— Тоже? — нахмурилась Джейн; Мадаленна кивнула и допила остатки чая. — А из-за чего?

— Не хотят быть вместе.

— Не любят, да?

— Нет, — покачала головой Мадаленна. — Это другое. Просто не хотят быть вместе.

— Ого.

— Знаете, — Мадаленна вплотную придвинулась к столу. — Мне было бы легче понимать, что они расстались из-за кого-то вроде меня. Чтобы тоже была причина, а не пустота.

— Почему вы расстались с ним? — после долгой паузы спросила Джейн. — Что такого сказала моя мама, чтобы вы бросили его?

Мадаленна посмотрела на Джейн. Она могла знать об изменах своей матери, могла быть ближе к отцу, но какой бы не была правда, она все равно не поверила бы ей. Потому что Линда была ей матерью, близким человеком, а любимых можно было оправдать даже за убийство. Она ничего не сказала и снова посмотрела в чашку — на дне плавали чаинки и складывались в забавные фигурки.

— Боитесь сказать правду о моей матери? — Джейн усмехнулась, и Мадаленна удивленно посмотрела на нее. — Не бойтесь. Я представляю, какой она может быть в гневе. Она сказала, что расскажет про вас в свете?

— И не даст ему видеться с вами.

— И вы поверили? — с сомнением поглядела на нее Джейн. — Почему это вас так заботило — будем мы видеться с отцом или нет?

— Он любит вас и волнуется. Когда вы сбежали с вашим поклонником… — ее перебили.

— Откуда вы это знаете? — резко спросила гостья. — Отец вам рассказал?

— Нет, я слышала, как он говорил по телефону с вашей мамой. — Джейн немного успокоилась. — Он сильно волновался за вас. Вы для него много значите.

— А вас-то как волнует, что я для него значу?

Джейн начинала закипать, но Мадаленна не чувствовала раздражения, была тяжесть и усталость.

— Он не был бы счастлив без вас, а для меня его счастье значит все.

— Даже если это счастье без вас? — едко спросила Джейн.

— Да.

Снова повисла тишина, а потом Джейн с досадой хлопнула рукой по столу и отошла снова к окну. Мадаленна отодвинула занавески и посмотрела на небо — там собиралась гроза, и серые тучи повисли над трубами Стоунбрукмэнора. Было что-то страшное и красивое в том, как грязно-синие облака плыли с запада, становясь на солнце совсем черными.

— Что вы за любовница такая, — проворчала Джейн, — Что вас даже не в чем обвинить. Любили вы его тихо, встречались с ним тихо, даже расстались тихо. Тьфу ты, — выругалась она. — Ни скандалов, ни криков.

— А вам так нужны громкие представления?

— Мне нужно на чем-то отвести душу, — буркнула Гилберт. — И я надеялась, что вы станете идеальным вариантом, а в результате — расплакалась перед дверями, вы напоили меня чаем, и как, по-вашему, я теперь должна с вами ругаться?

— Ну уж как-нибудь.

— Вы его любите? — внезапно спросила она ее.

— Да.

— Только не думайте, что вы мне нравитесь! — она воинственно выпятила подбородок и выпрямилась; Мадаленна усмехнулась.

— Я так и не думаю.

— У мамы было много увлечений, — трудно проговорила Джейн, перебирая тесемку от фартука. — Знаете Джонни Лорда?

Мадаленна знала, но сочла за лучшее соврать.

— Нет, не знаю.

— Вы с ним танцевали на котильоне.

— Я много с кем танцевала.

— Да, — рассеянно дернула тесьму Джейн. — Вы имели успех. Так вот, этот Джонни, он… Он отвратительный тип, он ужасный, скользкий мерзкий, но мама говорила, что все это игра света. — Мадаленна видела, как дается это признание и не останавливала ее. — Я думала, что это правда… Господи, — она топнула ногой. — Как же мне хотелось, чтобы и отец был таким же, чтобы у него тоже было какое-то увлечение, но с вами… Нет, — забормотала она. — С вами все как-то чище, по-другому. Я никогда не видела его таким счастливым. Я жутко ревновала, что это не из-за меня он ходил таким светящимся. — Джейн внимательно посмотрела на Мадаленну, и та стойко выдержала этот взгляд. — Я ненавидела вас.

— А сейчас?

— Сама не знаю, — пожала плечами Джейн. — Вы мне все еще не нравитесь, но я не ожидала, что вы меня впустите.

— Я и сама не ожидала. У вас замечательный отец, Джейн, — она встала и отнесла чашки в мойку. — Он всегда будет о вас заботиться, и у него нет недостатков.

— Кроме одного: он любит мою сверстницу.

