С момента прилета на Марс пояс безопасности с передатчиком, надетый на голое тело, носил на себе и Нури. Система безопасности позволяла вести наблюдение за местом пребывания каждого члена экспедиции и обеспечивала двухстороннюю связь, которой, кстати, почти никогда не пользовались.

Было хорошо видно, как, оставив у стенки квадратики вездеходов, зеленые огоньки двигались по улице поселка сначала к душевым — и маленьким хаосом роились там, потом к столовой — и разделялись по четыре. Ну да, подумал Нури, столики на четверых.

Дежурный с любопытством поглядывал на Нури, что-то писал в Книге Жизни. Нури краем глаза смотрел, как к границе поселка за коттеджами вне дороги движется зеленый огонек. Интересно, заметит дежурный или нет?

Дежурный резко повернулся вместе с пультом. Заметил. И нажал кнопку связи.

— Я ДП. Кто в одиннадцатом секторе?

— Я Мануэль. Все в порядке, — прозвучало в зале.

Конечно, это Мануэль. Он и должен увести чертей из поселка, пока колонисты ужинают. Нури нашел на панораме батарею радиаторов и мысленно увидел, как выпущенные черти ковыляют к ней, спеша получить свою долю излучения.

Мануэль, зеленый огонек, вернулся к центру поселка и одиноко застыл возле кольца выводной шахты. «Это я должен был сделать сам, — запоздало подумал Нури, — сам должен был увести чертей».

Огоньки по одному начали собираться у шахты. Сейчас колонисты уже, наверное, молчат и ждут. Ждут привычного развлечения. Сколько их там? Нури обшарил взглядом панораму. Еще мгновение. Все! Один огонек отделился, и вот он быстро движется к стене.

Дежурный придвинул к себе микрофон, взглянул на Нури.

— Не надо. Кто-то должен привести чертей. Пусть это будет Бугримов.

Нури отодвинул кресло и вышел, перешагивая через домики. На ступеньках сидел Мануэль и снизу вверх смотрел на Нури.

— Я знаю, о чем ты думаешь. — Нури спустился, присел рядом.

— О Земле, — сказал Мануэль. — Мы здесь всегда думаем о Земле.

Нури грустно усмехнулся. Эти же слова когда-то он сказал Сатону. Уже тысячи живут в космосе. И пусть их будут миллионы, всегда, во веки веков люди будут думать о Земле…

— Вы знаете, я ведь еще и гидролог. — Мануэль протянул конверт: — Здесь заявление. Я прошу перевести меня в седьмую экспедицию. Я прошу вас, Нури Метти, передать его в отдел кадров Управления освоения Марса.

Нури Метти. Он уже не говорит — Воспитатель Нури. Все правильно, но, кажется, он не научил их прощать…

На второй день после возвращения Нури на Землю результаты расследования обсуждались на секции Марса Совета Земли. Выслушав записи кодового браслета, председатель секции пригласил Нури занять место докладчика.

— Мы просим вас дополнить материалы, которые вы столь любезно предоставили Совету. Не все ясно.

— Я готов.

— Начнем с вашей телеграммы. — Председатель вынул из папки бланк. — Как это вы здесь пишете: «Внеочередным рейсом отгрузите Марс девять одиноких псов. Отбор животных прошу поручить Олле. Уполномоченный Совета Метти». Мы выполнили ваше, гм, указание. Псы уже на Марсе.

— Благодарю, — сказал Нури. — Теперь я спокоен.

— Отлично! — обрадовался председатель. — Успокойте и нас. Почему псов, почему именно девять, почему поручить Олле и почему, в конце концов, одиноких?

Манера председателя вести совещание нравилась Нури. И сам председатель, длинноногий, веселый и тощий, тоже нравился. По привычке оценивать человека, Нури прикинул, как бы отнеслись к председателю его воспитанники: наверняка одобрили бы.

— Отвечать по порядку вопросов?

— Порядок, форма и содержание на ваше усмотрение.

— Из кодовых записей Совету, видимо, понятно, что я, по сути, ничего не расследовал. Не знал, с чего начать, и вообще ничего не знал. Я просто ездил, жил, работал, как все, и смотрел.

— Это хорошо — смотрел! — сказал председатель. — И что вы увидели?

