Хлопнула входная дверь, в коридоре послышались медленные тяжёлые шаги.

— Селена, ты выйдешь сегодня в поле? — в кухню вошёл Фильбер. Он одарил Анну беглым взглядом и посмотрел на хозяйку.

— Да-да, — как во сне произнесла женщина, отвлекаясь от собственных мыслей. Тыльной стороной ладони она провела по раскрасневшимся глазам, собирая остатки слёз, и поднялась со своего места, готовая идти в поле. — Сейчас, иду, — бормотала она.

— Но Вам же нельзя, — вмешалась Аннабелль. — Селена! Вы едва двигаетесь. Ни о какой работе и речи быть не может.

— Ах, это Вы? — заговорил Фильбер, как будто только сейчас заметил девушку. — Я Вас даже не сразу узнал. Свет дня Вам куда больше к лицу, — он едко улыбнулся и сказал: — Вечером Рене поедет в Имфи продавать уголь, Вы поедете с ним. А до тех пор можете походить… Понаслаждаться видами, — он оскалился так, словно Аннабелль должна была в ту же секунду благодарить его, как никого, но одновременно с этим он знал, что девушка вряд ли сделает что-либо подобное.

— Это очень благородно с Вашей стороны…

— Знаю, Вы бы уехали ещё раньше, если бы могли. Простите за вынужденное ожидание.

— Фильбер, я не собираюсь никуда уезжать, — неожиданно жёстким голосом проговорила Анна. Куда-то испарилась и придворная вежливость, и нежная весёлость в каждом слове, голос получился резкий и властный. Мужчина посмотрел на сделавшееся серьёзным лицо девушки и, презрительно сощурив глаз, точно прицеливаясь, сказал:

— Да? Что ж, мы всегда гостям рады. Вот только сейчас время непростое — мы урожай собираем и на гостей у нас времени нет. Не подумайте, что я выживший из ума деревенщина, и до нас идеи просвещения не дошли, просто я говорю Вам правду, — он вдруг заговорил удивительно мягко, почти заботливо, с каким-то противоестественным участием. — Я беспокоюсь о людях, которые находятся под моей ответственностью, в том числе о Вас, пока Вы здесь и ещё немного после того, как уедете.

— Я останусь здесь, — с чуть меньшим напором произнесла Анна. — Знаю, что эта идея Вас не вдохновляет, но, — она положила руку на плечо Селене, оказавшейся зажатой между двух огней, — я просто хочу помочь. Так же, как Вы, — она бессовестно улыбнулась самой обезоруживающей из своих улыбок, способной заставить даже людоеда рыдать и перейти на овощи.

Фильбер смерил её тяжёлым взглядом, в нём боролись презрение и согласие, девушка же улыбнулась, вызывая на онемевшем от страха лице Селены странную, полупарализованную ответную улыбку. Мужчина вздохнул и произнёс:

— Как пожелаете, — он развернулся, готовый покинуть помещение. Селена с трудом пошла следом за ним, что-то говоря дрожащим голосом: то ли благодаря, то ли спрашивая о чём-то. Когда перед ними оказалась входная дверь, женщина принялась прощаться и многократно желать хорошего дня. В этот момент Анна прервала её:

— Господин Фильбер, — позвала она. Мужчина обернулся, глаза его горели гневом, наигранным, чтобы напугать, но тем не менее, весьма внушительным. — Простите, если я Вас оскорбила, я понимаю, что на моё присутствие Вы не рассчитывали. Тем не менее, могу ли я предложить Вам свой труд взамен труда Селены? Я могу работать вместе с остальными, если понадобится.

— Вы умеете, мадемуазель? — с сомнением спросил он.

— Нет, но готова научиться. Не могу позволить себе просто так есть хлеб, который достаётся вам с таким трудом, — сказала девушка. Эти слова произвели на Фильбера должное впечатление, мужчина провёл рукой по бороде и, довольно улыбнувшись, пусть и против воли, сказал:

— Поступайте, как пожелаете, — с этими словами он манерно раскланялся и покинул дом.

