— Вам нельзя там быть. — твердо произнес он и вытащил носовой платок. Зачем? Она ведь не плакала. — Вам нельзя туда заходить.

— Мне там хорошо.

— Вам так кажется, нельзя так растравливать себя. — повторил он и удержал ее за руку, когда она поднялась. — Мадаленна, посмотрите на меня, — Гилберт повернул ее за плечи к себе. — Посмотрите на меня. Так произошло. Это ужасно, это страшно и больно. Но так произошло, и этого не изменить.

— Пустите меня.

— Нет. Я не хочу, чтобы с вами что-то случилось.

— Да пустите же! — крикнула она, и ее голос сорвался.

Мистера Смитона больше не было на этом свете — это осознание пришло ярко и так быстро, что она не успела опомниться. Мадаленна почувствовала себя ребенком, у которого отобрали любимую игрушку. Он же обещал, что будет всегда с ней; он же говорил, что никогда не оставит ее, не лишит своей поддержки, пока не поймет, что она стала готова к этому. А она не была готова! Не была! Мадаленна вскочила с места и попробовала подбежать к дому, когда поняла, что там никого не было. Это был конец, и прошлое поменять было нельзя. Она топнула ногой, совсем как в детстве, когда у нее сломался велосипед и заплакала. Теплые слезы так быстро текли по щекам, что Мадаленна не успевала их вытирать, и носового платка как назло не было. Она плакала точно так же, как и когда первый раз рыдала по дедушке; тогда ей казалось, что все слезы остались выплаканными, но, видимо, было что-то еще. Она плакала беззвучно, по-птичьи подергивая плечами, стараясь закрыть глаза, чтобы больше не видеть ни этого палисадника, ни маргариток, ни ворот теплиц вдалеке. А потом она оказалась в крепких объятиях. Ее крепко обнимали, прижимали к себе и шептали что-то очень хорошее и теплое. За проснувшейся болью Мадаленна чувствовала только одно — тоску по этому человеку, которого так полюбила и не была готова оставить.

— Моя дорогая, моя смелая, моя добрая, — говорил Гилберт осторожно касаясь ее спутанных волос. — Все будет хорошо, клянусь. Это надо пережить, перестрадать, но потом все будет хорошо.

Он снова усадил ее на скамейку и аккуратно вытер мокрые щеки. Мадаленна наблюдала за его точными движениями — ни одного лишнего, и спокойствие медленно наполняло ее. Все еще болело, и она не могла глядеть на красную дверь, но его рука была в ее руке, и от этого она брала сил, чтобы сидеть на скамейке и не заваливаться вперед.

— Пока что вам не стоит сюда приходить. — он отряхнул ее брюки и мельком взглянул на печную трубу. — Не думаю, что вам пойдет на пользу, если вы будете постоянно видеть этот дом. Подождите хотя бы месяц, хорошо?

— А что делать с теплицами? — она старалась не вспоминать о белых цветах. — Там столько документов, мне нужно с ними разобраться.

— Я вам помогу. — просто ответил Гилберт и спохватился. — Не думаю, что у меня есть право на то, чтобы давать вам советы… — он не договорил.

— Вы — единственный, у кого есть это право. — быстро проговорила Мадаленна и посмотрела на него.

Молчание было не таким, которое прежде окружало их. Весенний свежий воздух стал густым, и Мадаленне показалось, что она могла собрать его в банку, как сироп для вафель. Она чувствовала, что нечто должно произойти — новое, пугающее, то, о чем она смошла забыть, когда уехала из Италии. Мадаленна не отводила взгляда, все смотрела в синие глаза, которые теперь были такими глубокими и совсем потемневшими, что она даже не видела своего отражения. Она потянулась поближе, чтобы разглядеть выражение — странное, какая-то тень билась там, и она бережно положила руку на щеку, чтобы это выражение исчезло. А потом Мадаленна почувствовала, как его руки обвились вокруг ее талии. Удивительное это было ощущение; Мадаленна знала, что произойдет дальше, но совсем не боялась, только никак не могла привыкнуть к тому, что в голове у нее стало совсем туманно. Она была рада этим объятиям, недружеским, а влюбленным; так долго она ждала любви, так долго хотела любить, что сама не заметила, как ее руки обвились вокруг него. Эйдин целовал ее, и что-то удивительное творилось с ней. Она чувствовала теплое прикосновение его губ, чувствовала сладость и горечь табака; приятная слабость накатывала на нее; все тревоги растворялись в мягком свете. Он целовал ее медленно, словно никуда не спешил, нежно; но когда Мадаленна сильнее обняла его, острая мысль, что же такое она делает, мелькнула в у нее в голове, и она застыла. Она все еще чувствовала его поцелуй, все еще подставляла щеки, но сознание уже говорила вместо чувства, и Мадаленна выпрямилась.

