— Вот увидишь, — затараторил Джон. — Она выиграет, а ты останешься ни с чем!
— На твоем бы месте…
Внизу снова раздался смех, и Мадаленна, стараясь не перевешиваться через поручни, посмотрела на длинную белую скамейку. Те люди были гораздо старше ее, но ей почему-то хотелось оказаться там; все они были такими простыми, хотя нечто в их манерах подсказывало, что эти люди далеко не так просты по своему происхождению и положению, просто их это не волновало. Мадаленна так выкрутила бинокль, что тот чуть не упал вниз, и только тогда она уловила внимательные взгляды, которыми ее одаривали с разных трибун. Здесь она была еще большей Стоунбрук, чем дома, и ей пришлось выпрямиться так, словно в спину ей вогнали жердь и посмотреть в ответ так холодно, что некоторые дамы расплылись в виноватых улыбках. Теперь она была почти благодарна Хильде, что она не выгуливала ее на светских мероприятиях.
— Сара, — Мадаленна улыбнулась спутнице Майкла, чьи золотые волосы сверкали на солнце. — Можете сказать, чья это скамейка вон там внизу?
Сара, ничуть не смущаясь, наклонилась вниз, и ее кулон в виде капли начал беспокойно раскачиваться вдоль перил. Она не переживала насчет того, что о ней подумают остальные, и Мадаленна не знала, что ей делать — завидовать или осуждать.
— Это скамейка профессоров, — весело рассмеялась девушка. — Весь состав, которому я завалила экзамены.
— Правда? А кто этот мужчина, слева, в черном костюме?
Мадаленна указала на мистера Лойтона; ей почему-то хотелось подольше понаблюдать за безымянным человеком, который отчаянно не поворачивался к ней лицом, только курил, и серый дым от сигареты плавно оседал на рукава серого шерстяного костюма. Мадаленна навела бинокль на мистера Лойтона, и, заметив, что он увидел ее, спрятала его в сумку. Он махнул ей рукой, и она ему кивнула. Подобное не укрылось от внимания Сары, и та заинтересованно посмотрела на Мадаленну.
— Вы знакомы с великим и ужасным мистером Лойтоном?
— Он мой преподаватель Древней истории.
— Вот это да! И у меня тоже!
Девушки рассмеялись, и Мадаленна слегка облокотилась на перилла. Она знала многих из круга мистера Лойтона, в том числе и профессора Разерфорда; он медленно повернулся в ее сторону и улыбнулся. Теперь, Мадаленна это знала, в ее сторону должны были повернуться все из этого состава — своим вниманием мистер Лойтон удостаивал лишь немногих, и она незаметно оправила воротник на платье — не дай Бог, чтобы тот помялся, и Бабушка бы потом сказала, что на фотографии она выглядела чучелом.
— С какой попытки вы ему сдали экзамен? — поинтересовалась Сара.
— С первой.
— Правда? А я с третьей. — она снова рассмеялась, и Мадаленна подумала, что учеба, вероятно, нисколько не волновала ее. — Тогда мистера Лойтона вы знаете, мистера Разерфорда, я полагаю, тоже… О, а вот эту женщину, миссис Керр, я терпеть не могу! Испортила мне общий балл только потому, что я не смогла проспрягать один глагол на французком. Отправила сразу на пересдачу.
Мадаленна присмотрелась к женщине в молочном костюме; та действительно выглядела достаточно язвительной и нетерпимой, и подобное выражение лица портило ее вполне симпатичный облик.
— Потом, этот мужчина в лиловом сюртуке — это мистер Дайвер, преподаватель немецкого у нас в Дарлингтоне, милый мужчина, но со странностями. — продолжала Сара, нисколько не теряясь от того, что остальной состав скамьи по инерции начинали смотреть на их ложу, и Мадаленна становилась неудобно; она не привыкла к подобному вниманию, и ей уже совсем не хотелось, чтобы незнакомец в сером смотрела в ее сторону. — Это мисс Дауфер, она слишком молода для латыни, и слишком молода для преподавания. Это мистер Дигори, строгий, но надо сказать, вполне справедливый. — Сара отвлеклась на растрепанный локон, и снова продолжила. — А это мисс Барбан, не обращайте внимания на ее взгляд, она всегда хотела быть рыжей, но природа распорядилась иначе и сделала ее шатенкой, а от того она терпеть не может всех рыжих; представляете, как трудно нам сдавать ей фонетику?
