Особенно старались родители одного паренька, которого все звали Олень. Было в нем что-то такое… «Оленеводы» заманивали партнершу в гости, там ей шептали в уши всякие непотребства про ее «половину», рисовали сладкие картины будущего с их олененком. Родители имели вес и деньги, что в современном мире профессиональных танцев было не последним делом. Партнерша быстро сдалась, развалила пару, устроив публичный скандал после какого-то глупого поражения в незначительных рейтинговых соревнованиях.

Наговорила Пашке кучу гадостей, обозвала бездарем и хлопнула дверью. Через неделю она уже скакала по паркету с Оленем…

Переживал Пашка страшно! Три недели не выходил из дому, валялся в постели, почти не ел, зализывал, как собака, свой первый взрослый ожог от предательства, несправедливости и очевидной подлости. Видя такое дело, умудренный своим личным непростым опытом Грошев вынес вердикт: «Боль лучше пережигать одному!..», и родители стали ночевать в цирке.

Во дворец Пашка больше не пошел. До перехода в класс «А» оставалось несколько очков. Чин, как говорится, следовал ему, он службу вдруг оставил…

По инерции все последующие годы упорно продолжал заниматься сам. Но цирк, жонглирование так и остались единственной Пашкиной любовью. Правда, он часто с затаенной грустью говорил, что следующую жизнь посвятит исключительно танцам…

До него доходили слухи, что первое время его партнерша с Оленем еще занимали какие-то там неплохие места на соревнованиях, потом все сошло на нет. Пашка танцами жил, чувствовал свою партнершу каждой клеточкой, горел! В глазах Оленя было пусто. Как в тундре. Он быстро набрал вес, отяжелел. Начались скандалы. У Оленя появились рога, у нее новый партнер.

Пашка несколько раз в телефонной трубке слышал ее зазывный лисий голосок с предложением начать все сначала. Ответил он фразой Маяковского своему визави Шкловскому: «Человек не пуговица – оторвешь, не пришьешь…» Больше звонков не было. В дальнейшем, поговаривали, удачно выскочила замуж за иностранца и уехала куда-то в Европу. «Такая не пропадет! От таких пропадают!..» – Грошев, как всегда, был лаконичен…

Позже «красный диплом» по специальности «перевод и переводоведение» факультета лингвистики Московского Государственного открытого университета. Когда Пашка первый раз приехал на гастроли в Америку, никто не мог поверить, что он русский. Он мгновенно улавливал диалекты, особенности сленга, говорил практически без акцента.

Дядя Веня мог гордиться – с извилинами у Пашки был полный порядок…

– …Дядь Вень! Почему я не Вениаминович?

– Потому что у тебя есть… извини, был настоящий твой отец. Ты – Пал Палыч. Павел Павлович. Не обсуждается!.. – Грошев сделал серьезное лицо. Пашка понял – попал в какую-то болевую точку, обстоятельства давно минувших дней, которых он не знал и куда ему вход был запрещен, как в кинотеатр на фильм, где «детям до шестнадцати…»

– Но я же никогда его не видел! Ты мне все равно отец! Ты меня вырастил!

– Гм… – Грошев потупил взор. Теплая волна благодарности и нежности прошлась по его душе. – Ты мне больше, чем сын! – хрипловато произнес он. – Ты сын моего друга. Единственного и настоящего. И женщины, которую я люблю. Значит, ответственности в несколько раз больше за вас.

– Все хотел спросить, дядь Вень, почему мама меня зовет «Пух»?

– Как тебе объяснить… Это, думаю, от имени. Пашка, Паша, Пушок. Что-то есть в этом мягкое, пушистое. Ласковое. Так Светлана когда-то звала твоего отца. Теперь так зовет тебя…

– А как мой отец звал маму?

Грошев задумался. Одна его бровь сложилась грустным домиком.

– Он звал ее… «Точка».

– Почему «Точка»? – Удивлению Пашки не было предела.

– Потому, что – Светочек, Светочка. Тоже от имени. Как-то само собой сократилось, он её стал звать «Точкой». Может, еще что-то там, не знаю, не лез.

– Ну, а ты?

– Я? – Грошев помедлил с ответом. – Ты же слышишь, зову ее просто Светланой, Светой. Она для меня всю жизнь… многоточие. С загадочным вопросительным знаком в конце.

– Хм, Пух! Значит, я, получается, – Венин Пух?

– Тогда уж – Вени Пух. – Оба озорно рассмеялись.

