…

С этими словами Кот, единственный нормальный человек нашей веселой и счастливой семейки, начал резко уменьшаться, уменьшаться, уменьшаться, а через минуту, став не больше здоровенной крысы, легко запрыгнул мне на плечо: тут-то и вернулось прежнее мое обличье.

И, гладя Кота, не сходящего с плеча, я снова слышу, как мама гоняет отца по квартире. «Лара! Ларочка, уймись!» – кричит он, пряча бутылку, а хитрый дед хватается за ружье, а бабка грозит пальцем, а сестра затыкает уши ватой и поднимает с пола упавший томик Ювачёва, а в доме, который построил Джек, синица ворует пшеницу, ну а я хныкаю на балконе – мне на самом деле так хочется на море (просто пройтись босиком по берегу!), но оно временно недоступно по глупым, лишь издали – одушевленным, причинам.

– Южная оконечность Великой Степи – р-р-р-раз, северная часть Средиземноморья – р-р-р-два, субтропики ЮБК – р-р-р-три. Еще что-то… р-р-р… – она с недоверием в который уж раз косилась на разбросанные прикрытия плоти и как-то не слишком весело закидывала то одно, то другое в дорожную сумку.

– Шурмен ка йа виссабон! Ламенска тана виногальдо доменте! Парамиз шассон де ву бижу! Спрайтиш калченштреххен зи марф! – слова набросили на нее шарф, пытаясь затянуть узел на шее.

– Т-с-с, – скинула она горсть букв. – Т-с-с!

Она подошла к шкафу и, достав потрепанный том «Мифов народов мира», о существовании которого никто, кроме нее, уж не помнил, раскрыла: зеленоватые бумажки обожгли ладонь – она быстро положила их на дно сумки:

– Де ла мюн! Партоничельсе карамисо! Тун-тун яхо сан! Лвапендремозо торквенчесло! Бат инстиглиш ворумен куд би чин! Зоймахерр гонештут!

– Т-с-с! – она покачала головой, снова стряхивая с себя что-то. – Т-с-с!

– Вон ит биге! Ласт вукрсандавито! Изщигликурсен мойо! Турунхаузен вальтшнапсе! Дарблюммер хайсе вуннекракеншмайн! Эолло пинсо капитоленте! Що го бо уж то ви натпа!

– Т-с-с, т-с-с… – отбилась она, отработанно увернувшись.

– Кур де при винте! Фане блюмерсанте! Компорамиссимо! Херугвинато каматабука! Цекута канария! Бомплежеон форвинтека! Энд каф энд каф энд каф энд каф…

– Т-с-с, – она прижала палец к губам и, хлопнув дверью, вышла.

Поезд – только предлог, думает она. Как в-, с-, по-… Предлог, чтобы не возвращаться. Ощущение. Одно сплошное ощущение. Дынная сага. Авантюрный аквамарин. Движение. Комбинации узоров. Мыслеотточия. Мозаика переплетений. «Хастыбаш: “больная голова” в переводе с татарского, – слышит она. – Летайте самолетами, пока не разобьетесь».

Бежала долго, не желая понимать ни одного их слова: на улицах же говорили именно так – дольше, чем я могла предположить. Громче, чем могла перетерпеть. Поэтому всё. Поэтому и оказалась в домике у горы: его обвивали инжир и виноград, а рядом пристроились слива и кипарисы. Я не купалась, довольствуясь, так скажем, видом сбоку. Я приехала к морю, как приходят в театр кабуки невежды, не понимая элементарной цветовой символики. Мне нужен был только воздух. Воздух и вид из окна. Воздух и вид, чтобы не.

Я ни с кем не разговаривала. Я дышала да ложилась спать раньше, чем затухал чей-нибудь вечерний мангал – ложилась рано, чтобы встать с рассветом и смотреть на море. Сбоку: я ни разу не зашла в воду.

Однажды вечером я обнаружила на веранде невиданных размеров пантеру. Какое-то время мы сидели молча, разглядывая друг друга. Я видела ее пронзительные глаза, уши-локаторы, вздрагивающие при малейшем шорохе, шикарную черную шубу и острый коготь, торчащий из бархатной подушечки, удар которой… Пантера прервала молчание первой:

– Ты думаешь, будто сможешь убежать от того языка? – она грациозно прыгнула в шезлонг. – Думаешь, найдешь здесь покой? – она словно смеялась.

– Не знаю, – ответила я, потому как действительно не знала. – Во всяком случае, с тобой я вполне сносно обхожусь без словаря, а там… – там без него никак!