— Он не любит меня, Джейн. — твердо заявила Мадаленна, но та махнула рукой.

— Ну да, — усмехнулась Гилберт и вытащила что-то из сумки. — А это не ваш портрет, как же.

Мадаленна присмотрелась к рамке, которую положила Джейн и не смогла сдержать улыбки. Это была она, это был ее портрет, тот самый, который Гилберт спрятал от нее во время котильона. Теперь он был куда более узнаваемым — она была в белом костюме, с распущенными косами; Мадаленна улыбалась. Так, что сразу становилось понятно: и художник, и модель были влюблены, и счастье это их переполняло.

— Откуда он у вас?

— Стащила, — простодушно ответила Джейн. — Со стола отца. Он вас любит, если я с этим смирилась, то и вам придется.

— Джейн, я…

— Только не думайте, что я стану называть вас мачехой. — рассмеялась она и остановилась около двери. — Вам придется повоевать со мной, Мадаленна, но в конце концов, я сложу оружие.

— Вы уже уходите? — Мадаленна предпочитала не развивать тему ее отношений с Эйдином. — Так быстро?

— У меня еще несколько встреч, вы не одна, с кем мне нужно увидеться. Вас подвезти? — она натянула перчатки, и они пошли обратно по коридорам. — Обещаю, я не стану провоцировать дорожную аварию.

— Нет, — Мадаленна распахнула двери старого дома и улыбнулась. — Я останусь здесь.

— В этом театре ужаса? — скептически подняла бровь — Бросьте, вы тут сойдете с ума.

— Может. Может это и к лучшему.

Улыбка вышла жуткой, и Мадаленна постаралась ее прогнать, предложив руку Джейн. Та помедлила, но приняла.

— Постарайтесь не сойти с ума до моего следующего приезда. Я собираюсь вам здорово попортить нервы.

Дверь за Джейн закрылась, и Мадаленна прислушалась к тому, как шаги медленно удалялись по дороге. Вот, швыркнул гравий, вот скрипнула калитка, еще чуть-чуть, и Джейн пересечет дорогу, а там было совсем недалеко до сторожки мистера Смитона. Она была одна. Первый раз в своей жизни Мадаленна осталась наедине с этим домом. Когда она страдала по садовнику, то ее поддерживали ее же переживания и Эйдин. Было приятно знать, что он где-то там, недалеко, в Портсмуте, и можно было набрать всего один номер, и он оказался бы здесь. Сейчас Мадаленна была одна. Она подошла к телефону и сняла изогнутую трубку. Кому можно было позвонить из этой старой телефонной книги? Все собеседники Хильды либо болели, либо умерли, а сама хозяйка дома, сошедшая с ума еще в молодые годы, теперь протягивала пальму первенства своей внучке.

Мадаленна прошлась по гулкому холлу, перепрыгивая через квадратики черной плитки — раньше в детстве она так играла, старалась устоять на одной ноге, не переваливаясь на белый квадрат. Иногда получалось, иногда она падала. А потом приходила Бабушка и отводила ее в карцер. Сколько лет Мадаленна здесь жила, и сколько дней из этих долги лет она была счастлива? Триста, шестьсот, а после этого тысячи, тысячи и еще тысячи вечного мучения, вечной борьбы с призраками. Дедушка отстроил эту часть дома, как подарок и совсем не подозревал, что выстроил крепость, бастион, где его сноха и внучка буду вынуждены скрываться еще десять лет. Все несчастья были от этого дома, все плохое было от него. Казалось, весь яд прошлой хозяйки впитался в него, и теперь он сам стал серым от той желчи, которая текла по его трубам. Сколько лет Мадаленна мечтала спалить его? И сколько раз Аньеза говорила, что они уедут, обязательно уедут?

Мадаленна приоткрыла дверь в Розовую гостиную и посмотрела по сторонам — везде была рука дедушки: в вазах, в зеркалах, в фортепиано, которое так и осталось расстроенным после его ухода; все было неизменным, достойным, словно ожидало своего старого хозяина и не знало, что тот больше не придет. Мадаленна прошла внутрь и подошла к граммофону. Она его уже давно не заводила, а дедушка очень любил слушать Карузо; в отличие от своей жены он любил все, связанное с Италией. Легко пританцовывая, Мадаленна взяла любимую пластинку: «Потаенная слеза» и бережно поставила ее. Сначала все комната покрылась шуршанием, а потом вместе с громом грянула итальянская ария. Ей слышалось освобождение, мощь, сила и счастье. Солнечные дни в Сиене; им следовало там и остаться. Гремела гроза, и итальянский тенор наравне со стихией выводил арию о вечной любви Доницетти.