— Коллеги. — все приосанились; теперь они были не просто студентами. — Предлагаю познакомиться еще раз. Меня вы знаете как мистера Эйдина Гилберта, однако официальные знакомства редко бывают приятными. Давайте сделаем так, каждый из вас расскажет что-то о себе, и так я смогу понимать вас намного лучше. Хорошо? Начну я. Свое имя я уже сказал, родился я в Ирландии, в небольшом городе. Всю свою жизнь я наблюдал за красотой природы, и потому искусство стало для меня способом познакомиться с ним изнутри, грубо говоря, залезть во внутрь этого великого механизма. И я был очень рад, когда узнал, что мои идеи разделяют некоторые люди. — Мадаленна чувствовала, что он смотрел на нее, но она только сильнее помрачнела. — Теперь, когда наше знакомство стало не таким формальным, перейдем к профессиональной деятельности. Я работаю уже около двадцати лет, и каждый раз удивляюсь тому, как по-раному люди воспринимают искусство. Сказать по правде, современное искусство мне нравится гораздо больше, в нем есть жизнь, но я буду рад услышать все ваши точки зрения. Для меня важно видеть ваше стремление к тому, чтобы грамотно формулировать и аргументировать свои мысли, понимаете? — все заулыбались, а Мадаленне показалось, что над ней зависло черное облако. — Теперь ваша очередь.

Все закивали в радостном предвкушении чего-то особенного, а у Мадаленны заныло под сердцем. Она ожидала чего-то подобного — официального тона, серьезности, однако те дни испортили ее представление об этом человеке, и она все вглядывалась в знакомую фигуру, стремясь угадать в привычной интонации, движении руки, улыбке то, что она уже видела. Она знала, что так будет, но, и поняла Мадаленна это только сейчас, надеялась на обратное. На что именно она и сама не знала, но какая-то горячая волна начинала медленно подниматься в ней и опутывала постепенно шею. Она заметила, что ее руки дрожали.

Первой поднялась Эмили Дайн — милая девушка, они с Мадаленной ходили вместе на факультатив итальянского. Она что-то робко рассказывала о себе, но Мадаленна не смогла уловить и доли услышанного. Потом за ней поднялся кто-то еще; один говорили о своих любимых художниках, другие рассказывали забавные факты о себе, и аудитория иногда оглашалась смехом, но ей казалось, что вокруг нее соткали плотный туман. Поднялась Дафни и прощебетала о своей привязанности к искусству и архитектуре ампира, а за ней кто-то еще. И всем он улыбался, каждому дарил немного тепла так, что стеклянная стена едва поблескивала на солнце.

— Кто продолжит? — бодро спросил мистер Гилберт, когда парень в серой кофте сел на место.

— Можно я, сэр? — тут же отозвалась Эффи, и Мадаленне захотелось, чтобы открыли окно — духи бывшей подруги оказались слишком душными.

— Конечно! Прошу вас.

Мистер Гилберт вышел из-за кафедры и пристроился около своего стола. Он все еще пристально смотрел на каждого студента, но как только Эффи заговорила, все его внимание перешло исключительно к ней.

— Меня зовут Эффи Доусен, и я очень рада учиться на этом факультете. Особенно рада теперь, когда к нам пришли вы, человек, мыслящий по-новому. — Эффи улыбнулась, и Мадаленна почувствовала, как ее лицо дернула судорога. — Не поймите меня неправильно, у нас был до вас замечательный преподаватель — мистер Флинн — но он был слишком консервативным, хотя, — она покосилась в сторону Мадаленны слишком заметно. — Хотя, должна сказать, некоторые личности со своими устаревшими взглядами находили с ним общий язык. Так вот, я очень рада, что вы будете у нас преподавать, мистер Гилберт.

— Благодарю, мисс Доусен. — он рассмеялся, и Эффи заулыбалась еще шире. — Надеюсь ваш настрой сохранится до сессии.

— О, я отличница, сэр!

— Что же, тогда я рад. Может быть вы что-то еще хотели добавить, мисс Доусен?

— Да, сэр. Должна сказать, что я обожаю Ирландию. — от подобной лести Мадаленне захотелось засмеяться в голос. Сейчас мистер Гилберт должен был саркастично усмехнуться и остановить подобный поток сладости, ведь не мог же он слушать подобное и принимать вес за чистую монету. Не мог! Но он улыбался и кивал. — Я действительно обожаю эту страну с зелеными долинами и высокими горами.

