— Мама, ты же знаешь, что Бабушка этого не одобрит.
— Мне все равно. Я скажу, что у тебя новый режим дня.
Аньеза решительно смяла покрывало на кровати и разгладила простыню — Мадаленна всегда так беспокойно спала, что белье под ней сминалось уродливыми складками, а потом с трудом разглаживалось. Мама была явно чем-то взволнована, но Мадаленна никак не знала, как к ней подступиться с распросами. У них были замечательные отношения, но в самые сложные минуты и дочь, и мать уходили в себя, и переживали все трудности в своем внутреннем мирке, куда не пускали никого, даже самых близких. Каждый из них считал себя отличным актером, и каждый разгадывал другого в ту же самую секунду, как только представление начиналось. Вот и сейчас Мадаленна видела, что Аньезе никак не собраться с мыслями, и та все бродила по комнате, то беря вещи в руки, то оставляя их на первом попавшемся стуле. Мама иногда впадала в отчаяние, могла часами сидеть в душной комнате и смотреть на одну статуэтку, но сейчас Мадаленна не могла сказать, что творилось с ней — вся она была натянутым нервом, и в ее глазах горел лихорадочный огонь.
— Полагаю, я сегодня не опоздаю. — невпопад сказала Мадаленна; Аньеза остановилась посреди комнаты и посмотрела на нее невидящим взглядом. — Ты меня вовремя разбудила, спасибо.
— Ты точно не опоздаешь, дорогая. Я тебя отвезу.
Полотенце упало из рук Мадаленны, и ей самой захотелось опуститься на стул — мама не водила уже десять лет. У них была машина, милый «Триумф» сороковых годов, на котором Аньеза училась кататься по проселочным дорогам вместе с Эдвардом, когда Мадаленне было только год или два, но как только отец уехал на свои раскопки, мама за руль больше не садилась, и машина стояла в запертом гараже, а от ржавчины и грязи «Старину Френка» спасал тайком Фарбер, по ночам протирая его тряпкой и полиролью. Мадаленна не знала, умеет ли мама все еще водить; не была уверена, помнит ли она, где газ и тормоз, но все же она ничего не сказала и кивнула в ответ. Странные вещи начали твориться под крышей Стоунбрукмэнор, и было непонятно — стоит ли этому радоваться или же бежать без оглядки.
— Я вижу, ты удивлена, моя дорогая! — рассмеялась Аньеза и подала Мадаленне полотенце. — Но я и сама, если честно, от себя такого не ожидала. Просто вдруг проснулась с утра и поняла, что не могу допустить, чтобы ты разъезжала одна на автобусах, когда я могу подвезти тебя на машине.
— Но я же езжу спокойно в университет. — Мадаленна изо всех сил старалась не выглядеть слишком пораженной, чтобы не обидеть маму. — Я уже привыкла.
— Ну, университет это другое, и потом, — Аньеза вдруг обернулась и обняла Мадаленну. — Думаю, что в этом году ты сможешь ездить в Лондон сама. Нет, я, конечно, могла бы попросить и Фарбера, но бедолага и так сильно устает по хозяйству, так что, машина будет в твоем распоряжении.
— У меня нет прав.
— Не беда, — пожала плечами Аньеза. — Выучишься. Ты — девушка способная, все эти мелкие значки запомнишь быстро, а потом уже будешь рассекать на нашем «Френке». Согласна?
— Спасибо. Мама, что случилось? — Мадаленна не выдержала и нарушила негласный закон не вмешиваться в личное пространство. — Что происходит?
Мама ничего не ответила, а прижала ее к себе так сильно, будто не видела ее с десяток лет, и теперь наконец-то нашла свою дочку. Аньеза что-то тихо говорила на итальянском, но слова Мадаленна разобрать не могла, как бы не прислушивалась; мама медленно перебирала ее волосы и гладила ее по голове, как делала это раньше, когда маленькая Мадаленна разбивала банку с вареньем и на неделю оставалась без сладкого в темной комнате. Аньеза снова видела свою маленькую дочку, и Мадаленне почудился голос отца, который их звал в парк.
— Мы обязательно отсюда уедем, mia carra (прим.автора — «моя дорогая») — прошептала Аньеза и, прежде чем Мадаленна смогла что-то сказать, отстранила ее от себя, и быстро-быстро проговорила. — Поторапливайся, дорогая, если хочешь успеть украсить свой драгоценный постамент, нам совсем мало осталось времени.
— Да, мама. — только и ответила Мадаленна.
— Что ты сегодня наденешь?
