– Смысл был в соперничестве с Диаковом!

– Ты звонил Наоме?

Керен не ответил и отключился.

Он вызвал такси. Через час оно подъехало к ближайшему шоссе. Керену пришлось пройти пятнадцать минут пешком по бездорожью. В городе он сел на самолет и, наконец, добрался до дома в Швильце, увидел за окном знакомые горы.

Когда журналист сел в своей гостиной и зашел в интернет с ноутбука, он узнал, что его хоровод распался, а хоровод Джина до сих пор продолжает движение.

Он вспомнил слова Джина:

«Это сильнее меня».

Керен заболел и лег в больницу – там ему было спокойнее. Пока он лечил ослабшее сердце, прошла пара месяцев. Спустя время вещи, из-за которых он переживал, показались ему уже не такими возмутительными. Наступила весна в его часовом поясе, и он вернулся в съемную квартиру.

В это же время он приобрел музыкальный инструмент – глюкофон, и стал осваивать игру на нем. Керен вышел гулять в парк.

Он смотрел, как зеленая трава пробивалась из темной земли пучками, слушал пение птиц и начал читать сказки народов мира: другие культуры всегда его интересовали, но только теперь – достаточно сильно, чтобы взяться за книги. Время казалось бесконечным.

В середине дня ему впервые за долгое время позвонила Наома:

– Я готовлю диплом, – отчиталась она. – Осталась заключительная часть и справочная литература. До сих пор не могу поверить, что ты столько времени потратил на хоровод, – Наома узнавала о состоянии Керри через Юлену, – Я перечислю тебе денег – съезди в Болгарию, и запишись в спортзал. Ты бы посоветовал себе то же самое, если бы соображал здраво.

– Я гуляю, Наома.

– Так не пойдет, милый. Возьми тренера. Если не написать программу тренировок, восстановление будет идти гораздо дольше. Ты же знаешь.

Керен ухмыльнулся.

Голос его бывшей девушки доносится как будто издалека, и он не мог всерьез воспринимать, что она там ему советует.

Керен сел на вершину городского холма, достал глюкофон и палочки. Мимо бежал мальчик лет семи и остановился, увидев странный объект:

– Что вы собираетесь делать?

– Не знаю, – ответил Керен.

Правой палочкой Керен стал ударять по глюкофону в одной точке, создавая базовый ритм, а левой – устанавливая акценты в промежутках. Он прошел палочкой по всем плоскостям шарообразного инструмента. Музыка окончательно вытолкнула из его сознания все лишние мысли: о карьере, об увольнении, о поисках смысла, об отношениях на расстоянии, обо всех вещах, в которых настолько много правильного, что не осталось места для желаемого. Керен работал усердно, как шаман, прогоняющий злых духов. Солнце давно встало, и до вечера еще было далеко. «Прямо как хоровод, который уже ушел в прошлое, а будущее наступит в своем темпе, – подумал Керен и посмотрел в чистое небо».

Деревня Оська

Ранняя весна появилась на пороге нашего дома.

Отец разгребал сугробы, ненароком обнажая подмерзшую землю, смешанную с глиной. В конце прошлого лета мы всей семьей косили траву, пожалуй, чересчур коротко. Теперь эта весна оказалась такой грязной. Бабушка начала заниматься рассадой, изредка бегала до грядок. Дед помогал ей.

На восьмой день апреля дед вскапывал землю у дома, и его лопата напоролась на что-то твердое: будто панцирь.

Дед и бабушка достали неопознанный предмет. По большей части круглый, как камень, он весил, как средняя дворовая собака, и в обхвате – также. Но, как только шар достали из земли, он начал таять. Бабушка и дед расчистили кухонный стол от солонок, перечниц и прочей утвари. Они вкатили круглый объект в дом, проволокли по коврам, подняли на середину стола, подперли разделочными досками. Бабушка поправила фартук трясущимися руками. Все остальные из нашей семьи на тот момент были еще в городе, поэтому об этих событиях мы узнали позже с рассказов.

Дед тронул пальцем странную жижу.

– Бабка, что это?

– Похоже на большой кусок глины, который превращается в медузу.

Дед склонился над “камнем”.

– Он дышит.