— Я польщен, мисс Доусен. Я рад каждому, кто любит мою малую родину. И много раз вы там были?

— Каждое лето, сэр!

«Ложь, это все ложь!» — хотелось воскликнуть Мадаленне. Она знала, что Эффи ничего не знала об Ирландии, ненавидела Шотландию, и каждый месяц смотрела на торжественный парад около Букингемского дворца. И она лгала, безбожно врала, а мистер Гилберт ей верил. Он не мог ей верить, не должен был! Такой мелочной, ужасно льстивой; как он — чистый, мудрый — не мог видеть этой лживости, которая лезла из каждого угла? Как он мог так ошибаться и улыбаться той, которая не была достойна этого? Вероятно, у нее все было написано на лице, потому что Дафни несколько раз толкнула ее в бок. Но Мадаленне это не помогло. Как он мог улыбаться Эффи той улыбкой, которая обдавала волной тепла каждого, кто я стоял рядом?

— И какой из городов вам понравился больше всего?

— О, — немного замялась Эффи. — Дублин, сэр.

Это было выше ее сил, и Мадаленна, ничуть не смущаясь, фыркнула. Она не волновалась, что о ней подумает педагог, ей овладел странный азарт, и теперь вместо вежливого тона и хороших манер, ей хотелось стать самым угрюмым и мрачным человеком, от одного вида которого мог пойти дождь. Ее выпад не остался незамеченным, и Эффи повернулась в тот же момент; ее лицо горело возмущением, но Мадаленну это только позабавило.

— Скажи, пожалуйста, Мадаленна, — голос Эффи звучал сладко-сладко. — Это ты пыталась изобразить фырканье коня, или задыхалась от приступа астмы?

Откровенную грубость мистер Гилберт оставить без внимания не мог, и Мадаленна знала, что на его лицо упала тень, она слышала, как переменился его голос.

— Я понимаю, мисс Доусен, что вам неприятно, однако переходить на колкости не стоит. Что вас так удивило, можете сказать?

Он обращался к Мадаленне, но голос его нисколько не потеплел, и от этого ей стало внезапно тоскливо и больно, словно внутри до этого что-то тепло билось, а потом в один момент исчезло, оставив после себя пустоту, очень холодную и темную. Но азарт разгорелся еще сильнее, и когда она заговорила, Дафни изумленно посмотрела на нее — так холодно ее приятельница никогда не говорила.

— Я прошу прощения, если задела мисс Доусен, — та надулась; вежливость Мадаленна вовсе не входила в ее планы. — Однако меня позабавила ее невежественность.

— Вот как? И в чем же она проявилась?

— Дублин — наименее ирландский город из всех возможных.

— Полагаю, мистер Гилберт лучше об этом знает, — взвилась Эффи, но мистер Гилберт только кивнул, и Мадаленна продолжила.

— Если я неправа, поправьте меня, сэр. Но, насколько я смею утверждать, Дублин наименее ирландский город из всех, что можно называть таковыми.

Эффи ожидала, что мистер Гилберт возразит, скажет Мадаленне о ее неправоте, но он молчал, и у Дафни отлегло от сердца за свою подругу — профессор улыбнулся, но не так как Эффи, искренняя улыбка скользнула в уголках губ, замерла в глазах — там загорелись знакомые Мадаленне огоньки, но она все списала на игру неровного света. Мистер Гилберт молчал, но в его молчании было что-то поощрительное, будто он просил ее продолжить, и она набрала побольше воздуха в легкие. Мадаленна не волновалась, она достаточно знала об Ирландии, чтобы говорить с тем человеком, который дышал воздухом этой страны с малых лет.

— Насколько я знаю, Дублин долгое время был захвачен викингами, а потом права на него оспаривали Тюдоры и Елизавета I. Ирландским он стал только к семнадцатому веку.

— И тем не менее, там родились замечательные писатели, — проговорил мистер Гилберт. — Кто вам из них нравится, мисс… Стоунбрук?

— Бернард Шоу — мой любимый автор, сэр.

— Что вы у него читали?

— Все. — кратко ответила Мадаленна.

— Все? — огоньки стали еще лукавее. — Вероятно, вы рано с ним познакомились?