Дорога к тому времени могла называться чем угодно, но только не этим благородным словом, обозначающим обустроенную полосу земли, служащую для езды и ходьбы людей. Местами тракт исчезал совсем, вызывая оторопь и недоумение, как здесь передвигаются местные жители, поскольку дальше путь могли преодолеть только вездеходы. Дикие звери были совсем не пуганы и лениво уступали нам дорогу. Несколько раз мы видели вдали вооруженных людей, несомненно, шайки разбойников и только многочисленность нашего отряда спасла нас от их нападения.

Город Оренбург стоял на берегу Урала и представлял собой крепость, построенную по всем тогдашним правилам военной фортификации. Недалеко от стен находился Форштадт — казачья Георгиевская слобода. Когда мы въезжали в город, на дороге заметили большие стада коров и овец, привозимых на базар казахами, которых здесь называли киргиз-кайсаками. Помимо городского рынка, как я узнал позднее, скот отводили на Меновой двор. Животные нещадно мычали и блеяли, пыль от их копыт стояла столбом и от этого шума и грязи хотелось поскорее убежать.

В самом Оренбурге Суворов первым делом навестил губернатора, Ивана Онуфриевича Куриса, давнего своего знакомца еще со времен русско-турецкой и польской кампаний. Курис тогда состоял помощником для особых поручений и правителем канцелярии Александра Васильевича. Я с адъютантами поехал вместе с полководцем, а Ольга с отцом разместились в гостинице, поскольку дела как раз и требовали присутствия графа в городе.

Губернатор хотел организовать Суворову пышный прием, но Александр Васильевич отказался. Зная его повадки, Иван Онуфриевич не стал настаивать. Он встретил бывшего начальника в губернаторской резиденции, ожидая его у самых ворот. Завидев преданного своего помощника, Суворов обнял его и поцеловал в лоб.

— Вы представить не можете, как я рад видеть вас, ваше сиятельство, — сказал Иван Онуфриевич. — Я уж и не чаял вас увидеть.

— Сдавай дела, Ваня, поехали вместе со мной на юг, — предложил Суворов. — Отсидел все бока, небось, в губернаторском кресле?

Глава региона поздоровался с адъютантами Суворова, их было пять человек и всех их Курис знал очень хорошо. Хмурый Прохор стоял позади всех и даже ему губернатор оказал почтение, пожав руку. В конце представили меня, чуть ли не как выдающегося хирурга и гениального целителя.

Дальше разговор продолжился уже внутри губернаторского дома.

— Сказать по чести, я не поверил, когда получил тайный рескрипт его императорского величества, — откровенно сообщил Иван Онуфриевич. — Из всех рискованных предприятий, задуманных им, это — самое безумное. Так думал я, пока не узнал, что командовать поставлен Александр Васильевич. Вот тогда-то я и понял, что тогда это дело нам вполне по плечу.

Присутствующие засмеялись, а Суворов сказал:

— Полноте, ваше превосходительство. В Швейцарии мы тоже были полны самых смелых мечт. Но австрийцы тугоумные наступили нам на горло и вышел пшик.

Губернатор покачал головой.

— Насколько я понял, теперь вы назначены полномочным командующим и сами вольны решать, как вам поступать.

— Ничуть не так, — возразил Суворов. — Император снова прислал железные удила: двух представителей, вольных бить меня по рукам, если что не так. Они ждут меня в войсках. А еще мы идем на Индию совместно с французами. Сии галльские задиры не захотят мне подчиняться, вот увидишь.

— Кстати, войска ваши собраны в поле за городом согласно распоряжений и готовы к походу, — доложил губернатор. — Подводы почти все прислали и Николай Николаевич, военный губернатор, дни и ночи напролет, так сказать, собственноручно, следит за тем, чтобы в лагере все было в порядке. Он и сейчас там, не ожидал, что вы будете так быстро, — он, улыбаясь, погрозил пальцем невидимому коллеге. — Хотя я его предупредил, что Суворов всегда является врасплох.

— Ну и отлично, Ваня, — сказал Суворов, поднимаясь. — Тогда мы прямо сейчас и отправимся в лагерь и познакомимся со всеми.

— И даже не останетесь на обед? — огорчился губернатор. — Право, Александр Васильевич, я так хотел побыть в вашем обществе, не бросайте меня так быстро.