— Стандарт. Одинаковость условий во всем. Стандарт оправданный, обоснованный и всеобъемлющий. Стандартными стали даже развлечения, которые свелись к любованию чертями. Но…

— Но?

— Но в пятой полное безразличие к чертям. Вопрос — почему?

— Действительно, почему? Там что, были отклонения от стандарта?

— Было одно. Лариска.

— Ага, Лариска. И что эта ваша Лариска делает?

— Не моя. Общая. Живет.

— И все?

— И все! Живет рядом с людьми собачка Лариска. Ее, вероятно, большинство и не замечает, но она есть. И никому в пятой не приходит в голову интересоваться чертями, этой имитацией живого. В остальных экспедициях все то же, что и в пятой, но нет собаки, а человек не может быть одиноким, ему нужно живое. Это во-первых, и во-вторых, собака вне стандарта, она сама по себе. Я не психолог, я воспитатель, но полагаю, что тот вывих в психике, который наступает у человека, изолированного от живого, ускользнул от внимания психологов. Это что-то вроде ностальгии, не знаю, как назвать болезнь, странное, неосознанное ощущение тоски по животным. Может быть, она развивается в условиях гипертрофированного стандарта, который на Марсе царствует как нигде? Не знаю.

— И потому погиб Альдо?

— Я полагаю — в этом одна из причин. Но в целом здесь сложнее. В детстве часто важно то, на что взрослый и внимания не обратит. Альдо был нормальнее других, и в силу этого он был более ребенком, чем остальные дети.

— Не понял? — Взор председателя горел неистовым любопытством, он не отрываясь смотрел в глаза Нури.

— Простите, я хотел сказать: чем остальные члены экспедиции. И когда однажды вечером обнаружилось, что никто не привел чертей, ему невыносимой стала мысль, что его друзья останутся без привычного развлечения. И он кинулся к радиаторам, где постоянно толкутся черти. Чтобы привести… — Нури замолчал, и никто не перебил молчания. — Я делал чертей как заменителей животных, в детстве. А ими забавляются до сих пор. Я не задавал вопросов, знаю и так, что ребята втихомолку ремонтируют их: ни одна машина два десятка лет без обслуживания не выдержит… Вечер, и пустота, и этот шорох за спиной, и мои товарищи молчат и ждут, — я поставил себя на место Альдо. Знаете, будь он в маске, случай прошел бы абсолютно незамеченным, и они и дальше смотрели бы чертей. Изо дня в день, из месяца в месяц… мои ребята…

— Стыдно, — глухо сказал председатель. — Мне стыдно, а как вам, — он обвел взглядом членов комиссии, — не знаю. Куда мы, к черту, годимся. Психологи, социологи. Тесты сочиняем, негласные проверки устраиваем. А тут… просто любить надо.

— И когда я ставил опыт, я хотел убедиться в неотвратимости, в том, что все равно кто-то пойдет. И знал, что пойдет Бугримов в силу закона, по которому лучшие идут первыми. Вы знаете, когда Мануэль увел чертей, мне самому стало не по себе, хотя у меня эта забава вызывает отвращение.

Нури опять надолго замолчал.

— Ну, и о псах. Я попросил девять по числу бессобачных колоний. Одиноких, чтобы пес в каждом видел хозяина и не помер от тоски по оставшемуся на Земле: пусть он провожает их утром и встречает вечером. Просил Олле потому, что знал — поручи другому, и на Марс попадут особо выдающиеся псы, а этого не нужно. Естественно, Олле сразу понял, что требуется. Марсианин по рождению, он отобрал без отбора обычных собак. Просто собак, ибо каждый пес жизненно необходим.

— От-то корова! — сказал восхищенный Олле.

Корова скосила на него огромный, с футбольный мяч, великолепный глаз, обрамленный заостренными ресницами, и жарко вздохнула. Животному было некогда. Животное ело.

— Наша скороспелка. — Сатон погладил корову по животу.

Возле директора Института реставрации природы толпились пахнущие одеколоном отпускные волхвы и цокали языками.

— Что вы видите спереди? — продолжал Сатон. — Вы видите степь, бывшую саванну, прилегающую к лесному массиву ИРП. Видите разнотравье, сеноуборочные автоматы и конвейер, подающий дробленую смесь кукурузы, древовидного пырея и кустарникового клевера. А также коровьи головы… Посмотрите, товарищи, налево.