— Нет, нет, — забормотала она, понимая что натворила. — Нет, это невозможно. Все скажут, что мы дурили Линде голову, скажут, что завели роман на стороне, тебя назовут изменщиком, меня — распутной девушкой. Господи, — она зажала себе рот рукой, понимая, что наговорила слишком много. — Это невозможно.

Она поправила на себе пиджак и пошла в сторону домика, там у нее оставалась ее корзинка, и Мадаленна боялась, что больше никогда не сможет туда зайти, чтобы не вспомнить все, что произошло потом. Она застыла на пороге, когда увидела тот же самый призрачный свет, льющийся из крыши, точно похожий на тот, который она увидела, когда не стало дедушки. Слезы сняли тяжесть с груди, поцелуй ослабил первую боль от потери, она выплакалась на плече человека, которого любила, и на какое-то время воспоминание о произошедшем ослабило нервное потрясение. Мадаленна потянула за ручку двери, как Эйдин возник перед не и быстро прошел в комнаты.

— Вы ведь забыли корзинку? — послышался его голос. — Плетеную с украшенной ручкой.

— Да.

— Вот, держите.

Он вышел на порог вместе со своей находкой, потом взял ключи из ее руки, оказывается, все это время она их судорожно сжимала, на ладони даже осталась красная отметина. Ей следовало отсюда уйти, но новое чувство смущения не давало ей повернуться и пойти в сторону за Гилбертом. Его шаги удалялись, и Мадаленна с облегчением подумала, что он решил уехать, как те затихли, и она снова почувствовала еловый одеколон сзади себя. Ее не просили повернуться, Мадаленна сама развернулась и поглядела на Гилберта. То, что произошло уже было прошлым, и этого изменить было нельзя. А она просто струсила, раз решила сбежать от произошедшего, снова решили закрыть глаза руками и притвориться, что ничего не было. Филип Смитон многое ей прощал, но трусость — никогда. Она подошла поближе и вгляделась в любимое лицо. Эйдин стоял, не шелохнувшись, и только снова взял ее за руку, когда она поравнялась с ним. Кто сказал, что ему было легче, чем ей самой? Ее никто не заставлял отвечать на поцелуй, она могла строго посмотреть на него и уйти, но она ответила. Потому что ей этого хотелось, потому что она мечтала об этом. Мадаленна, в глубине души, считала себя взрослым человеком, а главная особенность взрослых людей заключалась не в том, чтобы не творить глупостей, а в том, чтобы нести ответственность за эти глупости. То, что началось в Италии, никак не могло продолжиться здесь; то, что казалось там таким естественным, здесь бы порицалось, но шаг вперед был сделан, и вернуться назад означало бы проиграть все.

— Я долго думал, — негромко начал он, и Мадаленна поправила выбившийся галстук. — Я никогда бы не смог поставить тебя… — он запнулся. — Вас под удар. — а потом вдруг выпалил. — Я подаю на развод.

— О, — улыбка вышла ледяной; она отряхнула его пиджак от насевшей пыли; эта иллюзия была не менее прекрасной, чем все остальные. — Какие хорошие мечты. Она вас не отпустит.

— Почему ты так думаешь? — он нахмурился и заправил ей выбившиеся пряди с щеки. — Разводы в Англии случаются каждый день, мы — не первые и не последние.

— Я бы не отпустила.

— Она не ты.

Мадаленна постаралась не обращать внимания на то, как потеплел его взгляд. Этот поцелуй; вероятно, он еще долго будет являться ей во снах. Она понимала, что совершила ошибку, и в общепринятом понимании ее поведение было недостойным, но, в сущности, какое дело ей было до общества и его мнения? Хильда всю жизнь жила, подстраиваясь под правила света, и в результате тот все равно считал ее взбалмошной старухой, но, с другой стороны, ее отец отмахнулся от всех голосов светских советников и получил разбитый брак и одиночество с женщиной, которую когда-то любил, а может быть все еще и сохранил какие-то чувства. Мадаленна не могла узнать, что из этого выйдет, не попробовав самостоятельно шагнуть в другую жизнь. Там были бы другие сражения, другие сплетни, но если она смогла выдержать то, что говорили про нее и ее семью все это время, разве сможет сдаться и в этом случае? Тем более, если на кон была поставлена ее счастливая жизнь. Либо она выйдет замуж за него, либо останется навсегда одна.