Ни мгновения не колебался Бэл, услышав совет: сбросил с себя накидку, снял с ног сандалии, на берегу реки оставил, сам же вошёл в бурлящие воды, дал течению унести себя в пропасть, в самую преисподнюю…
<разбито более сорока строк>
– Возьми свой меч, что разрубает все семь металлов, из которых состоит мироздание, и отдели мою голову от тела, возьми свой меч и одним ударом отсеки мою голову, чтобы кровь горячим потоком хлынула на сухую землю, чтобы песок превратился в плодородную почву, чтобы красной стала серая глина, чтобы жизнь восстала из праха, – говорил Бэл Иркалле, своему старшему брату. – Пусть поднимутся из глины совершенные созданья, богам подобные статью и разуменьем, пусть, подобно траве, пробьются они из земли, выпрямятся, подобно колосьям.
Нахмурился Иркалла, отвечал Бэлу:
– Что ж, отговаривать я тебя не стану; раз ты ко мне явился, раз обращаешься ко мне с такой просьбой – значит, ничто не поколеблет твоего решенья. Я сделаю так, как ты просишь, и твоя кровь вся без остатка впитается в землю и сделает серую глину красной, и из глины выйдут те, кто во всём богам подобен, выйдут мужчина и женщина, прорастут из праха, подобно брошенным в поле зёрнам, и поднимутся из преисподней в мир, который ты оставил, и населят его на радость Ану и ему же на горе, потому как из-за своей прихоти сотворить человека он лишится любимого сына. Только знай, Бэл: выйдя раз из нижнего мира, человек в нижний мир возвратится, родившийся из мёртвой глины – мёртвой глиной однажды станет…
<утрачено окончание истории>
Неужели фантазии Н. в действительности были здравым рассуждением талантливого исследователя? Конверт содержит ещё два текста, относящихся, по всей видимости, к тому же мифологическому циклу, что и первый.
Тот, кто знает, зачем ему это скрывать? Тому, кто владеет истиной, к чему молчать? Всякому, кто спросит меня – «Знаешь ли об этом?», отвечу: «Знаю доподлинно». Я, Иль, записал, дабы ты прочёл и знал известное мне и владел, подобно мне, Илю, истиной.
В прежние времена Тиу и Этимму, демоны лихорадки и мора, да одноглазая ведьма Лабарту уводили людей в царство мёртвых только по ночам, когда Уту завершал своё странствие по небу и скрывался на западе, на востоке же показывался серебряный чёлн синебородого Сина. Так было им привычнее и сподручнее, ведь в их обиталище не проникает ни единого проблеска света, а ночью тьма пусть не совершенна и пронизана лучами множества звёзд, что походят на мирно пасущихся небесных овец, и планет, что походят на идущих по небосводу светозарных баранов, всё же ночь – это ночь, и предметы ночью расплывчаты и лишены красок, и только день придаёт им чёткость форм и яркость цветов. Ночь, напротив, стирает границы и погружает мир в бесформенность, и это приятно и радостно исчадиям преисподней, а потому они любят ночь и презирают день.
Потому, говорю я, был открыт путь в дом праха лишь ночью, и ночью демоны свободно бродили по земле и собирали души умерших, и ночью стоял над миром неумолчный плач, и живые провожали мёртвых <несколько слов неразборчиво> И каждую ночь смотрел из своего серебряного чёлна на залитую слезами землю Син, и невыносимо было видеть ему творящееся перед его глазами, и решил он сам спуститься в мир Кигаль, во владения Иркаллы, и просить, чтобы избавил его повелитель теней от еженощной муки.
Вот явился Син в мир Кигаль, и стал искать Иркаллу, и звать его, и нашёл мрачного бога в его саду. Подивился Син саду Иркаллы, потому как огромен тот сад и густо засажен плодовыми и всякими другими деревьями, и растут те деревья не так, как на земле: могучие корни их уходят в каменное небо преисподней, кроны же обращены вниз, и нет на тех кронах зелёных листьев, а только диковинные плоды отягощают их, но не могут они утолить ничьей жажды и ничьего голода: из чистых серебра и золота их кожура, и драгоценными камнями наполнена их сердцевина. Если человеку случается добыть такой плод из-под земли, навсегда забывает он про нужду, и не знают нужды ни его сыновья, ни сыновья его сыновей. Однако чаще бывает так, что подземное сокровище приносит нашедшему не благословение, но проклятие, и уводит его за собою до срока в обитель усопших.