Селена испуганно посмотрела на Анну. В её взгляде читалось недоверие: как можно было не работать, когда работают остальные? Как мог кто-то работать вместо неё? Привычный уклад жизни рушился с неожиданной лёгкостью, вызывая одновременно страх и почти детский восторг — было так интересно увидеть, что вырастет на его месте. Анна смерила женщину внимательным взглядом и, сказав: «приступим», взялась за дело. Обследования давались ей достаточно легко, особенно когда накануне был перечитан медицинский справочник. Проблемы с суставами, почти со всеми сразу, удалось определить сразу. Аннабелль дала женщине мазь и пару снадобий, которые остались у неё ещё с зимы и должны были помочь, по крайней мере, от них могли прекратиться обмороки и головокружение. Немного подумав, девушка посоветовала соблюдать постельный режим. Именно это стало причиной возобновления разногласий — Селена не могла оставаться в собственном доме и ничего не делать, в этом Аннабелль убедилась на себе.

Она согласилась взять на себя все обязанности хозяйки, пока та будет лечиться. Анна полностью обустроила комнату Селены, составила режим питания и оставила перечень возможных занятий: чтение, рисование, рукоделие. Книг в доме вовсе не оказалось, а предлагать привезённые с собой труды по медицине Анна не решалась и они стояли, собирая пыль, но при этом с крайне величественным видом, на небольшом комодике, едва не ломавшемся под их тяжестью. Анна видела утолщавшийся с каждым днём слой пыли и виновато отводила взгляд, порой у неё не было сил даже смотреть на книги. Взяв на себя обязанности Селены, Аннабелль вдруг поняла причину её несчастного вида — неизбежный тяжёлый добровольный труд, обеспечивающий существование её и её семьи. В тот момент на задний план отошли все романтические драмы, семейные и любовные трагедии, осталась только жизнь простых людей, к которой за всю свою непродолжительную жизнь Аннабелль ни разу не была так близко: ранний подъём, работа по дому и в саду, готовка и уборка, подготовка лекарств для Селены, потом работа в поле.

Этим летом стояла невыносимая жара, наступившая позже обычного и теперь пытавшаяся сполна отработать своё опоздание. Из-за неё урожай старались снять как можно быстрее, чтобы избежать пожаров. Одинаково работали и мужчины, и женщины, яростно взмахивая серпами и косами. Они трудились с суровыми лицами, так что трудно было понять, что им тяжело, жарко, что они устали или хотят чего-либо. Фильбер работал наравне с остальными, его лицо было таким же каменным и только изредка в глазах пробегал нехороший смешок, появлявшийся при взгляде на Анну, казавшуюся такой странной на фоне остальных. Она неумело скрывала, что ей трудно или больно, то и дело вытирала мокрое от пота лицо, останавливалась, чтобы перевести дыхание, и опускала голову, почувствовав осуждающие взгляды — ей тут же становилось стыдно за проявление чувств, словно в этом было что-то аморальное. Во время коротких перерывов она возвращалась в дом, где в это время хозяйничали дети, и вновь принималась за лечение больной. В отсутствие Анны Селена даже не пыталась соблюдать постельный режим: убиралась, переставляла вещи, готовила, играла с детьми, пару раз даже выходила в сад, но после того, как Анна поймала её за этим, ограничила свою деятельность домом. Женщина всё пыталась выполнять обязанности хозяйки дома и матери, не понимая, зачем ей бездействовать, а убеждения Анны в том, что иначе болезнь только ускорится, не имели успеха. Она пользовалась лекарствами, когда вспоминала о них, бунтовала в душе каждый раз, как видела выстроенные в ряд пузырьки, но всё равно возвращалась в постель и с виноватым видом выслушивала нравоучения от Аннабелль, но влияние слов девушки длилось исключительно до следующего маленького бунта Селены.

У девушки начинали опускаться руки. К концу подходила первая неделя её пребывания в Шамони и ничего, совершенно ничего не менялось: солнце светило так же жарко, пшеница сухо шуршала, сверкая, как золотое море, Селене не становилось лучше. Девушка успокаивала себя, напоминая, что в случае запущенной болезни нечего и надеяться на такое скорое выздоровление, и всё же эти мысли не успокаивали её. В справочнике Морганьи она нашла описание болезни своей пациентки, прочитала, сверяя симптомы, и, дойдя до последней строки, захлопнула книгу, отставила её подальше, как будто та была в чём-то виновата. «Заболевание неизлечимо».