— За все нужно платить, мистер Кемп. — сурово произнесла Мадаленна. — Попрощайтесь от меня с Сарой, и сообщите мне, если с Дикси будет что-то не так.

— И мне. — подхватил мистер Гилберт. — Полагаю, мы оба будем ее опекать теперь.

Эйдин внимательно посмотрел на Мадаленну, и она решительно отерла лицо от неожиданно выступивших слез. Она никогда не плакала из-за пустяков, не будет и сейчас; просто все случилось слишком неожиданно, и она не смогла уговорить себя не рыдать. Мадаленна посмотрела на небо, но оно было сухим, значит, и ей плакать не нужно. Все перестало иметь для нее значение, ей даже не беспокоило, расскажут ли об ее поведении Бабушке; ей нужно было домой, к Аньезе, чтобы полежать у нее на коленях и услышать, что все пойдет своим чередом. Да, ей нужно домой, и ей не нужно никакого Джона в довесок. Мадаленна захлопнула сумку и, оправив платье, вышла через запасную калитку. Дорогу она знала хорошо и могла не волноваться; ноги сами доведут ее до Аньезы. Она уже подходила к выходу, когда сзади нее послышался топот ног, и через секунду прямо перед ней вырос Джон. Мадаленна знала все, что он собирался ей сказать; что он испугался, что он был не в себе, что ему очень жаль. И она бы могла все это выслушать, если бы не хотелось так плакать, и ворот платья не сжимал ее шею так сильно, что ей казалось, она упадет тут же.

— Мадаленна! Прости меня! — воскликнул Джон. — Прости меня, прошу тебя! Я не хотел, чтобы все так вышло.

— Я знаю.

— Понимаешь, — Джон сбивался и никак не мог собрать буквы в слова, а слова в предложения. — Я вдруг очень испугался…

— Я понимаю.

— Мадаленна, прошу тебя, — но она его прервала; его голос звучал слишком громко, и ей хотелось спрятаться под ближайшим кустом, только чтобы не слышать его.

— Джон, я бы хотела побыть одна.

— Да, конечно, — он виновато посмотрел на нее, но у нее из головы все никак не шел другой взгляд — жестокий, холодный. — Тебя подвезти?

— Нет.

Мадаленна прошла мимо него, не ожидая ответа. Она знала, что через несколько дней она поймет Джона, найдет ему оправдание, обнаружится, что он проиграл достаточно крупную сумму, но сейчас перед ее глазами стоял совершенно другой Джон, которого она боялась, и от которого ей хотелось сбежать и больше не видеть никогда. Мадаленна вышла с арены, и с каждым шагом зажимала крепче уши, только чтобы не слышать лошадиное ржание.

***

Мадаленна сама не знала, сколько она точно прошла — только солнце стало светить намного сильнее, и даже шляпка из синей соломки не спасала. Мыслей в голове не было, там крутился дурацкий мотив какой-то ярмарочной песни, и единственное, что Мадаленна чувствовала — огромную усталость. Ноги налились свинцом, и каждый шаг давался ей с трудом, дорога была бесконечной, и солнце светило так безжалостно, так исступленно, что она совсем не удивилась, когда обнаружила себя лежащей на мягкой траве под раскидистой кроной дерева. Синий бархат колоколом обвивался вокруг нее, а она лежала и плакала. Слезы лились сами по себе, и она сама не могла толком понять, почему соленые струи бежали по ее щекам. Может быть Мадаленна плакала из-за того, что мечты о прекрасном и благородном друге были разрушены раз и навсегда; может быть из-за того, что она впервые столкнулась с жестокостью того, от кого она ожидала этого меньше всего, а может быть она понимала, что никогда в жизни больше не сможет глядеть на Джона по-прежнему. Возможно, это было излишне сентиментально плакать из-за такой глупой причины, но даже если Мадаленна не воспринимала Джона как своего жениха, она все равно уважала его и смотрела на него как на старшего товарища.

