растить его дочь? При живой-то матери… – в глазах Любы чётко читалась мольба подумать ещё немного.

Катя опустила глаза, словно примеряя на себя только что сказанное подругой, и немного подумав, ответила.

– Знаешь, Люб, возможно, ты права, и я полная дура. Но я не могу иначе поступить, это его дочь… Дочь Антона, понимаешь? Я не знаю, что было между ними на самом деле, но я не могу допустить, чтобы его дочь росла в детском доме, – это последнее, что она сказала подруге и вышла за дверь.

Если бы она знала тогда, что этот шаг навсегда изменит её жизнь…

***

Годы пролетели незаметно. Катя неспешно провела пальцами по махровому халату мужа, словно стряхивая с него надоевшие пылинки, а потом крепко-крепко обняла его за шею. Она всегда так делала, когда хотела в чём-то к нему подлизаться. Впрочем, он ни разу не показал виду, что ему это хоть как-то не нравится, напротив, всякий раз, когда Катя так делала, он млел от её прикосновений как мартовский кот, ведь она так редко позволяла себе быть с ним ласковой и нежной.

– Эдди, милый, – наклонилась она над его правым ухом. – Давай отдадим девочек на танцы, ты же видишь, как у них хорошо получается, даже у Верочки и той хороший слух, хоть она и молчит всё время.

Мужчина согласно кивнул.

– Да, ты, как всегда, права, можешь посмотреть, что ближе к дому, я оплачу.

– Спасибо, – Катя смачно поцеловала мужа в колючую щеку, а тот с досадой скрутил губы трубочкой, ожидая, что хоть в этот раз он, наконец, заслужит нормального поцелуя.

Но Катя в проявлениях чувств к мужу всегда была скупа. С тех пор как они перебрались в большую квартиру на окраине Москвы и создали ячейку общества, Катя была добросовестной хозяйкой, в их доме всегда было чисто и уютно, да и с детьми она старалась особо не досаждать мужу, всё больше решая их вопросы сама, но вот с чувствами… С чувствами было сложнее…

– А вот и я. Угадайте, кто к вам пришёл? – в квартиру буквально ввалилась в пышном серебряном наряде снегурки довольная Люба.

Вскоре после того, как Катя вышла замуж за Эдуарда (на тот момент – формально) и переехала вместе с ним и девчонками в их новое жильё, она упросила мужа помочь с квартирой и Любе, ведь это её единственная подруга и очень близкий ей человек. Муж, конечно, такой просьбе был не очень рад, ведь получить от государства квартиру, пусть даже и госслужащему, было далеко непросто, на то были нужны соответствующие основания. Но сто́ит отдать Эду должное, он никогда не посвящал супругу в свои проблемы и старался во всём быть для неё поддержкой и опорой.

С тех пор как 10 лет назад Катя робко вошла к нему в кабинет, его сердце замерло. К слову, и Катя тогда почувствовала к нему особую и непонятную для неё теплоту, ровно такую же, как когда-то она чувствовала к Антону, да и позже она не единожды подмечала знаки внимания с его стороны, но всячески старалась одёргивать себя, – «мол, не положено, что подумают люди». Но время шло и с удочерением Верочки нужно было что-то решать и единственный мужчина, которому на тот момент доверяла Катя, был как раз Эдуард.

Именно он оказал ей тогда большую поддержку в решении Верочкиного вопроса, и Катя за это ему была безмерно благодарна. Детей своих они, конечно же, не завели, Катя не особо привечала его ласки, всё чаще дожидаясь позднего часа, когда муж уже засыпа́л и только тогда старалась лечь к нему в постель, да и возраст уже был не тот, чтобы детей рожать. Благо Эдуард относился к здравомыслящим мужчинам и прекрасно понимал, что родить ребёнка – это ещё полдела, его надо ещё вырастить и воспитать, а с его хроникой он был уже ни в чём не уверен. Да и потом… У него уже была дочь, но в силу некоторых обстоятельств он с ней совсем не общался, так уж сложилась их жизнь, поэтому на рождении их с Катей общих детей Эдуард никогда не настаивал.