Селена явно уставала от нараставшей перепалки. Она опустила руки на стол и посмотрела на Аннабелль тем взглядом, которым обладают женщины, прошедшие через многие трудности и имеющие детей, взглядом, способным развернуть лошадь на полном скаку и остановить конец света, если тот грозится разбудить спящее дитя. Анна почувствовала, что легко сдаст позиции перед этой женщиной.

— За меня уже можно не бояться, не в том я возрасте, чтобы пугаться всякой простуды, — усмехнулась Селена. — У нас ведь как: двум смертям не бывать, одной — не миновать, — она взглянула на часы и покачала головой. — Однако уже поздно.

Анна хмуро посмотрела на часы и нехотя согласилась с хозяйкой. Негодование в ней клокотало, и девушка была готова забрать назад все слова об очаровательной ограниченности местных жителей. «Утро вечера мудренее», — подумала она, уверенная, что к утру женщина образумится, но смирение, написанное на лице Селены, ясно давало понять, что даже если болезнь начнёт сжигать её изнутри, она с должным спокойствием примет это, как испытание. Такая стойкость вызывала у Анны смешанные чувства: восхищение, жалость и злость, вспыхивавшую при виде того, как бедная мать добровольно губит собственную жизнь.

Селена провела её в большую комнату с одной кроватью, на которой спали дети, и парой набитых соломой тюфяков. На один из них она указала девушке и, сипло сказав: «Сейчас принесу одеяло», вышла из комнатки. Анна беглым взглядом окинула более чем скромное убранство комнатки: пару стульев, плетёный ящик, щетинившийся острыми прутьями, торчавшими во все стороны, высушенные цветы, обрывки ткани, бесполезный хлам, который дети хранили за неимением игрушек. Вдруг послышался глухой шум, волной прокатившийся по домику. Анна выскочила из комнаты и громко позвала хозяйку. Та не ответила.

Она лежала в кладовой под грудой обрушившихся на неё корзин и ящиков, волной хлынувших со сломавшейся верхней полки и сваливших хозяйку с ног. Женщина пыталась выбраться, одной рукой сжимая свою палку, а другой — вытащенное из завала одеяло. Подоспевшая Аннабелль быстро вытащила её из-под корзин, но устоять на ногах Селена никак не могла. Невооружённым глазом было видно, что каждое движение даётся ей с трудом и даже болью, но смириться с этим сама Селена не могла и продолжала, вопреки всему, двигаться и преодолевать мучившие её ощущения, ослепительно-яркими вспышками отдававшиеся во всём теле. Девушка подняла хозяйку и помогла ей добраться до постели. Женщина всё силилась встать, но Анна силой заставляла её оставаться в кровати до тех пор, пока Селена наконец не откинулась на подушку. Она отчаянно пыталась оставаться в сознании, пока Аннабелль кружила вокруг неё, определяя температуру и осматривая голову, лицо и руки в поисках каких-либо травм или признаков болезни. Анна панически ощупывала лоб Селены, пыталась говорить с ней, слушала звук её дыхания. Добиться ответа от женщины не удалось, уже через пару минут она провалилась в беспамятство. Аннабелль попросила детей принести кувшин с водой в комнату и приготовилась следить за больной на случай, если той вдруг станет хуже.

Послышался стук в дверь. С пронзительным «я открою» дети наперегонки бросились в коридор. Селена, казалось, слышала всё сквозь сон, она нахмурилась и замотала головой, точно пытаясь вырваться из объятий Морфея. Её лицо стало пунцовым от жара. Анна дала ей немного воды и промокнула лоб влажной тряпицей. Это было меньшее, что она могла сделать, и от этого Аннабелль чувствовала только вину. «Как мне помочь тебе?» — спрашивала она, глядя в измученное лицо очередного человека, нуждавшегося в помощи, но не желавшего её. В коридоре послышались голоса.

— Где мать? — раскатисто спросил Фильбер.

— Спит, — бросил ему Жак, он был уже готов закрыть дверь, когда мужчина вошёл в дом, всем своим видом давая понять, что дело, с которым он пришёл, крайне важное.

— Разбудите, — с невесомой нотой вежливости попросил он. — Будьте добры.

— Ей нездоровится, — нехотя сказал Жак, надеясь, что хотя бы это заставит незваного гостя уйти.