Аньеза энергично открыла дверцы платяного шкафа и вытащила оттуда ворох юбок, блузок и платьев; Мадаленна сразу заприметила свое любимое — светло-зеленое из хлопка; она его обожала — и длинные рукава, и вышивку на подоле, и оборки на юбке — обожала и почти не носила, боялась, что слишком быстро износится. Но сегодня был особенный день.
— Вот это. — Мадаленна указала на него, и мама просияла — она его тоже любила.
— Прекрасно, очень тебе пойдет. Тогда одевайся, а позавтракаем прямо там, хорошо?
— Ты поедешь со мной?
— А ты не хочешь?
— Очень хочу! Мы давно с тобой никуда вместе не ходили.
Это была правда. Мама так часто оставалась взаперти вынужденной пленницей и отпускала дочку на свободу, что Хильда привыкла к такому положению дел, и каждый раз, когда они порывались уйти куда-нибудь вдвоем — хотя бы в кино — Бабушка сразу же начинала охать и вздыхать, что ее никто не любит, и никто о ней не заботится, и Аньеза отпускала Мадаленну на свободу, а сама оставалась выслушивать оскорбления и попрекания кровом и едой.
— Вот и славно, — выдохнула Аньеза. — Наконец-то увижу мистера Смитона, а ведь я его не видела… Да! — пораженно воскликнула мама. — Да! Целых два года! Он сильно постарел?
— Не очень. — пропыхтела Мадаленна, стараясь застегнуть пуговицы на ботинках. — Выглядит хорошо, только иногда спина побаливает.
— А что ты хочешь; ему ведь уже семьдесят три, как никак все равно возраст.
— Нормальный возраст. Не так уж и много.
Аньеза пристально посмотрела на Мадаленну и заметила тень, из-за которой ее глаза сразу же потухли. Она всегда скучала по Эдмунду, Аньеза и сама по нему скучала, что уж и говорить, но ее дочка — больше всех. Временами она боялась, что подобная скорбь может перерасти в тоску, и тогда придется опасаться за психическое состояние Мадаленны, но девушка держалась и всеми силами не позволяла горю взять над ней вверх. Нужно было срочно поменять тему, и Аньеза собралась с силами.
— Тогда уж заодно познакомлюсь и с загадочным мистером Гилбертом.
Мадаленна тотчас позабыла тоскливые воспоминания и подозрительно взглянула на маму — та отвернулась к зеркалу так, что ее лица не было видно, но Мадаленна могла поклясться, что она лукаво улыбалась. Ловушка открылась.
— И вовсе он не загадочный. — ловушка закрылась, и Эдмунд Стоунбрук на какое-то мгновение оказался позабыт. — Обычный профессор.
— Но я же должна знать, с кем моя дочь ведет задушевные беседы.
— И вовсе я их не веду. — пробурчала Мадаленна. — Если ты думаешь, что я сама начинаю с ним разговаривать, или… Он сам…
Мадаленна начала громко сопеть, и, несмотря на свои солидные двадцать лет, она понимала, что выглядит сейчас ровно на пятнадцать; это огорчало.
— Милая, ничего такого я не думаю. — успокаивающе проговорила Аньеза и подала ей щетку для волос. — Хорошая беседа, кто бы ее не начал, всегда замечательно.
— Нет, — Мадаленна так быстро провела щеткой по волосам, что чуть не выдернула целый клок. — Нет, это странно.
— Что странно?
— Мама, так не должно быть. Я знаю его всего ничего, а говорю с ним о том, что меня волнует. Это странно и нехорошо.
— Что же тут плохого? Наоборот, ты нашла человека, с которым можно поговорить обо всем, такие люди — редкость.
— Но я же не знаю о нем ничего! — воскликнула Мадаленна, так махнув рукой, что чуть не сбила книги с этажерки. — Знаю, что его зовут Эйдин Гилберт; знаю, что он друг мистера Смитона и профессор в университете, но больше я не знаю ничего!
— Так что же нужно еще знать? — удивленно посмотрела на нее Аньеза, и Мадаленна бессильно опустилась в кресло.
Она и сама не понимала, что ее так пугало в общении с мистером Гилбертом. Он был хорошим человеком, это она знала точно, чутье ее не обманывало; человек с такой мягкой улыбкой и серьезными принципами не мог быть плохим, да и мистер Смитон был на удивление чутким человеком, и в кругу его друзей и знакомых не было ни одного лишнего прохожего. Однако то, как быстро она смогла рассказать о своих страхах и волнениях; то, как быстро откликнулся этот человек на ее невысказанные вопросы и развеял многие сомнения — вот это не могло не пугать Мадаленну. Непонятное чувство, оно заставляло говорить ее с ним, заставляло расспрашивать его, и ничто не могло ее остановить. Мистер Гилберт был хорошим человеком, и от этого все становилось труднее.
