— Проваливай, я тебе сказал, — повысил он голос.

Ну, что ж, дело сделано. Можно было и уйти, только Стася не понимала, почему так гладко внутри. Но добавила:

— Это не хорошо иметь от мамы столько секретов, Горский. Прощай!

Ушла! Ушла, захлопнув за собой дверь, понимая, что на этом все. Он не простит. Никогда не простит. Дура! Самая настоящая дура! Но теперь уже не повернешь назад. Как же легко совершать поступки, о которых потом мы долго-долго жалеем и не понимаем, для чего мы это сделали.

Стася стояла во дворе чужого дома и смотрела на небо, когда на землю упали первые капли холодного осеннего дождя.

— Снова бухаешь? — Эль села напротив друга, с жалостью глядя на почти невменяемое тело. И так уже больше недели. Нет, первые два дня он просто изливал душу, а затем каждый вечер приходил в клуб и надирался, как последний алкаш. И девушка не знала, когда это пройдет, потому что за много-много лет знакомства ни разу не видела Макса таким.

И кто в этом во всем виноват? Естественно, если мужчина ведёт себя как последний придурок, нужно искать женщину. А в случае с Максом, их было целых две. Но вот только Стасю, несмотря на то, что вроде как из-за нее все началось, Эль не винила. Почему-то интуиция подсказывала, что судить поверхностно обо всем не стоит. А ещё не стоит на все смотреть только глазами Макса, какими бы близкими друзьями они не были.

— Бухаю! — ответил он, еле проговаривая буквы даже в этом коротком слове.

— Там такси уже приехало, — Эль отодвинула пустую бутылку виски в сторону.

— Иду! — Макс опрокинул в себя остатки жидкости чайного цвета. — Поедешь со мной?

— Поехали лучше ко мне тогда! Я только Прохора предупрежу.

Он никогда не глушил боль, обиду или злость алкоголем. Это было, наверное, последнее, что бы он стал делать. Но, видимо, это и была та ситуация, когда по-другому нельзя было. Во-первых, пришлось все объяснять маме, после чего ее увезли в больницу.

Причиной того, что он остаётся таким идеальным сыном было ее сердце, на которое уже делали две операции. Целых две, когда жизнь единственного близкого ему человека была на грани. А ведь он тогда был просто подростком, которого мучал пубертатный период с бунтарским нравом. И он не знал, что у мамы слабое сердце. А потом уже было поздно. Сначала удаляли аневризму аорты, с которой мама жила долгое время. А второй раз делали шунтирование из-за того, что сосуды были забиты бляшками. И вот, Кира Андреевна снова перенервничала. Правда, он узнавал, что у нее сейчас состояние стабильное и скоро её выпишут. Только разговаривать с ним она отказывалась. Вот так любимый сын в одночасье стал чужим. Эль уверяла, что она простит его, но Макс все равно чувствовал себя очень виноватым.

Во-вторых, Стася, на которую он был ужасно зол. Наверное, даже ненавидел, хоть и скучал. А хуже всего было то, что он понимал, что сам довел до этого ситуацию. Ведь рано или поздно вся правда всплыла бы, просто Стася подтолкнула его. Он должен был давно все рассказать маме. И от этого он бесился ещё сильнее. Кто захочет чувствовать себя виноватым?

А ещё бесило, что он оказался слабаком, который не умеет справляться с собственными проблемами без помощи алкоголя. И не хотел прощать ни себя, ни Стасю. Ведь так было намного легче. И сам удивлялся, когда это он искал лёгкое пути.

Открыл глаза с трудом. Так уже начиналось седьмое утро. И с каждым разом похмелье проходило все тяжелее и тяжелее.

— Я где? И почему раздетый?

— У меня, — подала голос Эль, сидя за столом перед ноутбуком. — Если что, это Проша тебя раздевал, хотя я-то лучше знаю, как снимать с тебя одежду.

— Надеюсь, он не дома. Не хотелось бы, чтобы он свернул мне нею от того, что ты решила поностальгировать.

— Еще один такой вечер и я тебе сама шею сверну. Ты где свои яйца потерял, Макс? — Нелли повернулась к нему, пока он полутрупом валялся на диване.

— Вроде на месте, — заглянул он в трусы, оттянув резинку.