Это была уже такая чепуха, что Мадаленна не удержалась и рассмеялась; теперь ее голос прозвучал над скамейками, и в ее сторону невольно оглянулись некоторые костюмы-тройки и широкополые шляпы. Однако Мадаленна вздохнула с облегчением; смех будто сорвал с нее тяжелые оковы, и все окрасилось из черного в спокойный бежевый.
— О, а этот последний, — она и не заметила, как Сара дошла до незнакомца в сером. — Он просто замечательный, скажу я вам! Да, пожалуй, самый лучший преподаватель, которого когда я либо встречала; мистер Гилберт, профессор искусствоведения. Добрый, умный и не носит эти отвратительные бабочки! Только вот его переводят от нас, а куда забыла… Впрочем, сейчас многих куда-то переводят…
Смысл сказанного не сразу дошел до Мадаленны, и сколько-то минут она все еще улыбалась, смотря вниз, на песок, однако знакомая фамилия так сильно забила ей в уши, что она едва успела выпрямиться и посмотреть на небо. Это не могло быть, твердила она себе, но в чем был смысл твердить чепуху, если ужасное совпадение произошло, и ее недавний знакомый мистер Гилберт сидел в самом конце скамье, в сером костюме. Она возблагодарила Небеса за то, что не спросила о нем с самого начала.
— Мадаленна, по-моему, он вас знает. — Сара тронула ее за рукав, и Мадаленна почувствовала, как все внутри почему-то заледенело; она снова стала деревянной куклой.
— Почему вы так решили? — она все так же смотрела на лошадей и старалась не оборачиваться.
— Он улыбается, а мистер Гилберт редко улыбается тем, с кем незнаком. Вы его знаете?
Мадаленна ничего не сказала, забилась подальше в ложу и спрятала бинокль, однако когда гонг снова прозвенел, она машинально посмотрела на арену. Да, это был мистер Гилберт; да, он улыбался ей, и снова в его улыбке не было ни капли раздражения или досады, что она так старательно игнорировала его приветствие. Это была улыбка спокойного и мудрого человека, который принимал природу поведения и характера, не обращающий внимание на мелочи; человек, который не стеснялся вести себя так, как подсказывал себе он сам, и Мадаленна почти физически ощутила боль от того, что она не может быть настоящей и простой. Она растерянно поклонилась ему в ответ и вместо перилл, вцепилась в свою сумку так, словно это было последнее, что удерживало ее на этом месте.
— Мадаленна, Сара! — ее замешательство прервал Джон, и она обернулась к нему. — Извини, пожалуйста, но нам с Майклом нужно вас оставить, внизу необходимо наше участие. — молодые люди были очень горды собой, и разве чуть не лопались от важности. — Вы не обидитесь?
— Тем более, вы так подружились. — добавил Майкл, и девушки кивнули в ответ.
Конечно, они не обидятся. Конечно, джентльмены могут идти, а они посмотрят на скачки здесь и встретятся потом, около белых зонтиков и кувшинов с лимонадом. Молодые люди просияли, и когда гонг ударил в третий раз, Мадаленна и Сара посмотрели на арену, где первые лошади — серая, в коричневых яблоках и черная, уже нетерпеливо били копытом. Раздался свисток, и все вокруг окуталось пылью и песком. Мадаленна видела, что наездники ловко сидели на лошадях, однако каждый раз, когда животное подпрыгивало, ее сердце подпрыгивало вместе с ними. Она читала «Анну Каренину», и ее воображение сразу подсказало, что будет, если лошадь вдруг скинет наездника. Внезапно на первой скамейке пронеслось какое-то движение, и знакомый голос со всей силы прокричал: «Давай, Долли!» Профессора так вести себя были не должны, профессора были обязаны невозмутимо наблюдать за скачками и степенно записывать результаты в большой блокнот, но мистеру Гилберту было все равно, и что-то мальчишеское почудилось Мадаленне в этом восклике. На секунду его товарищи оторопели, но вслед за ним поднялся мистер Разерфорд и крикнул что-то в поддержку другой лошади. И когда мистер Гилберт сел на место, она вдруг ощутила, как на ее лице появилось что-то, смутно напоминающее подобие улыбки. Бывшая неприязнь к этому человеку, возникшая из-за смущения, начинала медленно растворяться в воздухе, и она, нехотя, все еще цепляясь за старое впечатление, почувствовала, как в ней зародилось нечто сродни теплому уважению к мистеру Гилберту, так спокойно принимавшему правила жизни и создававшему свои собственные.
