— Как-то я волнуюсь, — сказала Мадаленна, становясь рядом с ним. — Как-то непривычно все это.
— Да не о чем беспокоиться, — беспечно улыбнулся Эйдин. — Ничего такого страшного не происходит, обычная свадьба, нас с вами просто попросили в ней поучаствовать.
— Вы не знаете итальянцев, — пробормотала она, пытаясь стащить перчатку. — Для нас свадьба — это самое важное событие. Знаете, сколько нужно ждать подтверждения в мэрии? — Эйдин отрицательно покачал головой. — Сто восемьдесят дней.
— Боги! — присвистнул он, и Мадаленна легко толкнула его. — Это же можно несколько раз передумать.
— Вы можете хоть немного побыть серьезным?
— Обещаю, с этой минуты буду хранить торжественное молчание. — он выпрямился и состроил такую важную гримасу, что Мадаленна сдавленно фыркнула; надолго его не хватило. — А тут случайно никого нет из преступной семьи?
— Эйдин! — воскликнула она, но тот только торжествующе улыбнулся.
— Вот вы и меня назвали по имени, а то как-то недостоверно получалось: муж и жена, а зовем друг друга по фамилии.
— Лучше молчите. — пробурчала она.
Раздался звук органа, и Мадаленна услышала шуршание платья. Около нее встала Апполония, взволнованная, и Мадаленна даже под вуалью видела, как у нее горели от страха щеки. Жених, молодой человек, встал рядом с Эйдином, и тот незаметно для всех хлопнул его по плечу. Дарио неуверенно улыбнулся, и, вытянув шею, постарался посмотреть в сторону своей будущей жены. Мать невесты тихо прошла к высокому кипарису и легко кивнула головой. Мадаленна вдруг почувствовала волнение, будто это она шла сейчас к алтарю, и начиналась ее семейная жизнь. Волнение накатывало на нее волной, и она почувствовала, как ноги медленно начали наливаться тяжестью — она не могла сдвинуться с места. А потом долгожданное тепло согрело ее, кто-то взял ее за руку, и все волнения отступили. Рука в руке, Мадаленна была готова прошагать рядом с этим человеком всю жизнь. Они неспеша вышли к алтарю, и разъединили руки, пропуская будущих супругов. Мадаленна ободряюще улыбнулась Апполонии, и у той на щеке появилась ямочка. Звучали священные слова, влюбленные клялись в вечной любви, поддержке и вечном понимании, а ей казалось, что слова кружатся над ее головой, и едва слышно Мадаленна шептала с детства знакомые слова.
— Tu, Appolonia Vicare, prendi il giovane Dario Benatolucci come marito e giuri di essere con lui nel dolore e nella gioia, nella vita e nella morte? («Берешь ли ты, Апполония Викаре, молодого человека Дарио Бенатолуччи в мужья и клянешься быть с ним в горе и в радости, в жизни и смерти?»)
— Lo giuro. («Клянусь.»)
«Клянусь.»
— Tu, Dario Benatolucci, prendi l’Appolonia Vickare come moglie e giuri di essere con lei nel dolore e nella gioia, nella vita e nella morte? («Берешь ли ты, Дарио Бенатолуччи, девицу Апполонию Виккаре в жены и клянешься быть с ней в горе и в радости, в жизни и смерти?»)
— Lo giuro. («Клянусь.»)
Мадаленна искоса посмотрела в сторону; Гилберт смотрел прямо, но, почувствовав ее взгляд, повернулся, и она смогла прочитать по губам ту же фразу, что говорила и она.
«Клянусь.»
— Allora mettetevi in ginocchio e scambiatevi i voti di famiglia. («Тогда встаньте на колени и обменяйтесь семейными клятвами.»)
Апполония и Дарио опустились на колени на бледно-голубой коврик и негромко зашептали слова на латинском языке. Мадаленна придвинулась поближе к Гилберту и почувствовала, как он сжал ее руку. Имела бы она право на подобное счастье — вряд ли кто-то мог дать определенный ответ, но была бы она сама счастлива — ее ответ не поменялся.
— Vi dichiarerò marito e moglie davanti a Dio e agli uomini, figli miei. Può indossare gli anelli. («Объявляю вас мужем и женой перед Богом и людьми, дети мои. Можете надеть кольца.»)