— Ваше превосходительство, мне до зимы реки Ганг надо достигнуть, — воскликнул Суворов. — Каждый час, что я теряю, работает противу меня. На войне деньги дороги, жизнь человеческая еще дороже, а время дороже всего. Кстати, насчет денег, армейская казна уже прибыла?

— Прибыла и уже доставлена под охраной в лагерь, как и приказано высочайшим повелением, — заверил губернатор. — Войска хоть завтра готовы выступать в поход.

— Не завтра, а сегодня, — распорядился Суворов. — Степанов, скачи вперед, готовь корпус к смотру. Пусть строятся с петушиным криком, понял? Сразу после казачьи полки выступают первыми, следом пехота и пушечки. Ваня, поехали с нами, в лагере пообедаешь. Отведаешь каши из солдатского котла. Твой повар, поди, и не знает, как ее готовить?

— Эдак вы меня и в Индию утащите, ваше сиятельство, — сказал Курис. — Едем в лагерь, и впрямь я давно уж каши не пробовал.

— Заодно расскажешь, каково сейчас в степном крае и южных ханствах, — добавил Суворов.

Увлекши таким образом губернатора вместе с собой, он отправился с ним за город в своей повозке. Мы помчались сзади на усталых конях. Повозка вдруг замедлила ход и поехала к Вознесенской церкви в Гостином двору — большом архитектурном комплексе в центре города. Я чуть не застонал от досады. Полководец вспомнил, естественно, свое обещание отслужить молебен в церкви для благополучного окончания похода. Не нашел лучшего времени, чем сделать это сейчас.

В наш двадцать первый век, когда, казалось бы, познано все непознанное, о религии и загробной жизни вспоминают, в основном, во время праздников и когда самолет попадает в зону турбулентности. Ну, и еще тогда, когда просят Господа Бога о богатстве и успехе или замаливают грехи. Я, честно говоря, не видел сейчас особой необходимости натирать колени в божьем доме. Я считал, что нам следует пообедать и отдохнуть перед началом утомительного похода. Но Суворов казался выкованным из железа, а при виде церкви у него радостно засияло лицо.

Народу в божьем храме набралось немало, прихожане заняли почти все свободное пространство. Губернатор скромно встал у входа, поначалу его не заметили. Во время службы полководец и адъютанты стояли с закрытыми глазами и повторяли слова молитвы. Я усмехался про себя над их наивной верой во всемогущество Бога, пока громкий голос священника вдруг не напомнил мне, как мама пела колыбельные в детстве. Не самая верная ассоциация, но что-то в его протяжном тенорке показалось похожим на мелодичные мамины напевы.

В груди замерло сердце, я напряженно вслушивался в голос священника. Молитва плыла по храму и поднималась к потолку. Нет, конечно же, показалось. Откуда здесь быть маминой колыбельной? Я тряхнул головой, а потом надолго задумался. Кажется, у меня все-таки есть причины поблагодарить Создателя. Он ведь и в самом деле оказался спасителем и направил чуть в сторону пулю Буринова, избавив меня от смерти. После я поставил свечку и перекрестился.

Когда мы вышли из церкви, я почувствовал на душе облегчение, будто тяжкий груз грязных забот смыло чистой водой. Хм, может быть, раньше я слишком критически относился к помощи свыше? Суворов глубоко вдохнул воздух и скомандовал:

— А теперь в лагерь.

Мы поехали через весь город, выбрались из него и помчались по дороге к югу. Сбоку блестели воды Урала, птицы хлопали крыльями над рекой. На дороге попадались крестьянские телеги, одинокие всадники и целые группы конников. Вскоре за холмами, на поле перед лесом показались светлые палатки лагеря российской армии. Все пространство между ними заполнили люди в военной форме прусского образца, в которую Павел нарядил солдат с самого начала своего царствования. Дым от множества костров сизыми струйками поднимался в небо.

Когда мы подъехали к лагерю, солдаты тут же узнали Суворова и громогласно закричали «Ура!» и «Виват!». Полководец сидел на коне. Он вытянул шею, захлопал руками и протяжно закричал: «Ку-ка-ре-ку!», а войска, заслышав условленный сигнал и почти не дожидаясь команды офицеров, побежали строиться на лугу перед лагерем. Я смотрел во все глаза, потому что впервые видел, как Суворов строит войска.