Если так, они не придумали, что с ним делать и оставили на столе. Ночью объект рокотал, как будто что-то переваривал, издавал звуки.

Утром они стали мыть его, поглаживать, разговаривать с ним. Дед предположил:

– Может, это яйцо?

На седьмой день с момента находки приехал я, моя мама и отец. Отец еще из окна увидел странный объект, поэтому вошел в дом на взводе. Он обратился к своим родителям:

– Что это вы тут делаете?

Бабушка попятилась к стене.

– Что за чертовщина?

– Да вот, копали, накопали, – дед потер жилистыми ладонями свои бока. Мне вдруг стало его ужасно жалко.

– Е-мае, – только и произнес отец, подходя ближе. Я и мама стояли поодаль.

Услышав дыхание «плоти», отец решительно двинулся к кладовке, отпер ее и стал там копаться. Все молчали. Бабушка положила полотенце на край стола и распрямила его, поджала губы.

– Черт! – отец негодовал, – Где ружье?

Дед опешил:

– Олеша, зачем же ружье? Ну дышот дышот, что ж плохого?

Отец взялся за голову. Мне тогда показалось, что это страшный сон отца, который он однажды уже переживал, и снова оказывается в его плену; просто я так почувствовал. В дальнейшем папа не рассказал мне о своих предыдущих встречах с потусторонним и настаивал, что ничего любопытного в этом вопросе для меня быть не должно.

Мама села на колени у стола, начала рыться в ящиках. Через полчаса они нашли ружье. Папа замотал дышащий шар в простыню и понес на улицу. Всей семьей мы вышли следом.

– Что ж вы все пошли за мной?

– Чтобы пристыдить тебя, Олеже, – дед скрестил руки на груди: они никак не складывались от нервов, тряслись, но и доводы дедушке на ум не приходили, зачем же этот шар стоит оставить в живых.

Как только шар соприкоснулся с мокрой грязной землей, простыня пропиталась, шар начал рокотать сильнее.

Папа снял ружье с предохранителя и велел всем отойти. Но любопытство взяло вверх. Он медлил. Поверхность шара пошла буграми. Он смахнул наваждение: могло быть уже поздно. И выстрелил.

Пуля попала в самый центр шара, разорвав его плоть. Крови не было. Оттуда начал выходить воздух, послышались кашляющие звуки, постанывания.

Бабушка дернулась в сторону шара.

– Не подходить! – скомандовал отец, стоял в боевой стойке. И снова выстрелил.

Через десять минут звуки сошли на нет, и шар повалился на бок, словно сдувлаяся тухлая слива.

Дед с сожалением сказал сыну:

– Надо похоронить его.

– Знаю я вас. Нет. Его нужно сжечь.

Отец быстро принес железный таз, бензин и зажигалку. Огонь занялся быстро, снова вызвав в шару стоны и всхлипы. Полдня отец поддерживал огонь, и уж только после этого можно было говорить о спокойствии.

После дневного деревенского сна мы все уселись на кухне. Отец отпил травяной чай и сказал как бы невзначай:

– Надеюсь, вы больше никого не накопали?

Мать обнимала его со спины. Бабушка жарила пирожки.

– Нет, нет, – покачал головой дед, глядя в пространство пустым взглядом. Он стал усаживаться в кресло, и я ему помог.

Ближе к вечеру родители пошли гулять по деревне Оська (так называлась наша родная деревня). Я остался с дедом. В восемь часов он, обычно тихий и спокойный, оживился.

– Коль, пошли со мной, – предложил он. Бабушка же сказала, как будто для успокоения своей совести:

– Не ходите, уже поздно.

Она все хлопотала на кухне.

Мы все-таки пошли, а бабушка даже не обернулась от плиты. Дед словно помолодел: шел бодро, подсвечивая дорогу фонарем. Я не боялся, ведь со мной был мой дед.

Вскоре из тьмы нарисовался старый сарай и я разглядел замок на широких воротах. Дед отпер ворота. Доски скрипнули. За дверью послышалось множество голосов.

Я помню, что днем тут находился сарай Варенькиных, самый большой в деревне. Но не настолько большой, как я его видел теперь.

В тусклом свете я увидел человек пятьдесят, судя по всему, пришедших на тайный сбор.