– Вы серьёзно? Господи, хотя бы для того, чтобы у меня был телефон адвоката. Может, мне когда-нибудь понадобятся ваши услуги.

– Ах, да, конечно. – Марк продиктовал свой восьмизначный номер. Виктория убрала телефон и остановилась, повернулась к проспекту и помахала рукой в сторону проезжей части. Через пару секунд к молодым людям подъехал тёмно-серый седан, который, остановившись, два раза мигнул фарами. Виктория открыла переднюю дверь и кинула свой клатчик на пассажирское сидение.

– Как это понимать?

– Это такси, я вызвала его десять минут назад. Ну-ну, не смотрите на меня так разочарованно, это был прекрасный вечер! Мужчина, который не спешит переходить с девушкой на «ты» в первый день знакомства, – сегодня это редкость! А мне просто… подруга написала, нужно срочно отъехать. Уж извините, у меня нет человека дороже неё.

– Но вы так и не оставили свой номер.

– Так и задумано. Я сама вам позвоню – и очень скоро! И мы снова встретимся, Вы будете занудничать, а я буду мешать вам слушать очередной тренинг эффективности!

– И много-много спорить…

И, смеясь, Виктория села в автомобиль. Дверь захлопнулась. Такси, если это действительно было такси, спешно отъехало. Чёрт их разберет – опознавательных шашечек нет, а автомобили для простых смертных окрашивают только в один из оттенков коричневого или серого, чтобы не так бросались в глаза грязь и ржавчина.

Аромат ландыша развеялся, а Марку осталось лишь помахать рукой вслед и достать новую папироску.

***

Хромающий мужчина подошёл к ржавым воротам и несколько раз постучал молотком по открытой калитке: четыре коротких несильных удара и один помощнее, отозвавшийся долгим металлическим гулом. Вскоре тишина вновь захватила Горьковское шоссе. Лишь деревья, ласково окутанные тьмой, шуршат желтеющими листьями. За воротами навевают тоску два полуразрушенных двухэтажных здания из белого кирпича с пустыми оконными рамами.

Мужчина убрал молоток в замшевую сумку-почтальонку и присел на холодный песок, прислонившись спиной к ограде. Прошло пятнадцать минут. Тишина. Ничего не происходит.

Прошёл ещё час. Холод принуждает зубы непроизвольно стучать, а плечи трястись, словно в эпилептическом припадке. Мужчина надел капюшон.

Глаза слипаются от усталости. Что ж, ноги и так пронесли его почти восемьдесят километров, большего они сделать не в состоянии. Восемьдесят километров! Да он в жизни такой марш-бросок не совершал. В начале пути это казалось чем-то нереальным. Конечно, небольшой его отрезок удалось проехать на попутках, но всё же… силы иссякли.

Ничего не поделаешь: его не приняли. Он немножко подремлет, а затем поковыляет обратно.

На третий час ожидания сзади послышался чей-то шёпот. Мужчина вскочил и зажмурился от ударившего в глаза света ручного фонарика, исходящего со второго этажа одного из тех кирпичных зданий. Сияние продлилось секунд десять, после чего вновь наступила тьма. Но вместе с ней появилась надежда. Она оживила ноги, и он привстал, опираясь на ограду.

Из-за, казалось, заброшенного здания к гостю быстрыми шагами двинулись двое в рваных камуфляжных комбинезонах. Их лица скрывают чёрные, обмотанные вокруг лица шарфы. Левое предплечье одного обмотано синей тканью, второго – красной. Это какие-то опознавательные знаки?

Подойдя, незнакомцы жестом приказали молчать и ещё раз осветили мужчину фонарями, после чего один из них обошёл гостя со спины и осмотрел сумку-почтальонку. Достал молоток. Одобрительно кивнул своему коллеге.

– Хорошо, пойдём, – хрипло прошептал тот, и убрал левую руку от кармана комбинезона, который оттягивало вниз что-то тяжёлое.

Жестом руки, держащей молоток, незнакомец с синей повязкой пригласил скитальца перейти через границу: «Ничего не говори, пока не спросят».

Трое двинулись вверх по тропинке, вымощенной редкими бетонными плитами, небрежно торчащими из земли. Вдалеке за деревьями показалось красное двухэтажное строение. Куда лучше сохранившееся, чем те, что на входе: даже стёкла на окнах целые.