– Придется занести тебя в мою Черную книжечку, – проурчала пантера и ловко достала из-за спины нечто в кожаном переплете цвета южной ночи, на котором красовалось серебряное тиснение; увы, разобрать надпись мне не удалось.

– А что это за книжечка? – поинтересовалась я, не испытывая, как ни странно, большого любопытства.

– О! – только и проурчала она. – О! В книжечку я впишу сегодня твои желания, касающиеся следующего воплощения. Ну, ты понимаешь, о чем я. Не всем так везет перед тем, как. Ты же понимаешь… – повторила пантера, плотоядно заурчала и повернулась в сторону моря: оно было чертовски красиво, мо-ре… – Желания на предмет расы, пола, страны, родителей… Сегодня ты держишь в руках Сансаркин круг! – с этими словами пантера бросила мне обыкновенный надувной круг с надписью на одной стороне «Не допустим падения курса ру…», а на другой – «… бля».

Я положила Сансаркин круг на землю и вздохнула:

– Почему ты пришла именно ко мне?

– Не задавай лишних вопросов. Карму выбирай, пока солнце не зашло. Другая б на твоем месте давно… – с этими словами пантера открыла книжечку и, сладко зевнув, перевернула страницу, обнажив девственно-чистый, нежнейший пергамент. – Хочешь денег? Славы? Любви? Что хочешь, то и будет. Попозже. В следующей жизни. Стопроцентная гарантия.

– Другая бы на моем месте и в море купалась… Ладно, погоди! И во сколько же ты оцениваешь столь интимную услугу? – разговор с пантерой продолжался как во сне.

– Сегодня рекламная акция. Я же говорю, тебе повезло! Обычно перед тем, как должен умереть кто-то, интересный мне с точки зрения потенциала, я прихожу к нему и делаю предложение. Ну вот как тебе сейчас. А так как ты… Ну, ты понимаешь… – пантера как будто смутилась, – в общем, нет времени объяснять. Это твоя единственная возможность пожить в нормальных условиях и в нужном окружении, – она ударила хвостом по земле, подняв пыль.

– И скольких ты осчастливила? – поинтересовалась я.

– Немерено, – оскалилась пантера и, достав Parker, принялась с необыкновенной ловкостью крутить ручку в лапах. – Поторопись, солнце заходит, мне нужно успеть… – она подняла глаза к заляпанной жиром лестнице в небо.

– Не хочу, – выдавила я.

– Ты сумасшедшая? Упустить такой шанс! – пантера смотрела на меня как на больную. – Второго раза не будет, второго раза не бывает в принципе! Ты опять будешь гнить, и… Если б ты только знала… – в глазах ее читалось неподдельное сострадание.

– Ты не поняла, – остановила я ее. – Я просто не хочу больше рождаться. И вообще – ничего не хочу больше: ни денег, ни расы, ни пола… Ни камнем, ни деревом. Ни собакой. Ни-кем. Ни-че-го, понимаешь? Ты можешь записать в свою Черную книжечку именно это? «Я больше никогда не хочу рождаться. Я хочу быть ничем. Пустотой». Это возможно?

– Хм… – пантера с любопытством посмотрела на меня. – Вообще-то в рекламной акции нет такой услуги. Но бывают и спецпредложения… нужно поискать в архиве. Ты первая, кто просит о Пустоте в этом месяце. Может, еще передумаешь?

– Шурмен ка йа виссабон! – заорала я. – Ламенска тана виногальдо доментне! Парамиз шассон де ву бижу! Спрайтиш калченштреххен зи марф! Де ла мюн! Партоничельсе карамисо! Тун-тун яхо сан! Лвапендремозо торквенчесло! Бат инстиглиш ворумен куд би чин! Зоймахерр гонештут! Вон ит биге! Ласт вукрсандавито! Изщигликурсен мойо! Турунхаузен вальтшнапсе! Дарблюммер хайсе вуннекракеншмайн! Эолло пинсо капитоленте! Що го бо уж то ви натпа! Кур де при винте! Фане блюмерсанте! Компорамиссимо! Херугвинато каматабука! Цекута канаррья! Бомплежеон форвинтека! Энд каф энд каф энд каф энд каф…

Последние лучи медленно исчезали за верандой. Незваная гостья таяла на глазах. Когда солнце спряталось за море, я увидела, как Пантера Таврическая – а именно так ее звали (я прочитала это на листке пергамента, вырванном ею из книжечки), – прыгнула на крышу соседней дачи.