Слово Бабушки для Мадаленны ничего не значило, и она поначалу даже не собиралась обращать на нее внимания, но потом она наткнулась на умоляющий мамин взгляд, и разговор о хозяйке и экономки дома решился сам собой.

Она дернула плечом, и плед упал на ковер; его давным-давно надо было подлатать, но нужных ниток не находилось, и Мадаленна уже привыкла к проеденной молью дырке, которая увеличивалась каждый день.

Чем ближе приближался рассвет, тем сильнее ей хотелось спать. Часы в гостиной пробили пять утра, и она, чуть не упав на пол, слезла с подоконника и набросила на плечи халат.

Она никогда не любила подолгу спать, а может просто не привыкла — сколько она себя помнила, ее всегда рано будил отец, потом на смену ему приходила мама, а когда ей исполнилось десять лет, в комнату стала заглядывать горничная миссис Стоунбрук и медовито заявлять, что «мисс Мэдди пора вставать».

Мадаленна терпеть не могла посторонних людей, и с трудом терпела прислугу в общих комнатах, а потому она была готова вставать хоть в пять утра, только бы ничья посторонняя тень не возникала на пороге ее комнаты.

Тихо растворив дверь, Мадаленна спустилась на кухню и налила воды в большой железный таз; вода была студеной, но она никогда не умывалась теплой по утрам, оставляя такую роскошь на вечер. Теплая вода уводила мысли куда-то очень далеко, все словно накрывалось прозрачной вуалью, и жизнь казалась вполне сносной. Возможно вечерами такое настроение и способствовало хорошему сну, но утром Мадаленне нужен был холодный ум и спокойствие.

Старые счета лежали на столе, их никто не забрал с прошлого вечера, и скоро посыльный Джорджи должен был привезти новые. С маленьким почтальоном у Мадаленны сложились наилучшие отношения; старую миссис Стоунбрук он побаивался и считал ведьмой, впрочем, как и все в городе, Аньезу считал немного странной, а вот к Мадаленне он будто бы тянулся, и всегда стремился рассказать о своих достижениях или показать своего нового жука.

Джорджи, в отличии от своих сверстников, никогда не заталкивал насекомых в коробки и не наблюдал за ними из пустого любопытства; он строил им отдельные дома из веток и коры, кормил остатками ужина и завтрака и мечтал завести енота и стать ветеринаром. Словом, с мальчиком они замечательно общались, и он был одним из немногих, кто скрашивал ее существование в Портстмуте.

Поставив чайник на газовую плиту, Мадаленна поднялась обратно в свою комнату, разбирая по дороге конверты с почтой — счета она просматривала сразу же, а потом осторожно заглядывала в письма, надеясь увидеть знакомый почерк отца; каждый раз письма не было, и каждый раз Мадаленна надеялась, что письмо там будет.

Это была небольшая игра с подсознанием, и не успевала она расстроиться, как заново заставляла себя верить в то, что письмо придет неожиданно, например, когда она будет стирать белье и рассчитывать бюджет на следующую неделю.

Счета от бакалейщика и за свет она положила себе на стол — их надо было оплатить немедленно; квитки за газ и налоги на землю она прикрепила к туалетному зеркалу — там она точно их не забыла бы, а все остальную почту она даже не стала просматривать, все равно там были только рекламные проспекты, журналы и не было заветного письма.

Мадаленна присмотрелась к горизонту; там слабо вставало солнце, и серый туман над рекой окрасился в светло-оранжевый, такое же платье было у Аньезы, когда Мадаленна была еще маленькой. Солнце все еще грело, и Мадаленна с удовольствием приоткрыла ставни и высунулась наружу. Сегодня должен был быть знойный день, и трава потянулась к небу, пока сухая пыль еще не превратила ее в жухлый гербарий.

Быстро причесавшись и просунув руки в сарафан, она незаметно выскользнула в сад. Каждый раз она пробовала описать рассвет словами, и ни разу у нее не получалось, казалось, природа была слишком эфемерной, чтобы заковывать ее в слова и листы, и каждый раз Мадаленна жалела, что не умеет рисовать. Как бы она ни пробовала, кисточки только портили холст, и краски смотрелись такими плоскими и неинтересными, словно их рисовал ребенок, и вот тогда она взялась за ручку и бумагу.