– Спасибо, с-спасибо вам, – сказал обессиленный гость. Ему никто не ответил.

На подходе к красному кирпичному зданию стало слышно слабое треньканье гитары. Там, за углом. Подойдя к нему, один из сопровождающих дважды негромко хлопнул в ладоши. Музыка оборвалась.

Когда зашли за дом, перед мужчинами открылся небольшой, сложенный из веток и обломков досок костёр, вокруг которого на брёвнах располагались восемь мужчин и женщин. Они сидели спиною к вновь пришедшим, скрывая свои лица. Видно, как одна девушка качает на руках спящего младенца. Неподалеку расположились ещё два красных кирпичных здания.

Трое вошли в дом. Их встретили запах сырости и слезающая со стен бирюзовая краска, обнажающая ещё восемь слоёв, первый из которых нанесён ещё в годы давно минувшей эпохи. Слева от входной двери к стене придвинута дюжина пар грязных ботинок и сапог.

Поднялись на второй этаж, прошли по длинному просторному коридору, вымощенному скрипучими деревянными досками. Мужчина с синей повязкой открыл фанерную дверь в конце. В маленькой комнатке невысокий пожилой человек в свитере сидит за столом, покуривает трубку и что-то строчит в толстой тетради под тусклым светом настольной лампы. Заметив гостей, он поднял усталый взгляд и улыбнулся.

– Какие новости, джентльмены?

Сопровождающий с синей повязкой молча вручил старику молоток, изъятый у гостя. Тот покрутил его в руках, затем взял лупу и принялся дотошно осматривать боёк, словно оценщик ювелирных изделий.

– Хорошая работа. Ладно, можете идти, друзья, оставьте нас пока.

– Но мы его не знаем… – возразил хриплый проводник.

– Я его знаю. Расслабьтесь, вы действительно можете идти: молоток-то у меня! Отдыхайте, – махнул рукой старик. Двое в камуфляже удалились, закрыв за собою дверь. Гость поднял умоляющий взгляд на пожилого мужчину, ожидая решения своей судьбы.

– Ну, присаживайся. Путь, наверное, был долгим. Устал, поди. На, выпей, – старик взял потрескавшуюся стеклянную кружку, подул в неё, протёр вафельным белым полотенцем и налил кипятка из выцветшего пластмассового чайника. Затем из своей кружки вынул чайный пакетик и переложил его в кружку к гостю. Кипяток нехотя начал приобретать грязный коричневый окрас.

– С-с-спасибо, – гость снял капюшон, обнажив крупные фиолетовые синяки под глазами, разбитый нос и рваную рану на правой щеке. Он закатал рукава явно несоразмерного пальто, присел на деревянный стул по ту сторону столика и начал греть руки, обнимая горячую чашку.

– Я рад, что ты справился, что ты вообще решился на такое. Я бы, наверное, не смог, я вообще против… таких вещей. Да и вообще, в моё время люди были не особо смелыми.

– С-спасибо.

– Ой, да брось. Я понимаю, ты этого не хотел, но уж извини – таковы правила. Они написаны кровью таких, как ты. Давай познакомимся поближе. Вот скажи мне, ты веришь в Бога?

Гость озадаченно уставился на старика. Но, заметив по постепенно сходящимся бровям, что каждое мгновение промедления сердит хозяина красного дома, ответил: «Д-да…»

– Ты меня так боишься, или с рождения заикаешься?

– Не с-с рожд-дения. С К-ката-таклизма.

– Ну, не самый страшный недуг. Вот, знаешь, я не могу однозначно сказать, верю ли я в Бога. Например: с одной стороны, то, через что ты прошёл, – явное доказательство его отсутствия. Но, с другой стороны, в итоге ты попал ко мне, а мог бы уже быть на том свете. И, возможно, это доказывает, что Бог есть и что он милостив. Опять же, с другой стороны, почему вообще твой путь должен был быть таким? Может, это всё случайность? Но хорошо, допустим, он существует. Тогда если твой жизненный путь – часть замысла божьего, то является ли его частью и твоё недавнее свершение? В таком случае Бог – жестокая личность! Однако жестокость очень хорошо укладывается в общую концепцию идеи Бога. В конце концов, если он и существует, то кто сказал, что он обязан нас всех любить и прощать и вообще помогать нам? Если и любит, то вряд ли всех. Как сам думаешь, любит ли господь тебя теперь?