Витталио бросился к молодой паре с кольцами, и напряжение, сковывавшее всех гостей, упало. Апполония и Дарио, путаясь и смеясь, надели друг на друга кольца, и встали с колен, обменявшись поцелуем. Зазвучала народная неаполитанская тарантелла, и над всем садом разнесся смех молодой невесты. Толпа подхватила Мадаленну и понесла к столам, однако она не села на стул, а подождав, пока все разговорятся, выскользнула из сада и прошла в дом. Дверь на большой балкон всегда была заперта, но она знала, что Флавио перед своей смертью попросил Марию сменить все замки на один единственный, и бабушка так и сделала — повесила на все двери замок, такой же, какой был и на ее сундуке. Первый ключ всегда был у нее, второй — у Мадаленны. Она медленно шла по прохладным коридорам, пока не вышла к узкой винтовой лестнице. Поднявшись по ступеням, она оказалась в небольшой полутемной комнате, портьеры были опущены очень низко. Мадаленна взбила их руками, и из них на лоскут света вылетела пыль. За ними были двери балкона, старое дерево немного рассохлось, но она без труда открыла шпингалет, впуская свежий воздух в комнату.
С балкона открывался прекрасный вид на всю долину, ей даже показалось, что она увидела край голубой воды. Весна в Италии всегда было временем пробуждения, и она дышала полной грудью, стараясь запомнить все запахи, чтобы осенью сидеть в холодном доме и вспоминать о теплых днях. Сзади нее раздались шаги; Мадаленна не обернулась. Она и так знала, что Эйдин найдет ее в этом доме, как нашел в прошлый раз. Теперь ее эта связь не пугала, она взяла на себя ответственность, и даже совесть как будто бы поутихла.
— Когда я была маленькой, дедушка Флавио говорил, что он меня из этого дома даже в Англии. — сказала она. Шаги раздались совсем рядом, и Гилберт облокотился на перилла.
— Сегодня вам здесь лучше?
— Да, — улыбнулась она. — Я рада, что вы увидели этот дом таким. Таким веселым, гостеприимным. Он всегда был таким, а в прошлый раз, — она замолчала, пытаясь подобрать правильные слова. — Мы оказались в неправильное время.
— Здесь очень хорошо, — тихо проговорил Гилберт. — Именно радостно, а не весело. Такого полного дома я не видел уже очень давно.
— Когда мы поедем в Ирландию, — начала Мадаленна, и он резко обернулся к ней. — Вы тоже покажете мне свой дом.
— А если он разрушен?
— Дом остается домом, даже когда разрушен.
— А если там пепелище? — его взгляд стал прохладным.
— Значит, мы соберем пепел и почтим его.
Эйдин долго молчал; потом вдруг потянулся и крепко обнял ее. В объятиях было спокойно, ничто не волновало ее. Выбор был сделан, и Мадаленна была готова принять любое наказание за это счастье.
— Клянусь. — ответил он.
***
— Все-таки в вашем доме прекрасная люстра! — громко сказал Эйдин, и голуби на улице испуганно курлыкнули. — Нет, правда замечательная. Не то что та безвкусица, что висит в некоторых лондонских домах.
Они вернулись со свадьбы на автомобиле. Мадаленна сначала полагала, что сможет остаться на ночь в родном доме, но когда неровная тень от свечи упала на пол, она почувствовала страшное одиночество, и так быстро выбежала за дверь, что чуть не сбила Гилберта с ног. Он ничего не стал спрашивать, распахнул дверь голубого форда, и они уехали в ночь в Сиену. Свадьба была замечательной, долгой, но ей показалось, что прошло всего несколько часов, и только закатное солнце напомнило, что им еще надо было пробираться сквозь долину. Скрипки и гобои играли светлую и грустную музыку, следом за лиричными песнями о любви последовали веселые танцы, и все вокруг смеялись, о чем-то громко говорили и желали счастья. Мадаленна весь праздник держала в руках маленькие марципановые конфетки, на которых фигурным шоколадом было выложено: «Счастье», «Любовь», «Верность» — все что желали жениху и невесте, желали и гостям.
— Люстру выбирала бабушка, а у нее всегда был прекрасный вкус.
— Именно! Это как раз то, чего так не хватает нашему обществу — прекрасный вкус!
Если бы Мадаленна не знала, что Гилберт не притронулся к домашнему вину, то могла бы заподозрить его в излишней веселости. Но машина ехала ровно, не кидаясь вбок и вкривь, однако в самом настроении Эйдина, в том, как по-особому горели его глаза, было что-то новое, странное, и непонятное. Они пристроились около знакомого угла и вышли на свежий воздух. Было около десяти вечера, и гостиница оставалась пустой — все туристы ушли гулять. Мадаленна бы не отказалась прогуляться еще раз по городу, но усталость брала свое, и единственное о чем она мечтала, была удобная постель.