Слова сначала выходили корявыми, и временами Мадаленна впадала в отчаяние от того, что не может написать ни строчки, но потом какое-то слово начинало вертеться у нее в голове, потом она слышала целую фразу, и тогда рассказ получался сам по себе, будто и не она его написала, а кто-то взял ее руку и написал за нее непонятные символы.

Мадаленна не гордилась своим призванием — слишком боялась впасть в гордыню — и только не расставалась с блокнотом и ручкой. Однажды она упустила такую замечательную фразу, решив, что вспомнит ее потом, но потом пришло, а фраза забылась, и до сих пор она все так же старалась ее вспомнить, и ничего не получалось.

«Рассвет плыл над водой», — вдруг пронеслось у нее в голове, и Мадаленна быстро достала блокнот; тут на разорванных и помятых листках клубилось много несвязных реплик, каких-то сбивчивых диалогов и странных слов, которые она сама придумывала, и сюда же Мадаленна поместила свою новую находку. «Рассвет плыл над водой». Или лучше «Рассвет плыл над туманом». Или и вовсе «Туман плыл над рассветом». Но почему же все «плыл» и «плыл»?

Мадаленна осела на землю и хмуро посмотрела на сад — солнце медленно освещало старую яблоню, и зеленая трава мягко гнулась от легкого ветра. Да, с каждым днем желание уплыть отсюда нарастало в Мадаленне, и, видимо, на подсознательном уровне она писала о воде и кораблях даже там, где их не должно было быть вообще.

С психологией Мадаленна была знакома не так хорошо; миссис Стоунбрук считала это предмет ересью, и придумывала ей всяческие дела на среду и пятницу, чтобы она опаздывала на лекции, но в новом семестре Мадаленна была настроена решительно и не намеревалась пропускать хоть одно занятие. Если же она смогла найти отговорку для походов в теплицы, значит, и здесь все у нее получится.

Солнце постепенно пригревало все сильнее, и когда из дома раздались первые звуки жизни, Мадаленна быстро отряхнула платье от земли и через минуту стояла в холле дома. Тревога была ложной — в это раннее утро проснулась только Аньеза и неторопливо подстригала в зимнем саду разросшиеся кусты можжевельника, изогнутые причудливыми формами.

Пожалуй, эти кусты были единственной настоящей зеленью во всем поместье; по мнению миссис Стоунбрук подобные ансамбли придавали дому сходство с Версалем. Мадаленна подобного сходства не видела, ей они напоминали уродливые скелеты, но Бабушка и слушать ничего не желала, и только заставляла Аньезу их постоянно поливать и стричь.

— Ты сегодня рано, дорогая. — мягко улыбнулась Аньеза и поцеловала ее в щеку. — Не могла уснуть?

— Нет, я выспалась. Просто решила пораньше встать. Джорджи еще не приходил?

Мадаленна ненавидела врать маме, однако со временем она приучила себя к мысли, что это была не ложь, а просто забота. Аньеза и так слишком сильно тосковала по Италии и по мужу. И если бы она еще узнала и про бессонницу, вряд ли бы ее нервное состояние оставалось таким же ровным.

— Нет, он, наверное, проспал. Говорят, вчера у его брата был День Рождения.

— Конечно, — легко хлопнула себя по лбу Мадаленна. — Я же сама прислала Тобиасу открытку. Вчера был слишком странный день. — нараспев протянула она, медленно просматривая счеты на журнальном столике; иногда ей казалось, что весь дом состоял из счетов.

— Снова налоги? — робко спросила Аньеза; с деньгами она всегда была немного нерешительной. — Кажется, мы недавно платили, разве нет?

— Да, но это были за электричество и газ, и было это в прошлом месяце. Это повару и горничным.

— Боже, сколько же денег приходится отдавать! — нервно рассмеялась Аньеза и нечаянно отстригла конец странной фигуры. — Ой, как считаешь, Бабушка заметит?

— Не думаю. Просто приклей ее обратно, разницы все равно не будет. Они и так были как неживые.

Аньеза снова рассмеялась и украдкой посмотрела на дочь. Та задумчиво крутила конец своей косы и что-то подчеркивала в странных бумажках.