— А такое ощущение, будто нет. Ты долго будешь себя жалеть? Между прочим, я девушка, и меня бесит, когда мужчина больше недели ноет о несправедливости жизни. Весь свой дружеский долг за это время я даже перевыполнила, — нет, она не злилась, просто пыталась вправить ему мозги, на сколько это было возможно.

— Вы все бабы такие занудные? — насупил в болезненном похмелье темные брови Макс.

— Извини, если желание вытащить тебя из задницы звучит, как занудство, — обиделась Нелли.

— Ладно, не дуйся! Я сегодня поеду мириться с мамой, — поднялся он, наконец.

— А со Стасей, я так понимаю, все?

— А ничего и не было, чтобы заканчивать, — пробурчал, а потом перевел взгляд на экран ноутбука. Эль как раз занималась обработкой фотографий Золотаревой.

Растормошить эту девочку оказалось тяжелее, чем предполагалось. Но зато сколько в ней было чувственности и страсти, как камера её любила. У неё было очень фотогеничное лицо и невероятное тело. И если их фотосессия началась с того, что девушка скрестив ноги, сидела зажатая в своей тысяче одежек, то сейчас на мониторе мелькали как раз ее последние фото. Она была почти обнажена и кайфовала от процесса. Это было видно даже по всем её позам, по расслабленной фигуре, по страсти, которая шла прямо от фотографий. И эта самая страсть была смешана с невероятной нежностью. А Эль никак не могла налюбоваться своей работой и этой девчонкой.

— Хочу под ретро сделать. Как тебе? — проследила она за взглядом друга.

— Мне довелось один раз видеть её такой, — произнес он, вспомнив тот вечер, когда они…Нет, он похоронил все воспоминания о Стасе и эксгумацию проводить не собирается. Это будет глупо.

— Ты представляешь, сколько в ней нераскрытого потенциала. Она живёт с этим даже не подозревая. И ведь кого-то она осчастливит.

Он промолчал. Слишком уж явно Эль делала рекламу Золотаревой. Спелись, значит. А он тут как дурак ей душу изливал, что гадюку на груди приобрел. Но, кажется, его подруга была влюблена в Стасю.

В больницу он приехал как раз во время. Доктор сообщил, что возможно, сегодня Киру Андреевну выпишут. Через час придут её анализы, и потом он сделает уже заключение.

— К ней можно?

— Конечно! Только она в сквере гуляет. У нее посетитель, — сообщил врач. — Только не долго. Холодает.

На улице действительно сильно похолодало. Кира Андреевна утеплилась пуховым осенним пальто и шалью, которая укрывала ее подрагивающие плечи. Сначала Максу показалось, что она рыдает. Но нет, женщина смеялась. Заливисто так. А рядом, держа ее под руку, вышагивала Стася. Она тоже смеялась, рассказывая что-то жутко интересное.

— Господи, нельзя же так! Я же от смеха лопну!

— Ну, вот! Все говорят, что смех жизнь продлевает, а вы лопаться собрались.

Заметив Максима обе замолчали и даже остановились.

— Я, наверное, лучше пойду! — заявила девушка. — Обязательно загляну к Вам послезавтра.

— Надеюсь, в это время я уже буду дома.

— Я тоже надеюсь, что мы уже с Вами будем чаевничать на кухне, — они обнялись, как старые подруги, а потом Стася быстро зашагал, чтобы не находится в одном обществе с молодым человеком.

— А она что здесь делала? — казалось, у него даже глаз задёргался.

— Навещала, в отличие от некоторых. Почти каждый день приезжает.

— Это потому что чувствует свою вину.

— Даже если и так. Ты как бы тоже должен чувствовать себя виноватым, но ты за неделю ни разу не приехал, — осуждала. Макс знал, что очень виноват перед ней.

— Ты сама меня выгнала.

— Ну, да! А ты и рад стараться. Хорош сын, ничего не скажешь. Знаешь, мне стыдно, что не разглядела какой ты. Все вокруг знали и только я была в неведении. Расхваливала, как последняя дура, а они, наверное, смеялись за моей спиной.

— Я пытался тебя оградить от всего негатива.

— Называй это как хочешь, но ты не прав. И рано или поздно я бы все равно узнала.

— Если бы не Золотарёва… — снова злился Макс.