Дивился Син сияющим плодам, но ещё больше дивился он чёрным и белым цветам, ковром устилавшим перед ним землю. Чудесный аромат источают цветы, что растут в саду бога смерти, но горе тому, кто вдохнёт его, – навеки забудет он своё имя, и имена своего отца и своей матери, и имена своих детей. Вьются над цветами мохнатые пчёлы – бесшумен их полёт; трудолюбиво собирают они ядовитый нектар, чтобы сгустить его в горький мёд и принести тот мёд владычице подземной страны, рыжеволосой царице Эрешкигаль. Говорят, если воин помажет тем мёдом рану, она затянется, если же женщина помажет им своё лицо, то до самой старости останется прекрасной, и потому женщины тайком молятся царице Эрешкигаль и приносят ей щедрые дары, и ставят на её алтарь кислое молоко и козий сыр, и тем, кто особенно ей угоден, удаётся выпросить каплю-другую горького мёда, и наносят они тот мёд на свои лица, и становятся прекрасны, но никакого мужчину не может прельстить их преисподняя красота, и до самой старости остаются они одинокими. Говорят также, что Иркалла, однажды рассердившись на свою жену за то, что она потакает глупым желаниям смертных женщин, приказал пчёлам преследовать и жалить её, так что всё тело и лицо Эрешкигаль покрылись нарывами, и долго не могла она выйти из своего лазурного дворца: лечила нарывы и ждала, пока сойдут струпья.
Когда явился Син в землю Кигаль и пришёл в сад Иркаллы, увидел он хозяина пустынных земель, который обрезал инструментом гишпу деревья и собирал с них серебряные и золотые плоды и складывал их в сосуд из обожжённой глины. Волосы свои подвязал Иркалла красивой тесьмой, что сплела ему царица Эрешкигаль, и оголил свои руки, чтобы не замарать белых своих погребальных одежд, и был задумчив и погружён в свою работу, так что как будто не заметил Сина и не видел его, и не спрашивал, зачем тот явился. И тогда набрался смелости бог луны и окликнул повелителя царства мёртвых, и обратил на него Иркалла свой взор, от которого задрожал Син и повалился наземь.
– Для чего ты тревожишь меня в моём доме, отвлекаешь меня от моего дела, что приносит мне спокойствие и умиротворение? Отвечай, зачем покинул ты небо и спустился в мои владения, откуда нет возврата смертным, да и богам, если я того пожелаю? Или надоело тебе светить путникам, заблудившимся в ночной темноте? Или не желаешь ты больше обнимать своими лучами влюблённых, которые предпочитают тебя твоему слишком горячему брату? Разве не знаешь ты, что я не люблю пустых разговоров и прекраснословных бесед, которыми мои братья и сёстры привыкли развлекать друг друга?
Испугался Син, но нашёл в себе силы ответить грозному богу и говорил так:
– Прости меня, Эн-Уру-Гал, мудрейший из богов, за то, что потревожил я тебя в твоём доме и отвлёк тебя от твоего умиротворяющего занятия. Нет, не надоело мне светить путникам и выводить их на верную дорогу в ночной темноте, не надоело мне обнимать моими лучами влюблённых, которые только и ждут, когда Уту уведёт с небес свою огненную колесницу. Не для того я пришёл к тебе, чтобы докучать тебе праздными и пустыми разговорами, но для того, чтобы просить и умолять тебя о помощи и снисхождении, ибо только ты можешь помочь мне в моей беде, и бессмысленно и бесполезно обращаться мне к братьям и сёстрам, которые только и знают, что петь да веселиться при свете дня, да почивать ночью.
И рассказал Син о своей беде, и поведал, что не может он больше смотреть, как демоны земли Кигаль еженощно уводят за собой смертных, ибо предпочитают они бесформенность ночи ясности дня, и нет больше у него сил слушать плач и стоны, раздающиеся с вечера до раннего утра.
– Пусть не только ночью, но и днём уходят те, кому суждено уйти, – говорил Син. – Пусть огненный брат мой разделит со мной мою печаль, ведь несправедливо, что он видит только радостное, творящееся на земле, мне же достаются одни несчастья и горести. Скажи, Иркалла, разве это справедливо?