Но Фильбер только пожал плечами и прошёл в дом с видом полноправного хозяина. В общем-то, он им и был, старейшиной, вершившим едва ли не всё, что происходило в его деревеньке. Он вошёл в комнату, где лежала Селена. Присутствие Аннабелль его явно не обрадовало, но, увидев девушку, он с облегчением оставил маску вежливости, радушия и какого-никакого участия. Анна напряглась при взгляде на его преобразившееся, сделавшееся ещё более суровым и холодным, лицо. Идея принять беззащитный вид вспыхнула слишком поздно, в тот самый момент, когда девушка ответила вошедшему не менее воинственным взглядом, чем его собственный. Фильбер снисходительно улыбнулся. Этот человек обладал тем удивительным лицом, на котором любое выражение принимало оттенок оскорбления, и Анну от обиды удерживало только то, что этот мужчина ещё не успел сделать ничего, что могло бы превратить его в её врага.

— Не беспокойтесь, мадемуазель, — произнёс он с обыкновенным деревенским выговором, но при этом чрезвычайно важно, словно был на приёме. — Я пришёл с миром. И, к слову сказать, шёл я как раз поговорить с Вами. Не беспокойтесь, я человек сведущий, так что мы с Вами друг друга поймём.

Анна внимательно, едва ли не с подозрением, оглядела его и, вдруг опомнившись, дружелюбно улыбнулась. Она точно разом забыла все правила приличия, и вновь напоминала себе их вместе с тем, что должна быть несмотря ни на что быть весёлой и доброй. «Доброй»… За день это слово вовсе стёрлось из памяти, но, вспомнив о нём, о том, что это часть её самой, Анна вдруг ощутила спокойствие, о котором мечтала. Исчезли паника и волнение, она вновь стала самой собой, лишь неприятная глухая боль, точно трещинка в глубине души, всё ещё давала знать о себе.

— Я буду рада помочь Вам, — с готовностью сказала Аннабелль и перевела взгляд на Селену. — Я пока не знаю, что с ней. Судя по всему — воспаление, но я не могу определить, где, если она сама мне не скажет. А она, скорее всего, не скажет.

— Конечно, не скажет, — безо всякой жалости или сочувствия усмехнулся Фильбер. — У нас народ простой: умирать — так умирать. Вам бы смириться, да уехать. Если человек решил умирать, то как ты ни старайся — а своего добьётся.

— Она ведь совсем молода, — возразила Анна. — У неё двое детей, которых она любит.

— Ну, дети-то одни не останутся. Здесь всегда есть, кому за ними посмотреть. А Вы, — он сделал ещё один шаг в сторону Аннабелль, — чем Селену запирать, дайте ей дожить свои дни счастливо. Она уже смирилась, поверьте. Она мне как сестра. У неё и отец, и бабка рано умерли, рассыпались на глазах за пару недель. И она рассыплется.

— Как Вы можете так говорить? — громким шёпотом произнесла Аннабелль. — Вы предлагаете мне покинуть больного человека, которому я могу помочь? И после этого Вы называете себя человеком сведущим?

— «Чем труднее жить — тем легче умирать», — всё с тем же безучастным видом произнёс мужчина. — Вот что, мадемуазель, — сказал он. — Сегодня — ночуете, а завтра — уезжаете в свой дорогой город. Там без Вас, наверное, скучают. Не думайте, что я пытаюсь от Вас избавиться, нет. Я просто экономлю Ваше время, Вы и так слишком много на нас потратили.

Он развернулся, давая понять, что не намерен продолжать разговор, и вышел из комнаты. Послышалось, как захлопнулась за ним дверь. Анна хмуро посмотрела в пустой дверной проём. На секунду в нём появились дети, заглянули в комнату и ушли дальше. Во всех их действиях отчётливо читалось желание не мешать целительнице. Аннабелль перевела взгляд на Селену, её лицо даже во сне выглядело уставшим. Девушку пронзило двойственное чувство, она отчётливо понимала, что в чём-то Фильбер был ужасно прав — если Селена не желает помощи Аннабелль, то всякое лечение будет бессмысленно. Но одновременно с этим Анна не могла так просто отказаться от пациентки. Чувство ответственности перед собой, перед детьми, заставляло девушку терпеливо ждать и надеяться, что ей дадут возможность оказать помощь.