У Пашки воспоминания детства были совсем ранними. Ему припоминалось, как года в три за кулисами его катают на лошади мама и дядя Веня. Гром аплодисментов из зрительного зала его долгое время пугал, пока он не осознал, что этот шум почему-то волнует и радует дядей с тетями в ярких костюмах. Мама с дядей Веней счастливо улыбаются, произносят постоянно какое-то странное слово «успех». В памяти Пашки отложился грозный рык львов в помещении напротив их конюшни – страшно! Но мама с дядей Веней даже не обращают внимания – значит, не страшно… Веселые дяди с блестящими трубами под низким потолком, сидящие уступом вниз с какими-то подставками, освещенные яркими лампами. Разлинованные белые листы, которые они то и дело переворачивают. Оглушающие звуки, от которых закладывает уши, если стоять в приоткрытой двери оркестровки. Серьезный пузатый дядька с каким-то странным рычащим именем «дирижер». И бесконечные поезда, поезда, гостиницы, беззаботная пацанва, резвящаяся в манеже. Постоянный плач с ором, когда родители ставят своих чад в стойки на руках, заставляют тянуть нетянущиеся носки. Ежедневные ненавистные шпагаты, которые, ну никак, не хотят, чтобы распластанные ноги коснулись ковра манежа. И эти ноги родители все время задирают куда-то вверх, растягивают в стороны, а ноги сопротивляются. В паху неприятно горит, голосовые связки невольно начинают вибрировать, глаза рождают слезы, даже не спрашивая твоего разрешения. Цирковое детство…

Пашка жил счастливо. Правда, не понимал, почему у всех были папы, а у него – дядя Веня, которого он пытался звать папой. Но ему объясняли, что папа у него другой. Где этот дядя-папа, почему не приходит, стало ясно не сразу. Потом. Когда он стал что-то понимать, ему спокойно и толково объяснили, что папа погиб. Дядя Веня – его отчим. Это тоже что-то типа папы, но не совсем. Дядя Веня Пашку любил, холил, лелеял, баловал, относился как к родному сыну, может, даже лучше. Поэтому маленький Пашка не видел разницы между «папа» и «дядя Веня», для него это было одним и тем же.

Когда ушли в небытие старший Пашка с Захарычем, Венька Грошев со Светой несколько лет крутились на пупе, как могли. Бесконечно репетировали, выступали, переезжали из города в город в товарняках и коневозках, кормили, чистили лошадей, лечили, часто ночевали на конюшне. Жили обычной цирковой жизнью людей, работающих с животными. Трудились много, спали мало. Учили новых служащих по уходу за животными. Работники часто менялись. То и дело попадались случайные люди, порой нерадивые, не любящие животных и цирк. Так и продолжали жить, все беря на себя, пока не случилось чудо. Их заметил Леонид Костюк. Он возглавлял цирк на проспекте Вернадского в Москве. Был там и директором, и художественным руководителем. Сам из потомственных артистов, блистательный мастер манежа, народный артист, золотой призер конкурса в Монте-Карло. Человек, который влет разбирался, где золото истинное, а где сусальное. Наметанным глазом увидел перспективы их конного номера – поменять костюмы, музыку, немного композицию, и в добрый час! Взглянул на Пашку. Тот самозабвенно репетировал. Костюк подошел, поговорил, попросил показать трюки, которыми тот уже владел. Сам взял в руки кольца и… Пашка открыл рот: «Вы же эквилибрист, перши на лбу балансировали – родители рассказывали. А вы, оказывается, еще и жонглер – «утрите носы, мастера!..»

Не прошло и двух месяцев, как они всей семьей оказались в штате Московского цирка. Пашка на репетиционном периоде, а счастливые родители – на манеже, о котором все эти годы мечтали. Москва! Дожили…

– Паша! Открой кисть! И ровнее бросок! Кольцо полетит прямо, а не к животу. Главное – считай, считай! Задавай ритм своим рукам. Не должно быть перебоев. Это же не «тыкдымский» конь скачет, а твои руки работают! Да и у лошадей в беге тоже ритм существует, иначе им хана. Жонглирование – это прежде всего искусство ритма! – Старый мастер жонглирования Владимир Комиссаров методично готовил юного Пашку к выходу на профессиональную арену. Оставалось совсем чуть-чуть. Период официального ученичества давно закончился, но, видя перспективы молодого жонглера, он упорно продолжал наставничество. К тому же Комиссаров, как режиссер, придумал оригинальный номер с кольцами, целую серию никем ранее не исполняемых трюков, которыми можно было удивить жонглерский мир где-нибудь, скажем, на конкурсе в Париже или на молодежном в Монте-Карло. Там оценят!..