Мадаленна последний раз совсем не как леди шмыгнула носом и поднялась с земли. Надо было переставать плакать. Это дорога вела к поместью Бабушки, и здесь достаточно часто ездили машины, и если кто-нибудь увидит ее в таком состоянии, то Хильду непременно хватит удар, узнай она, что ее внучка валялась в вечернем платье на траве с растрепанными волосами и красным носом. Мадаленна вытащила последние шпильки из испорченной прически и наскоро скрутила обычный пучок. Пудру она с собой никогда не носила, но по звукам здесь где-то тек ручей, и, отодвинув ветки колючего кустарника, она наткнулась на небольшой источник. Мадаленна быстро умылась, отёрла лицо носовым платком и собралась снова в путь. Она не знала, сколько точно здесь пролежала, но наверняка скоро все должны буду возвращаться, и ей стоило поспешить, чтобы уйти и не стать объектом всеобщего внимания; ей вполне хватит завтрашних статей. Надо будет напомнить Фарберу спрятать все новости в печку.

Мадаленна вышла на асфальтированную дорогу и вполголоса похвалила себя за то, что пошла в туфлях на небольшом каблуке, словно знала, что ей предстоит долгая дорога. Несмотря на август, солнце пригревало как в июле, и чем дальше она шла, тем тяжелее висело на ней платье, и нескончаемой казалась дорога. Она уже успела пожалеть, что не напилась воды прямо там, около небольшого водопада. Вскоре деревья стали появляться все реже и реже на ее пути, спасительная тень исчезла окончательно, и Мадаленна, оглянувшись, уселась прямо на срубленном пне. Если нужно, она переживет полдень прямо тут, в лесу, а вечером вернется домой. Вдалеке слышался мотор машины, и она отвернулась, чтобы из гостей скачек ее никто не узнал. Ворчание машины становилось все более отчетливым, и Мадаленна сорвала лопух; в детстве он всегда служил ей отличным веером. Рев машины все приближался и приближался, а она старалась наблюдать за миниатюрной букашкой, которая ползла по стеблю цветка. Внезапно рев машины затих, и она решила, что та проехала, и посильнее зажмурилась, чтобы злые глаза Джона больше на нее не глядели. Солнце светило так сильно, что в темноте у нее пошли цветные пятна, и ее замутило. А потом раздался голос.

— Мисс Стоунбрук, вы же знаете, что вас видно за этим кустом папоротника?

Мадаленна даже не стала поворачиваться. Недавняя приязнь прошла; сейчас ей было ненавистно все человеческое, и даже мистер Гилберт не мог избежать этого гнева, несмотря на то, что он был спасителем Дикси. За такой грандиозный поступок лучшей благодарностью было не видеть ярости Мадаленны.

— Я бы хотела побыть одна, мистер Гилберт, прошу вас, не мешайте мне. И это лопух, в наших краях папоротники встречаются крайне редко.

Она думала, что он уйдет, но дверца машины хлопнула, и когда поднялся ветер, она почувствовала знакомый запах елового одеколона; захотелось чихать. Мадаленна отвернулась от мистера Гилберта еще дальше, так, что перед ней теперь стояли только метровые ели, ветки которых доставали до небес.

— Я прекрасно вас понимаю, и обязательно вас оставлю. Только позвольте мне задать один вопрос, хорошо?

— Пожалуйста. — Мадаленна дернула плечом, и сонная муха слетела с ее плеча.

— Как вы собираетесь добраться до дома?

Вопрос был резонным; вопрос был острым, и Мадаленне пришлось признать, что на это ей было ответить мало чем. Любой ее отказ звучал бы глупо, однако сейчас, когда волна гнева и одиночества гнала ее, ей было все равно, и вариант просидеть здесь весь день без еды и воды казался вполне подходящим.

— Не беспокойтесь, доберусь.

— О, в этом я не сомневаюсь. — она не видела его лица, но знала, что мистер Гилберт улыбался. — Но вы уходите от ответа и отвечаете не на тот вопрос. Я спросил, как вы собрались добираться?

— Пешком.

— Прекрасно. — по звуку голоса мистер Гилберт подошел немного ближе, и Мадаленна резко встала со своего сиденья. — И сколько по времени вы собираетесь добираться до дома пешком?

— Может быть час. — Мадаленна уже начинала терять терпение. — Может быть два.

— Блестящие подсчеты! А с учетом солнцепека и того, что вы можете свалиться в обморок?

Терпение лопнуло, и она, недовольная, сердитая, повернулась к своему знакомому собеседнику и сразу же натолкнулась на старую улыбку — немного насмешливую, но мягкую. Странно, но та ярость, которая плескалась в его глазах, гасла под напором этой светлой улыбки — стремления обогреть каждого, подарить еще немного тепла.